Когда я удерживал его, незнакомец стоял совершенно неподвижно, словно статуя. Его и в самом деле можно было бы принять за изваяние, поскольку он попросту не подавал никаких признаков жизни. Но, Господи, с какой же скоростью он бросился бежать прочь, когда я ослабил хватку! Он свернул за угол прежде, чем я успел поприветствовать его традиционным «Как вы поживаете?». Мне хватило времени только на то, чтобы произнести «Как вы…» – а он уже исчез.

Только после того, как незнакомец растворился в ночи, до меня дошло, с какой головокружительной, молниеносной быстротой он это сделал. С некоторым опозданием осознал я и свою вину за то, что его отпустил. Мне случайно удалось задержать человека, совершившего кражу со взломом или что-то в этом роде, в доме подающего большие надежды парламентария, возможно, будущего члена кабинета министров. Он, можно сказать, свалился мне прямо в руки, так что мне оставалось только позвать полисмена – и вора отправили бы в тюрьму. Однако же я поступил совершенно иначе.

– Ты прекрасный образчик идеального гражданина! – произнес я вслух, обращаясь к самому себе. – Первосортная разновидность полного, безнадежного идиота. Это же надо – потворствовать бегству вора, который обокрал не кого-нибудь, а Пола. Поскольку ты собственноручно отпустил злодея, теперь самое меньшее, что ты можешь сделать – послать Святому Лессингему свою визитную карточку и осведомиться, как он себя чувствует и как у него дела.

Я подошел к входной двери дома Пола Лессингема и постучал – раз, другой, третий. Даю слово, после третьей попытки я услышал внутри дома голоса – однако мне никто так и не открыл.

– Если речь идет об убийстве и джентльмен в накидке прикончил всех, кто находился в доме, – продолжил я разговор с самим собой, – то, пожалуй, мне следует радоваться, что я избежал той же участи. И все-таки я считаю, что кто-нибудь из убитых все же мог бы встать, чтобы открыть мне дверь. В общем, если можно устроить шум, способный поднять на ноги мертвого, то сейчас я попробую это сделать.

И я в самом деле постарался от души! Я терзал и терзал дверной молоток. Его стук, должно быть, можно было услышать даже на противоположной стороне Грин-парка. Наконец мне все же удалось разбудить мертвого – точнее, я добился того, что Мэтьюз очнулся ото сна и понял, что что-то происходит.

Приоткрыв дверь на шесть дюймов, он высунул в щель свой старый хитрый нос.

– Кто там?

– Никто, мой дорогой сэр, никто и ничего. Должно быть, это ваше воспаленное воображение заставило вас подумать, что здесь кто-то есть или был.

Тут Мэтьюз узнал меня.

– Ах, это вы, мистер Атертон. Простите, сэр, – я думал, что это полицейские.

– И что же? Вы что, боитесь слуг закона? Наконец-то.

Мэтьюз был исключительно сдержанным и благоразумным человеком – именно такой слуга должен быть у подающего надежды политика. Он оглянулся через плечо. Я и до этого момента подозревал, что у него за спиной находится кто-то еще из прислуги. Теперь же я окончательно в этом удостоверился. Мэтьюз поднес палец к губам. Еще раз окинув его взглядом, я снова невольно подивился тому, насколько заговорщический у него вид – он стоял в чулках и брюках, с всклокоченными волосами, в мятой ночной рубашке, с болтающимися незастегнутыми подтяжками.

– Видите ли, сэр, я получил указание не пускать в дом полицию.

– Дьявол! И от кого же?

Прикрыв рот ладонью, Мэтьюз откашлялся, наклонился ко мне и, видимо подчеркивая особый уровень доверия и тем самым желая мне польстить, сказал:

– От мистера Лессингема, сэр.

– Возможно, мистер Лессингем не знает, что в его доме совершена кража и что вор только что вылез на улицу через окно в гостиной. Вернее, выпрыгнул, словно теннисный мячик, а затем с бешеной скоростью бросился наутек и исчез за углом.

Мэтьюз снова оглянулся через плечо. Казалось, он не вполне уверен, кто заслуживает большего доверия – я или человек, находящийся позади него.

– Спасибо, сэр. Я полагаю, мистер Лессингем знает, что произошло нечто в этом роде. – Тут Мэтьюз, похоже, пришел к какому-то решению. Понизив голос до шепота, он сказал: – Видите ли, сэр, мне кажется, что мистер Лессингем сильно расстроен.

– Расстроен? – Я вопросительно уставился на своего собеседника. В его словах и в том, как именно он их сказал, было что-то такое, чего я не понимал. – Что значит расстроен? Что, негодяй, который проник в дом, пытался применить насилие?

– Кто там?

Это Лессингем окликнул Мэтьюза с лестницы, но я не узнал его голос, поскольку в нем, к моему удивлению, явственно слышалось сильнейшее раздражение. Обогнув слугу, я шагнул в холл. Оказалось, что, помимо дворецкого, на мой стук спустился еще один человек – молодой парень, видимо простой лакей. Он держал в руке зажженную свечу – похоже, все остальные источники света в доме в тот момент не использовались. В отсветах колеблющегося пламени свечи я различил фигуру Лессингема, стоявшего посередине лестничного пролета. Он был полностью одет и, что называется, при параде. Поскольку Лессингем был не из тех, кто безукоризненно наряжается только тогда, когда собирается на заседание палаты общин, я решил, что он занят каким-то делом и решил совместить приятное с полезным.

– Лессингем, это я, Атертон. Вам известно, что из окна вашей гостиной некоторое время назад выпрыгнул человек?

Прежде чем хозяин дома мне ответил, прошла секунда, может быть, две. Когда он заговорил, раздражения в его тоне уже не ощущалось.

– Он убежал?

– Да, его уже и след простыл – он, наверное, теперь в доброй миле отсюда.

Мне показалось, что, когда Лессингем произнес следующую фразу, в его голосе появились нотки облегчения.

– Я так и думал. Вот бедолага! Пожалуй, можно сказать, что он скорее жертва, чем преступник. Послушайте моего совета, Атертон, – держитесь подальше от политики. В противном случае вам придется общаться со всеми сумасшедшими, какие только живут на белом свете. Спокойной ночи! Я очень благодарен вам за то, что вы разбудили нас и сообщили о происшествии. Мэтьюз, заприте за Атертоном двери.

Мне удалось сохранить хладнокровие, что было не так уж легко – как-никак человек, извещающий хозяина дома о том, что в его жилище побывал непрошеный гость, на мой взгляд, не заслушивает подобного обращения. В таких случаях скорее ожидаешь, что тебя с должным почтением и вниманием выслушают, а не выпроводят на улицу прежде, чем ты успеешь раскрыть рот. Не успел я толком опомниться, как оказался на уличной лестнице, ведущей к входной двери, а сама эта дверь закрылась перед самым моим носом. Наглость и неучтивость Лессингема, получившего прозвище Апостол, привели меня в замешательство. Немного придя в себя, я подумал, что в следующий раз палец о палец не ударю и уж тем более не стану стучать в дверь его дома с помощью проклятого дверного молотка, даже если жилище подожгут, а хозяин будет находиться внутри.

Что он имел в виду, когда намекнул, что политику приходится общаться с сумасшедшими? Может, хотел как-то поддеть меня? Или отвлечь мое внимание? Да, в политике и вокруг нее много странных типов, это всем известно. Похоже, Лессингему очень хотелось поскорее избавиться от меня, потому он и повел себя как неучтивый хам. Ну и тип!

И что только Марджори Линдон могла найти в таком гнусном человечишке? Это было выше моего понимания – тем более что рядом с ней был такой мужчина, как я, обожающий даже землю, по которой она ступала.

Всю ночь, то засыпая, то просыпаясь, я даже во сне, как мне кажется, пытался размышлять о том, что такого Марджори могла найти в Лессингеме. В своих грезах я убеждал себя в том, что ничего, ровным счетом ничего, и, более того, она наверняка ценит все мои замечательные качества – о, сладкое забвение! К несчастью, проснувшись окончательно, я столкнулся с жестокой реальностью, осознав, что дело, увы, обстоит как раз наоборот. До чего же печальным было это мое пробуждение! И вместе с ним в моем сознании появились мысли об убийстве.