В вечерней тишине послышалось громкое ржание лошади. Приглядевшись, Опунь увидел на мыске, поросшем осокой, своего любимца — колхозного коня Чалку. И, неожиданно для самого себя, по древнему обычаю ханты, обратился с мольбой к духу лошади:

— Эх, Чалка, милый мой Чалка! Где, в каких краях витает сейчас твой дух-идол? Пусть он поможет мне, Чалка! Твой дух это умеет. Он может быстро, на волшебных крыльях, залететь в сердце Ансема. Может внушить ему добрые мысли… Сделай так! Попроси своего духа-идола! Вспомни, как я кормлю тебя летом сочной травой, как купаю в жару в прохладной реке! Пусть Ансем аки получше ко мне приглядится, а уж за мной дело не станет, ты ведь знаешь меня, Чалка!..

Опунь не заметил, как ушел по берегу далеко от поселка. А когда очнулся наконец от своих мыслей и вспомнил, что так и не накормил брата, заспешил к дому.

Мать, когда он вернулся, поглядела на него с укоризной. Тавет так и остался нынче без обеда.

Похлебав ухи, Опунь решил сразу лечь спать. «Соберусь утром», — решил он, вспомнив слова отца, который всегда вставал очень рано: «Поднимайся до зари и тогда увидишь, сколько человек за день может успеть!»

— За день человек и родиться может и умереть! — вторила мужу Еля. — Это и мой отец говаривал…

И еще одно дело отложил Опунь до утра. Утром, едва закурятся над поселком дымки, девушки пойдут по воду. Пойдет, конечно, и Тутья. Если встать часов в шесть, можно ее перехватить на реке и еще раз поговорить с ней.

Уснул Опунь — как в бездонную яму провалился.

Когда проснулся, утренняя заря за окошком уже начинала медленно поднимать свой парус, Опунь вскочил на ноги, натянул холщовую рубаху, штаны. Нашарил у печи отцовские бродни.

— Куда ты в такую рань? — удивилась мать.

— Хочу маленько в лесу побродить. Вдруг глухарь подвернется… — ответил Опунь, снимая со стены ружье.

— А-а… На Аншанг Соям пойдешь? Где лиственницы?

— Туда.

— Долго не ходи. Тебе ведь ехать надо…

Опунь выскочил на крыльцо и, ежась от утренней прохлады, сбежал к реке. За ним тотчас увязалась соседская лайка Кутюв.

Еще по-настоящему не рассвело. В утренней мгле лежащие на песке рыбачьи лодки походили на спящих лосей. Опунь нашел свою колданку и присел на корме.

Появится Тутья или нет?

Соседский Кутюв зашелся пронзительным, хрипловатым лаем. Ему тотчас ответили поселковые собаки. А из-за угла прибрежного, рубленного из толстых плах колхозного амбара выскочил Налтув, лайка старого Ансема. Звякнули пустые ведра. Тутья!

Одетая в легкие унты из оленьего меха, она неторопливо спускалась к реке.

Унты обрадовали Опуня. Ага! Ведь, чтобы набрать чистой воды, нужно зайти по колено в реку. В меховых унтах этого не сделать. Значит, Тутье потребуется помощник. А он — вот он, здесь! Выпрыгнув из лодки, Опунь поспешил навстречу девушке.

— Доброе утро, Тутья!

— Здравствуй, — тихо ответила она и встала как вкопанная, словно чего-то вдруг испугавшись.

— Ты за водой?

— А зачем же еще? — усмехнулась Тутья.

Опунь растерялся, топчась на влажном песке в своих тяжелых брезентовых броднях. Подходящих слов, словно монет в пустом кармане, не находилось.

— А ты чего здесь делаешь? — спросила Тутья. — Меня подкарауливаешь?

Это был удар, как говорится, «под дых». Хорошо, что в темноте никто не разглядел бы, как вспыхнули у будущего жениха уши.

— Я?.. Да я так… — промямлил Опунь. — Что-то не спалось сегодня…

— Это почему же?

— Ты не вздумай в воду лезть! — вдруг выпалил Опунь. — Она ледяная. Давай твои ведра!

— Что я, воды сама не наберу, что ли? — насмешливо отозвалась Тутья.

Присев на край одной из лодок, она принялась стаскивать унты.

— Без резиновых сапог?! Ты же простудишься! А ну, дай сюда ведра! — голос Опуня прозвучал властно и твердо. Не обращая внимания на Тутью, он шагнул в реку и, наполнив оба ведра до краев, поставил их рядом с девушкой на песок.

— Вот! Идем, я помогу тебе донести.

Но не зря же Тутья славилась бойким своим язычком! Заглянув в ведра, она разочарованно протянула:

— А илу-то сколько!.. Словно специально для меня постарался. Разве такую воду можно пить? Если только собакам…

Опунь пнул ведра броднями и опрокинул на прибрежную гальку. Затем снова схватил их и ринулся в свою колданку. Не успела Тутья и рта раскрыть, как он уже греб к середине реки.

Через несколько минут рядом с девушкой снова стояли наполненные ведра, но теперь вода в них была кристально чистой. Запыхавшийся Опунь подтягивал колданку к берегу.

Тутья надела на ногу снятый унтик.

— Спасибо! — сказала она. — Только я сама смогла бы набрать.

Опунь оглянулся — девушка с улыбкой смотрела на него, и взгляд ее был приветливым, добрым.

Смутившись, он молча переминался с ноги на ногу. И, не зная, что сказать, пробормотал:

— Вкусная будет пода. Настоящая!

«Какие глупости я говорю! — пронеслось у него в голове. — Что Тутья обо мне подумает? Решит, что я просто хвастун!»

— Да, вода ничего! — подтвердила девушка.

Это ободрило Опуня.

— Придешь еще раз? Я тебя подожду. Или поднимусь с тобой на пригорок, а потом мы вместе к реке спустимся.

— Да куда мне столько воды! — засмеялась Тутья. И, подхватив оба ведра, быстро пошагала к дому. Опунь не решился ее догонять, лишь проводил взглядом, пока она не скрылась за углом амбара. Тем более что навстречу девушке уже спускалась по воду мать Тикуна, а за ней, конечно, потянутся и другие женщины. И вряд ли теперь удастся улучить минуту, чтобы побыть с Тутьей наедине.

Опунь тоже направился в поселок, досадуя, что не сумел как следует воспользоваться моментом и сказать Тутье еще раз что-нибудь о своих чувствах. «Растяпа я, растяпа! — корил он себя. — Вечно у меня так. Когда надо говорить — язык немеет, как у кукушки весной».

И все-таки настроение у него было отличное!

Тутья улыбнулась ему, подарила свой ласковый взгляд, к тому же удалось хоть немного, но все же помочь ей.

Вот теперь можно отправляться на сор.

Бригаду Ансема на берег Оби пришли проводить председатель колхоза Ай-Ваня, Ярасим, родители. Опунь втайне надеялся, что придет и Тутья — как никак отец ведь уезжает надолго, — но девушки не было: наверное, она в школе. А жаль! Не мешало бы ей поприсутствовать на этих проводах! Пусть бы поглядела, на какое важное дело отправляются ее одноклассники!

— Что ж, — сказал на прощанье Ай-Ваня, пожимая руку Ансему. — Пора трогаться! Сорок километров — путь неблизкий. Не сорок шагов. А к вечеру вам надо быть на месте. Пока устроитесь да первый огонь разведете, попотеть придется. Такая вот штука, товарищи! Будь здоров, Ансем. И вам, ребята, всего хорошего. Я надеюсь на вашу ударную бригаду. Не струсите?

— Да вы что, Ай-Ваня аки! — рассмеялся Тикун. — Мы же к воде и работе привычные!

— Все будет в порядке! — заверил председателя и Опунь. И поглубже надвинул на лоб капюшон малицы.

— Тогда — в дорогу!

Ай-Ваня с Ярасимом оттолкнули груженную продуктами колданку Опуня. Затем лодку Ансема, в которой восседал сияющий Карап.

Опунь резко рванул греби, и колданка легко заскользила по темно-зеленой осенней воде. За ним двинулась лодка Тикуна. Замыкала флотилию бударка Ансема, бугрившаяся смотанной мережей, неводом, охотничьими лыжами, походной нарточкой и прочим промысловым снаряжением.

Через пару часов, у входа в устье большого сора, остановились передохнуть.

— Устали? — спросил Ансем у ребят.

— Нисколечко! — выпалил Опунь, хотя глаза ему заливало потом.

Ансем усмехнулся и посоветовал парням размяться — поделать плечами круговые движения, чтобы снять напряжение в спине.

От запора сор расширялся и поворачивал на север. Поднявшийся свежий юго-западный ветер был очень кстати — он поддувал лодкам в корму. И все же идти против течения было трудно: вода, мутная от глинистого ила, бурлила на перекатах, струи ее, сопротивляясь лодкам, будто скручивались жгутами.