— На улице мышей теперь не встретишь. Они терпеть не могут суету, толчею эту городскую, бензинный запах — все по подвалам сидят, в сырой земле копаются.
— Ну, и пусть сидят. Ты не врешь, паря Михей? Может, утешаешь?
— Когда я врал-то? Даже слышать обидно! И вообще, что это мы о мышах да о мышах! Пора о деле. Повторяю: не вздумай веселиться с первых шагов. Сначала владельца надо разжалобить и только потом — развеселить. Замечательный медведь учил: от слез до смеха — один шаг.
— Какого владельца?
— То есть мальчишку или девчонку, которые владеют хлебом, колбасой, конфетками, пирожками с ливером, тушеной капустой, омлетом повара Эскофье. Ясно?
— Ну, ты даешь! Эскофье. Откуда что берется. Ясно, чего же не ясно. Так бы и говорил: разжалобить едовладельца.
Девочка Алена отправилась было за жирафами, но на пороге в растерянности остановилась: как же закрыть сломанную дверь? Постояла, постояла и придумала: написала записку «Замка нет. Без хозяев не входить», приколола ее кнопкой и побежала. Выскочила из подъезда, хотела и дальше бежать, но вдруг услышала грустную, грустную песенку:
Вот мы идем,
Вот мы поем:
Кто нас накормит,
Кто нас напоит,
Спать кто уложит нас?
По улице брели медвежонок со слоненком, устало и грустно пощипывая струны балалаек. Увидев Алену, перемигнулись:
Вот мы идем,
Вот мы поем:
Как наша Аленушка?
Как там ее пироги?
У Алены слезы навернулись: бедненькие, голодные, усталые и такие одинокие, одинокие!
— Мишуля! Слоник! Миленькие! Идите сюда. Я вас накормлю и напою. Откуда вы узнали, что мама пироги с яблоками пекла?
Медвежонка чуть не передернуло: он не переносил, когда к нему обращались умильно-уменьшительно. «Тоже мне. Мишуля. Прямо сахарный сироп, а не медведь!» Но он сдержался, недовольства не выказал, а печально и тихо сказал:
— Называй нас, пожалуйста, паря Михей и паря Ваней. Мы теперь веселые попрошайки. Но пока нам грустно. Маковой росинки во рту не было. А у пари Ванея всю ночь зуб болел. Может, найдешь ему ириску на больной зуб? Очень помогает.
— Миленькие вы мои! Пойдемте быстрее. Еще и чай, наверное, не остыл. Ириски есть, пироги есть. Вообще, все, что есть, то и съесть.
В квартире медвежонок и слоненок положили котомки, палки, балалайку с рожком в уголочек, за обувной ящик, и прошли на кухню. Медвежонок на цыпочках, осторожно раскачиваясь, вытянул нос, приблизился к плите:
— А что у тебя в кастрюле, Алена? Можно я посмотрю?
— Можно, можно. Суп там.
— А в холодильник можно заглянуть? Интересно, как вы живете?
— Можно, можно.
— Пробовать все можно?
— Все, все.
Вскоре они разрумянились, повеселели.
— Спасибо, Алена. Мы к тебе еще придем. Если, конечно, не возражаешь.
— Хоть каждый день. А знаете что? Оставайтесь у меня жить. — Алена вдруг вытаращила глаза, лицо вытянулось и окаменело. — Ой!
— Что с тобой?
Алена стала колотить себя кулачками по лбу и реветь:
— Противная я, противная! Уже пригласила жить жирафов. Я же не знала, что вы вот так ходите! А мама не разрешит и вас и их держать!
— Нас не удержишь. Ты не плачь. Деньги будут, купи калач. Мы — деятели вольные. Мы ходить должны, попрошайничать. Мы в стогу живем, на полянке. Судьба у нас такая, а с судьбой не поспоришь.
Алена не слушала их и все плакала, плакала.
Медвежонок наклонил голову:
— Кувырк, паря Ваней?
— Кувырк, паря Михей.
Они кувыркнулись десять раз подряд.
Алена не заметила, как высохли слезы:
— И я! И я! Можно?
— Давай!
Вместе они перекувыркнулись еще десять раз подряд.
Потом медвежонок дернул плечиком:
— Попл, паря Ваней?
— Попл, паря Михей.
— И я попл! И я попл! — закричала Алена. — А что это такое?
— А вот что! — Медвежонок схватил балалайку, а слоненок рожок, и они ударились в пляс:
Барыня ты моя,
Сударыня ты моя!
Алена взмахнула платочком, и-и-и! — пошла, пошла, пошла!
Плясали до упаду. Когда упали, пришли соседи с первого этажа.
— У вас что, полы перестилают?
— Нет! У нас пляшут!
— А если у нас потолок обвалится?
— Будете по потолку ходить. Ой, извините! Совсем заплясалась!
Медвежонок и слоненок стали прощаться:
— Так мы еще придем, Алена?
— Обязательно!
— Ну, пока. Кувырк-попл!
— Кувырк-попл! Не забывайте, а!
— Живы будем, не забудем.
Березовая роща тем временем опустела — звери разошлись по домам. И жирафы, устав ждать Алену, потихоньку двинулись ей навстречу.
Девочка Настя привела тигра Кешу…
— Проходите, пожалуйста, располагайтесь. Чувствуйте себя как дома.
Кеша вытер лапы о половичок, мягонько, неслышно скользнул в комнату.
— Постараюсь.
— Простите, Иннокентий… Не знаю вашего отчества?
Кеша смущенно, растроганно замурлыкал.
— Пустяки. Зови просто Кешей. Я привык.
— Нет, я не могу. Уж, пожалуйста, скажите. Вы старше меня, а старших надо звать по имени-отчеству. Во всяком случае, я всегда так зову. Даже маму с папой.
Кеша замурлыкал еще смущеннее:
— Степаныч я, Иннокентий Степаныч. Уважила ты меня, девка, сильно уважила. Никто и никогда не величал меня. Да я теперь лоб за тебя расшибу, с любого, кто обидит, семь шкур спущу! Давай, паря-девка, дружить!
— С удовольствием, Иннокентий Степаныч. А сейчас я вас чаем напою. Вы как любите: с вареньем, с медом, с сахаром?
— С мясом. Я всегда пью чай с мясом. С молодых лет, понимаешь, привычка у меня такая.
— Удивительно! И вкусно?
— Пальчики оближешь!
Девочка Настя достала из холодильника большую баранью кость и положила рядом с самоваром. Они пили чай и беседовали.
— Пейте еще, Иннокентий Степаныч. В Сибири чай любят. Много пьют. Так что привыкайте.
— А я ведь, девка, земляк твой. Тоже сибиряк. Почти сибиряк. Уссурийский тигр. Батя у меня шебутной был. На одном месте подолгу не сидел. Все счастье искал. Ну, и махнули мы в Африку всей семьей. За каким лешим, спрашивается? Хорошо там, где нас нет. Жара, холодильников нет, вода стоячая, желтая. Разве со здешней сравнишь. Ну, да, слава богу, снова в родных краях. Плесни-ка мне еще каплю. Косточка что-то в горле застряла.
— Тайгу, наверное, во сне видели?
— Не говори. Чуть задремлешь, и кедры снятся. И на каждой ветке сороки ругаются. Да все по-нашему, по-сибирски. Веришь, во сне ревел. Да, тайга зовет. Еще как! Вроде уже старый, а все охота куда-то запрыгнуть, обо что-то клыки поточить, пореветь в охотку, чтобы рык по всем распадкам прокатился. Слаще музыки. Ну, девка, спасибо тебе превеликое. Сыт, пьян и нос в табаке.
— Может, яблоко еще съедите?
— Хватит. Не в коня корм. Может, лучше сыграем?
— Как?
— В картишки. На носики. Я проиграю, ты мне по носу бьешь, ты проиграешь — я.
— Я в азартные игры не играю. Это нехорошо. Мне стыдно за вас, Иннокентий Степаныч. Мне и за папу стыдно, когда он играет в преферанс. И ему стыдно, а не может преодолеть эту слабость. А вам не стыдно?
— Ни в одном глазу. Да не обижайся, девка, не обижайся. Губы-то не дуй. Я старый тигр, меня переделывать поздно, может, еще как сыграем?
— Давайте в шахматы.
— Нет, у меня с них голова болит и в сон клонит. Ох, накормила ты меня, совсем разомлел. Признаюсь тебе, девка. Когда сыт, просыпается во мне что-то кошачье. Помурлыкать охота, потереться, спину повыгибать. Или попрыгать, порезвиться в свое удовольствие.