— Пустяки. И не такие открывали.

Мама, включив в коридорчике свет, конечно же, сразу обнаружила Аленину записку и новыми глазами посмотрела на изуродованную дверь. «Ох, несчастная! — думала мама. — Кто ее учил вставлять записки в замочные скважины? Только не я!»

Вошел папа, и мама молча вставила записку в замок, а потом подала ему.

«Да, Алене не позавидуешь, — подумал папа. — Но что я скажу? Надо вразумительно и толково объяснить, убедить, что так безответственно поступать нельзя. Ведь ей уже восемь лет!«

И тут в комнату влетела сияющая Алена, и вдруг она увидела пасмурные лица родителей и сломанную дверь. Сердчишко у Алены екнуло, потому что непостижимым образом она догадалась: случилась крупная неприятность.

— Ой, кто это? Ты, папа? — сказала она, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Нет, ты! — ответила мама. — Ты сломала дверь, испортила мне настроение и еще носишься где-то, как саврас без узды.

— Я не ломала, не ломала! Да! Не портила! — плаксиво запричитала Алена, но тут же вспомнила Сашкин приказ: не артачиться, быть молчаливой и послушной.

— Алена! Я тебе сколько раз говорила: к нашему приходу быть дома! Устанешь, света белого не видишь, а тут придешь и не знаешь: где ты, что с тобой? Неужели тебе не жалко меня? Потом, что за манера оставлять записочки, что за шутки?

Алена изо всех сил сжала губы, чтобы не ответить маме. Она подсчитала, сколько раз ей было говорено, наказано, запрещено — получать очень много, никаких пальцев не хватало, никаких знаний.

Мама продолжала ругать Алену, а папа, засунув руки в карманы, ходил вокруг да около, молчал и все время уговаривал себя не вмешиваться. «Это непедагогично — ругать вдвоем. На до иметь выдержку. Но и она могла бы остановиться, — думал он о маме. — Девчонка голодная, одни глаза остались и, вообще, еще маленькая. Но опять же непедагогично делать замечание при ребенке. Не полагается». Так молча и проходил, пока мама не поставила Алену в угол.

Алена сразу же начала сочинять сказку. «Бежал по лесу заяц. Вдруг видит, на пеньке сидит чертенок с желтенькими рожками. Заяц удивился:

— Неужели на свете остались черти?

— Как видишь. Я последний из чертенят.

— Побежали вместе, лес покажу, — предложил заяц.

— С удовольствием. Я только что из-под земли и ничего не видел.

Заяц и чертенок побежали вместе. Вдруг на них напали волки, лисицы, куницы, связали и потащили к яме.

— Звери добрые, за что?! — спросил заяц.

— А! За все, — ответили звери…»

Сашка Деревяшкин тоже стоял в углу и, придерживая ладонями место, отведавшее ремня, тоже сочинял сказку. «В зоопарке шел тихий час. Маленький тигренок лежал в кровати и скучал. Как хорошо бы сейчас путешествовать. Или наняться верблюдом в караван, идущий в страну говорящих деревьев.

Вдруг зазвонил будильник и прервал мечты тигренка. В комнату вбежала мама-тигрица.

— Подъем! — закричала она.

Тигренок вскочил и оделся.

— Сынок, сынок, сынок! — пела мама, танцуя вокруг сына. — Сынок, иди на кухню и съешь там кое-что…»

«Вот бы это «кое-что» оказалось мороженым, пирожным и лимонадом, — подумал Сашка. — И если бы меня позвали на кухню, а не этого тигренка, — Сашка хотел было пробраться на кухню, и раздобыть кусок хлеба с солью, но передумал:, опять попадешься, и тогда отец ни за что не раскается.»

Лишь Муля-выбражуля начисто забыла об уговоре, и когда мама показала ей на угол с зеркалом, Муля топнула, дернулась, сжала кулачки:

*** далее часть текста утеряна ***

— Срочное дело, дедушка.

— Какой я тебе дедушка?

— Ну, извините. По телефону не видно. А кто со мной говорит?

— Как кто? Я.

— А вы кто?

— Дед Пыхто.

— Вас-то мне и надо, дедушка.

— Не называй меня дедушкой, — завизжал дед Пыхто. — Я еще не на пенсии!

— Извините, но как вас теперь называть?

— У меня, чай, отчество есть. Варфоломеич.

— Пыхто Варфоломеич, помогите. Дочь от рук отбилась, Может, возьмете на воспитание? Недельки на две?

— Рад бы, милая, да все запасы вышли. И щекоталки запылились. Девчонка, говоришь? Одна? В общем, так договоримся. Ты пока ее припугни, а я контору в порядок приведу. Почистим, побелим, пыль вытрем. Денька через два веди. Слышишь?! Але! Але! Чего молчишь? Жалко девчонку стало? Эй, Катина мамаша! — дед Пыхто кричал в трубку до тех пор, пока телефонистка пригородной станции не сказала:

— Папаша, охрипнете. Связь кончена. На том конце короткие гудки.

Дед Пыхто, не глядя, положил трубку — серединкой она улеглась на переносицу Пыхт Пыхтовича, а мембранами прикрыла ему глаза.

— Что, чумазые, слыхали? — Дед Пыхто, подбоченясь, прошелся, точно «барыню» собирался плясать. — Такие звонки очень мне нравятся! Чую перемены! А ну-ка, марш с лавки! Скоблить, чистить, мыть! Живо! Что молчите, шантрапа? А? Так и быть. Нате вот гривенник, сбегайте газировки попейте, и чтоб все горело в руках.

Семеро пыхтят спрыгнули с лавки, сбились в кучу и заблестели сизыми, грустными, умненькими глазенками. Они никогда ни о чем не спрашивали деда Пыхто, жили себе за печкой, ели печеную картошку и крепко дружили между собой. Куда один — туда все остальные. Они радовались, что дед Пыхто перестал мучить ребятишек, и, когда он спал, потихоньку плясали за печкой и шепотом напевали:

А после нынешнего звонка, судя по всему, опять польются ребячьи слезы, опять вместо печеных картошек будет противная манная каша, опять уши будут болеть от ребячьего хохота и визга. И хоть пыхтята очень любили газированную воду — глоток в горло не пошел, как только они подумали о щекотливой своей работе.

Когда они ушли покупать газированную воду, дед Пыхто, уже не сдерживаясь, пустился вприсядку:

И, наплясавшись, подскочил к печке, на животе Пыхт Пыхтовича выбил ладонями гулкую, веселую дробь:

— Чую, чую, брат, перемены!

На самом деле Катина мама не бросала трубку» и ей было очень неловко, что ни «до свидания», ни «извините за беспокойство» не успела сказать деду Пыхто. Муля-выбражуля, то есть девочка Катя, услышав, кому звонит мама, подбежала к телефону, нажала рычажок и быстро проскакала в угол.

— Значит, не хочешь на перевоспитание? — спросила мама»

— Нет, нет. Лучше в углу постою.

— Смотри. А то он согласен заняться тобой.

— Мамочка, мне удобнее здесь. Лучше я обдумаю глупости, которые успела наговорить.

— Что ж, не буду тебе мешать.

Муля-выбражуля отвернулась от зеркала, уткнулась носом в известку и запоздало вспомнила Аленкин совет — сочинять, сказки. «Быть верблюдом очень интересно и трудно. Каждый день надо таскать бананы, апельсины, мандарины, кокосовые орехи. А интересно потому…. потому… потому…» — Муля-выбражуля вздохнула: она не могла придумать, почему интересно быть верблюдом. Мамин разговор с этим Варфоломеичем очень испугал Мулю-выбражулю — какие уж тут сказки! «Если бы я попала к нему, меня бы сразу стали щекотать кисточками, щеточками. Бока, подмышки, подбородок — ой, ой, ой! — поежилась Муля-выбражуля и чуть не вскрикнула.

Так или иначе, все дети в городе сочиняли сказки, и, конечно же, про зверей. Кроме Вовы Митрина. Он стоял в углу, обмахивая горевшие уши веером, и придумывал сказку «Десятая дочь пахаря». «Жил-был на окраине города бедный пахарь. Было у него девять сыновей, а жены не было. Как-то раз женился он на бедной вдове. Вскоре родилась у них дочь,_да такая красавица, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Радовались бедный пахарь и его жена. Но решило украсть дочку одно диво. Летающее. Протиснулось оно в форточку и утащило красавицу. Восемь братьев ходили спасать сестренку и возвращались ни с чем. А младший, девятый, спас, принес домой и положил в колыбельку. И мать начала баюкать дочь…»