— Наверное, за грамоту платят, — предполагали люди.

— Может, и за грамоту, — соглашался Черончин. — Только я так и не понял, откуда еда-то у них берется… Ну, положим, мы выучим своих ребят все станут такими начальниками, как Кирэктэ, а кто будет пастушить и добывать пушнину? Желудок-то каждый день есть-пить просит, бумагой его не накормишь?

— Ты что, умнее русских, что ли?

— Нет, не умнее, конечно, а сообразить тут никак не могу. Вижу, что грамотным легче, а откуда должна еда браться — не знаю.

— Нашел о чем думать! Пусть начальники мозгами шевелят, ты расскажи нам еще о городе. Там-то, небось, не дураки живут.

— Да, там умные люди живут… Пройдошистые, мы так не умеем… Ладно, что дом военкомата я запомнил. Без затесов нашел и говорю начальнику: «Мешок мой ушел!»

— Как ушел? Он что, с ногами? — хохочет майор. Веселый человек попался. — Смотри, говорит, как бы твоя голова не ушла. Здесь, брат, не тайга, ухо востро держать надо, обидно будет, если после войны с тобой что-нибудь приключится. — Открыл дверь и кому-то закричал: — Брюханов! Где Брюханов? Позвать сюда!

Через некоторое время зашел мужчина и сразу бросился обниматься:

— Друг, однако мы земляки! Ты с какой фактории будешь?

— Из Суринды, — говорю.

— Так, пехота! А я в Бур еду!..

Рассказал я ему про мешок, он опять меня хлопнул по плечу, плюй, говорит, на эту ерунду, не огорчайся, живы-здоровы остались, а этого добра наживем!.. Вот с ним и добирались мы дальше. Хороший человек Кеша Брюханов…

— Может, и наши мужья так сгинули, — вздыхали женщины, послушав рассказы Черончина.

…Выпив кружку чая, председатель сам дотянулся, до чайника, налил еще.

— Эки, я пришел вот о чем тебя… попросить. Помоги, если можешь, изгородь сделать. Пастухи вот-вот должны подогнать оленей к Бугоркану. — Черончин махнул рукой за реку. — А у нас еще не готово. Места-то там раньше ягельные бывали.

— Там всегда ягель добрый был, — подтвердила бабушка.

— Вот-вот. Подгонят оленей, а у нас изгородь не готова. Грузовых приведут, на три сотни санок.

Бабушка помолчала, навешивая над костром котел с тушками белок. Спросила:

— На мясо-то оставите?

— Не знаю, что и делать. Стыдно людям в глаза смотреть, — пожаловался Черончин. — Хоть бы груз-то привезти, и то легче будет. Волки оленей разгоняют. Не знаю, как и быть…

— Помощница-то из меня плохая, — вздохнула бабушка. — Схожу, конечно, помашу топором, сколько смогу. Силы-то у меня уж не те…

— И то хорошо, — улыбнулся председатель и встал. — Побегу на факторию, посмотрю, не померзли ли там коровы… Харги выдумал этих коров! — с досадой выругался он. — Орут, бедные! Вчера опять их не подоили. Разве можно надеяться на Пэргичок? Если б не Бали, показал бы я ей!

— Когда это Пэргичок дояркой была? Зачем ставил ее к коровам? — упрекнула бабушка. — Она, поди, не знает, с какого боку к ним подходить.

— А где я возьму русскую-то? Просил Наташу, так не соглашается… Ободрать надо этих коров, говорят, мясо у них съедобное!

— В темный дом захотел?

Черончин не ответил, вышел.

Беда с этими коровами. Привезли их на факторию летом, сразу после Победы. По-всякому везли: где на плотах плавили, где они сами, как олени, по берегу шли, но, с горем пополам, доставили все же. Четырех коров и быка. Прибавилось на фактории работы — траву им надо щипать, ухаживать за ними, доить. Ладно, что Тириков косить умеет, а то в первую зиму пропали бы. А ребятишкам забава — придумали новую загадку: «Спереди рога, сзади хвост, а посредине сено. Что это такое?..»

Закипел, забулькал котел. Бабушка Эки помешала большой деревянной ложкой; попробовала, добавила соли. Запахло вкусным, даже Качикан облизнулся, следя за хозяйкой. «Чего не едите-то? — казалось, говорил он. — Я тоже хочу косточек». Заметив нетерпение Качикана, бабушка шикнула:

— Тулиски![32]

Собака виновато опустила голову.

Потом бабушка и Амарча неторопливо ели.

— Что-то твоего друга не видно, — обгладывая косточку, спросила бабушка.

Откуда я знаю, хотел сказать Амарча, как тут же послышались поспешные шажки.

— Вот и он!

Откинув лосину, в чум впрыгнул Воло. Каждый вечер приходил он к ним посидеть. Воло вытер рукавом под носом, шмыгнул и протянул бабушке что-то завернутое в бумажку:

— Ма, онеко, энё сиду унгчэн. На, бабушка, мама просила передать.

— Что это?

— Сахар.

— У, расти большой, Воло! Скажи своей маме спасибо. — Убрала сверточек в турсук и заговорила сама с собой: — Надо сшить унты Наташе. Собираюсь, собираюсь, а собраться никак не могу: то камус невыделанный, то еще что. Добрая женщина Наташа-то, надо обязательно сшить… — Вытащила из котла тушку белки и пригласила Воло:

— Ну-ка, Воло, поешь.

— Я сыт, онеко, только что ужинали.

— Садись, Воло, покушай. Ты же не стесняешься нас?

Воло помялся и сел. Взял тушку белки и принялся объедать мясо. Ему нравилась наша еда.

После чая ребятишки кормили Качикана. Подбрасывали вверх косточки, и тот должен был ловить их. Если не поймает, они набрасывались на него вдвоем и отбирали косточку. Все начиналось сначала.

— Лови!

Качикан сообразил, что от него требуется, и, привстав на задние лапы, ловил.

— Молодец! Только зачем ты Злому Духу показал, где лежит Священная грамота? — выговаривал ему Амарча. — Он и записал в нее худые слева, чтобы нас, людей, вечно мучили болезни, а в тайге стояли холода, зачем?

Качикан, не понимая, вертел головой.

— Вот за это тебя и наказал Добрый Дух. Он отнял у тебя речь, а язык удлинил, чтобы ты вечно питался тем, что тебе рука человеческая подаст. Понял? Эх, дулбун ты, дурак-дурачок…

Заскрипел на улице снег, захлопала невыделанная лосиная шкура, служившая дверью, одна за одной пришли женщины — старушка Буркаик, Пэргичок, другие. Потом появился и Мада. Женщины, старики почти каждый вечер приходят посидеть к бабушке, языками поработать — все как-то веселее. Вспоминают давние времена, обсуждают слухи.

Все расселись вокруг костра, закурили. Ребята присмирели — взрослые разговаривают — не мешай, сиди, словно тебя и нет. Захныкала, выгибаясь на руках у материи, Тымани, ее пытались успокоить, но она все плакала. Воло зачмокал губами и этим привлек внимание девочки. Она уставилась на него черными глазками, Воло ей скорчил рожицу и развеселил девочку — заулыбалась Тымани.

— Воло, придется тебя в няньки нанять, — засмеялась Пэргичок.

Женщины тоже заулыбались, а Воло смутился.

Пока женщины не начали перемывать косточки русским, обсуждать их странности, узду разговора захватил Мада. На сей раз он не смешил, а принес новость, от которой всем стало жутко.

— На Куте, где стоят стойбищами Кондогиры и Бирагиры, один охотник убил утку. Ну, утка как утка, жена отеребила ее, опалила над костром, все сделала как надо. Ножом распорола брюхо, чтобы вывалить кишки. Рукой-то полезла туда, а там вместо внутренностей — одно большое яйцо. Диво! Не поверила своим глазам, подает яйцо мужу, посмотри, мол, что тут лежит. Муж тоже удивился — откуда яйцо, время нестись давно уже прошло. Вышел муж из чума, показывает яйцо людям. Всем диво: ладно ли это? Погадали, поудивлялись, потом решили: давайте, мол, его разобьем. Разбили и… — Мада оглядел женщин. — Там оказалась бумага!.. Да не простая! — Он снова посмотрел на слушательниц и, вероятно не ожидавший такого впечатления от своего рассказа, сам испугался и начал верить: — Развернули бумагу-то, а в ней что-то написано золотыми буквами. Стали читать, а там говорится: скоро конец света!

Мада умолк. Тихо в чуме. Неужели и вправду конец света? Если подумать, все вроде к тому и идет. На что после войны жизнь-то стала похожа? Трудно, ой трудно жить нынче…

Все молчали. Умирать никому не хотелось. Казалось, даже бабушка Эки не может найти нужных слов и ответить Маде.

Зашипел огонь и выстрелил угольком.