Казалось бы, на том пророчество и должно было свершиться, да?

Однако у судьбы, как я часто говорю, всегда свои планы. Волею этой судьбы один люмер – придворный целитель из дворца, любивший уединение и порой приходивший в башню, чтобы спокойно там поработать, – в тот момент оказался на этаже, куда упала императрица, и спас Алексис; а в то время Занис, оставшийся на платформе, тоже схватился за грудь и скорчился от боли, но виной тому были вовсе не смертельные увечья, как у императрицы – просто с его кожи начала исчезать отличительная татуировка электа…

Занис сразу все понял. Шокированный, он решил своими глазами увидеть активацию чаройтового артефакта. Поднявшись на платформе на последний этаж, он взбежал по винтовой лестнице, ведущей под купол башни, и там, в стеклянном зале, в сиянии Маски, которая парила в воздухе, ощутил трепет эфира и увидел преобразование узоров на ее поверхности…

…В живописной долине у подножия гор стояла хижина, в которой ютилась большая семья; занимались они тем, что разводили овец. Там на попечении своей тетушки жила юная пастушка. Волосы ее были рыжие, как огонь, а в ее повадках и манерах было нечто кошачье.

Когда первая пиктограмма на артефакте прояснилась, Занис увидел изображение тигрицы.

На окраине одного из муранских городов, в большом вычурном особняке жил своенравный алхимик. Своей особой специализацией он считал яды, а по натуре был пусть и не злобен, но коварен и изворотлив; поговаривали, что его отец – один из демонов Преисподней.

Второй пиктограммой стал змей.

В столице Шаориса Магматике, суетном городе, расположенном на склонах огромного вулкана, ничем не примечательной жизнью жил один торговец. И хотя третьей пиктограммой стала оскаленная медвежья морда, мне нравится думать, что торговец этот, простой парень, в душе был не лютый, а весьма добродушный медведь.

Что тут еще сказать… Этой троице, такой разной и непохожей, пришлось повиноваться зову Маски и стать новыми избранными. Но знаешь, что самое странное?

Они подружились. Тигрица, Змей и Медведь стали друзьями – как тебе это нравится? Возможно, их сплотили общие опасения, потому как Занис, несправедливо обвиненный в причинении вреда императрице и сосланный за это в родной город, далекий от Магматики, не ушел молча. Он не преминул во всех красках рассказать им историю о безумии правительницы, о придворных интригах и тех, кому они играли на руку; он передал им все свои знания и подозрения, а в конце, оценивающе глянув на новичков, заключил, что им долго не продержаться. А им на тот момент не оставалось ничего иного, как поверить ему. И, сидя в таверне поздним вечером после обряда посвящения, они решили – у них есть шанс, но только, если они объединятся…

Хотя, в целом, все было не так уж плохо, как он рассказывал.

По крайней мере, поначалу.

Потом болезнь императрицы усугубилась. Хотя находилась вне зоны досягаемости Заниса, Алексис продолжала бояться свершения пророчества. Два года спустя до столицы донеслась весть, что в своем родном городе Занис был убит. Императрица не скрывала ликования, и по ее поведению у любого бы закрались мысли, что она приложила руку к случившемуся. Она могла бы легко доказать обратное, позволив прочесть свои воспоминания с помощью эфира, но категорически отказалась это делать. О чем еще это могло говорить, как не о ее причастности? К тому же, она запретила электам проводить расследование, оставив местные власти разбираться с произошедшим. И когда Тигрица, Змей и Медведь не послушались и отправились на место преступления, они обнаружили там улику, указывающую на то, что они были правы в своих подозрениях…

Однако на суде разразился скандал. Мнения придворных разделились, но все же большинство – верная шайка приспешников, которую сколотила вокруг себя Алексис – заняло ее сторону. И они поддержали ее, когда та обвинила избранников Маски в неуважении к императорской власти и выгнала их, заявив, что отныне Шаорис не нуждается в их помощи.

Тогда Змей, Тигрица и Медведь ушли, и больше никто о них ничего не слышал.

…Да уж, звучит как-то путанно. Ведь если Занис умер раньше Алексис, тогда, выходит, пророчество не сбылось? Кто знает… Но я по-прежнему убежден, что пророчества всегда сбываются.

Честно говоря… Я окончательно запутался и теперь даже не могу сказать, о чем именно эта история, и кто кого предал. Императрица – Заниса? Занис – императрицу? Или же империя предала тех, кто трудился на ее благо? А может, и вовсе никто никого не предавал, и все они были лишь песчинками в жерновах судьбы? Я и правда не знаю ответа.

Но знаешь… Быть может, однажды настанет день, и я расскажу тебе, чем все закончилось.

Если, конечно, ты захочешь слушать…

Стены города, где Лу жила последние три года, остались позади. Холмистая сухая степь с пожухшими кустарниками и низкорослыми деревьями по обе стороны от широкого тракта да редкие путники с повозками навстречу – таким было ее путешествие. Пока Дымка скакала рысью, вздымая клубы дорожной пыли, у девчонки было достаточно времени на размышления.

Все пошло под откос в то утро месяц назад, когда загадочный горбун забрал Нами, а Хартис начал убеждать Лу, будто они двое ушли в мир из его сказок. После ссоры она все ждала, что хозяин первым сделает шаг к примирению, но этого так и не случилось. Девчонка хотела бы и сама сделать этот шаг, но горькая обида, которую она затаила на сердце, обида на ложь Хартиса и на его равнодушие, всякий раз останавливала ее; она убеждала себя, что оно и к лучшему, хотя изводившая ее тоска говорила об обратном.

В конечном счете все это вылилось в затяжную размолвку, пролегшую меж ними глубокой трещиной, которая постепенно превращалась в пропасть. Однако, по-прежнему жившие под одной крышей, они не могли вечно делать вид, будто друг друга не существует в природе; и мало-помалу вышло так, что оба стали притворяться, будто ничего не произошло – будто не было не только того злосчастного утра, но и вообще всех этих трех лет, будто Лу всегда оставалась лишь кроткой, покорной рабыней, которая молча делает свою работу, и не более.

Но она не могла не заметить, что с Хартисом творится неладное, и причина крылась далеко не в их размолвке. Тот пытался вести себя непринужденно и иногда шутил с клиентами, как прежде, но все чаще его можно было застать замершим в бездействии – хмурым, серьезным, задумчивым. Порой, и с каждым днем все чаще, он всматривался перед собой в пустоту, и Лу, наблюдавшая за ним украдкой, замечала нездоровый блеск в его глазах. По ночам через тонкую стену было слышно, как он часами ворочается в кровати без сна, потом встает и бродит по комнате – половицы скрипели то тут, то там, будто встревоженный призрак не может найти покоя.

Со временем Лу снова стала ощущать нарастающую тревогу. Ее привычный мир ускользал, как песок сквозь пальцы, но, как и в прошлый раз, ей оставалось лишь бессильно ожидать неотвратимого. И когда прошлым вечером хозяин сказал, что хочет поговорить, по его тону Лу сразу поняла: это оно. Сердце ухнуло вниз, хотя она и ждала этих слов – жаждала услышать и в то же время боялась…

Теперь, следуя по тракту в неизвестность, она снова и снова прокручивала в голове события прошлого вечера, пытаясь отыскать ключ к тому, что произошло, но в итоге лишь попусту причиняла себе боль.

Перед ее глазами все еще стояло лицо Хартиса, сидевшего напротив. Тот совсем мало ел в последнее время и оттого осунулся, черты лица, прежде круглые и плавные, стали острее. То ли это, то ли зачесанные назад волосы, которые он рассеянно приглаживал пятерней, делали его слегка чужим, неузнаваемым. Хотя и прежде не выглядел на свои тридцать, теперь он стал казаться и вовсе юным – хрупким, уязвимым… Он выглядел больным, и Лу слишком поздно осознала, что он действительно болен.

Ментальные расстройства очень коварны, они могут развиваться постепенно, так плавно, что окружающие далеко не сразу их замечают.