Подкрепившись и проглотив порцию бренди, смешанного с водой, я отправился в свою лабораторию планировать расправу – совершенно, на мой взгляд, оправданную и морально узаконенную. Эта акция должна была стать самой впечатляющей из всех, которые когда-либо порождал человеческий мозг. Первым делом я занялся поисками подходящего оружия. Оно должно было не только принести победу в военной кампании, но и сделать это всего за полчаса. Оно не должно быть рассчитано на использование целой армией. Нужно было, чтобы его мог эффективно применить один, в крайнем случае, два-три человека. Небольшая группа, владеющая им, должна была, находясь в миле или около того от сосредоточения большого количества хорошо вооруженных и обученных войск противника, привести его в действие, и – бум! – все вражеские солдаты оказались бы уничтоженными. Если оружие, обладающее высокой точностью и убойной силой, может считаться средством для сохранения мира – а тот, кто утверждает, что это не так, просто дурак! – то в тот момент я был в двух шагах от создания наилучшего средства принуждения к миру, которое когда-либо рождала человеческая мысль.

Как же соблазнительно ощущать, что в ваших руках жизнь и смерть целых стран и народов! Тогда я испытывал нечто похожее на это чувство.

Передо мной стояли несколько герметичных сосудов с самыми опасными газами, которые только можно найти в природе или создать путем искусственных химических реакций, – оксид углерода, триоксид хлора, оксид ртути, кониин, карбонил калия, цианиды. Когда вошел Эдвардс, на мне была маска собственного изобретения – она закрывала не только глаза и рот, но и уши, и вообще всю голову, словно водолазный шлем. Как-никак я имел дело с веществами, которые несли неминуемую смерть, даже если вдохнуть самое крохотное количество. Всего несколько дней назад я проводил дурацкий эксперимент с серной кислотой и цианидом калия. В какой-то момент у меня внезапно дрогнула рука, и, не успел я и глазом моргнуть, как небольшие количества двух веществ смешались. Меня спасло само Провидение – я упал навзничь, а не ничком. В итоге через час Эдвардс обнаружил меня лежащим на полу без сознания, и потребовались усилия едва ли не всех лучших врачей в городе, чтобы вернуть меня к жизни.

Эдвардс сообщил о своем появлении, коснувшись моего плеча, – будучи в маске, я почти ничего не слышу.

– Вас хочет видеть один человек, сэр.

– Ну, так скажите ему, что я его видеть не желаю.

Мой слуга был хорошо обучен – выслушав мое указание, он с невозмутимым видом чинно отправился его выполнять. Я подумал было, что вопрос решен, но ошибся.

В тот момент, когда я был занят регулированием клапана цилиндра, в который закачал несколько газов, кто-то снова тронул меня за плечо. Я даже не обернулся, поскольку был уверен, что вернулся Эдвардс.

– Стоит мне лишь слегка повернуть этот кран, мой дорогой друг, и вы окажетесь там, где обитают призраки. Зачем вы являетесь сюда, хотя я вас не звал?

Сказав это, я все же обернулся и увидел, что рядом со мной находится вовсе не Эдвардс, а неизвестный человек, причем весьма необычной наружности.

– Кто вы такой, дьявол вас побери? – выпалил я.

Человек, к которому я обращался, прямо скажем, вполне мог сойти за одного из призраков, только что мной упомянутых. Его костюм чем-то напоминал одеяния уроженцев Алжира, которых полно во Франции, – должен сказать, что они, пожалуй, самые назойливые, наглые и в то же время потешные уличные торговцы из всех, какие только есть на свете. Мне особенно запомнился один из них: он пытался прорваться на репетиции театра «Алькасар» в Туре. Но откуда подобный тип мог очутиться здесь, у меня дома?! Впрочем, я быстро заметил, что он все же был не очень-то похож на настоящих уличных торговцев из Алжира. Более того, он сильно отличался от них. Его наряд выглядел не таким безвкусным и ярким, как костюмы тех коробейников, которых я видел во Франции, и был куда более грязным. Кроме того, на нем был еще и бурнус желтого цвета – довольно мрачное одеяние, которое имеют привычку носить арабы из Судана. На рафинированных арабов, которых можно встретить на французских бульварах, он тоже не походил. Но главным отличием моего визитера было гладко выбритое лицо – тот, кто видел алжирцев в Париже, хорошо знает, что их едва ли не главной гордостью являются тщательно ухоженные усы и борода.

Я ожидал, что гость обратится ко мне на языке, который осевшие во Франции арабы называют французским, но оказался неправ.

– Вы мистер Атертон? – поинтересовался он.

– А вы кто? Как к вам обращаться, мистер… Кто вы такой? Каким образом вы сюда попали? И где мой слуга?

Человек поднял руку, и в комнату тут же, словно этот жест был заранее согласован и представлял собой что-то вроде команды, вошел Эдвардс. Вид у него был очень озадаченный. Я повернулся к нему.

– Это тот самый человек, который хотел со мной встретиться?

– Да, сэр.

– Но разве я не сказал вам, что не хочу его видеть?

– Да, сэр, сказали.

– Тогда почему же вы не выполнили мое указание?

– Я его выполнил, сэр.

– В таком случае каким образом этот человек оказался здесь?

– Честно говоря, сэр, я не знаю, – сказал Эдвардс и потер рукой лицо с таким видом, словно готов был вот-вот заснуть.

– То есть как это – не знаете? Разве вы его не остановили?

– Мне кажется, сэр, что я внезапно почувствовал слабость и едва не упал в обморок. Я пытался протянуть руку и остановить его, но не смог.

– Вы идиот, Эдвардс! Уйдите отсюда!

Когда Эдвардс покинул лабораторию, я снова повернулся к незнакомцу.

– Скажите на милость, сэр, вы что – чародей?

Мой собеседник ответил вопросом на вопрос:

– А вы, мистер Атертон?

Взгляд его был устремлен на мою маску – он явно не понимал, зачем я ее напялил.

– Я надел это потому, что здесь, в этом помещении, в небольших количествах и в разных формах таится смерть. Поэтому я опасаюсь дышать без маски.

Мой гость наклонил голову, хотя мне показалось, что он ничего не понял из моего объяснения.

– Будьте любезны, расскажите вкратце, что вам от меня нужно, – попросил я.

Визитер запустил руку в складки своего бурнуса, вынул оттуда листок бумаги и положил его на полку, рядом с которой мы с ним стояли. Я думал, что это какая-то просьба в письменном виде или рекомендательное письмо – или, быть может, письменное изложение его личных обстоятельств, скорее всего, печальных. Однако на листке я увидел всего два слова – «Марджори Линдон». Это было весьма неожиданно, так что я, увидев написанные кем-то на бумаге имя и фамилию любимой мною женщины, почувствовал, как щеки мои залились краской.

– Вас послала мисс Линдон?

Ссутулив плечи, мой нежданный визитер сложил вместе кончики всех пальцев и наклонил голову. В этом движении, как мне показалось, было что-то очень восточное, но я не мог объяснить, что именно и почему я так подумал. Поскольку гость не произнес ни звука, я повторил свой вопрос.

– Вы пытаетесь дать мне понять, что пришли от мисс Линдон?

Мой собеседник снова сунул руку куда-то в складки бурнуса и достал еще один листок бумаги. Его он также положил на полку. Взглянув на него, я опять прочел лишь имя – «Пол Лессингем».

– И что? – не понял я. – Ну, Пол Лессингем. Что дальше?

– Она хорошая, а он плохой. Разве не так?

С этими словами мой таинственный гость дотронулся сначала до одного листка бумаги, затем до другого.

– Бога ради, откуда вам известно об этой истории? – спросил я, глядя на незнакомца словно зачарованный.

– Он никогда ее не получит – ведь так?

– Что вы имеете в виду, ради всего святого?

– А! Хотите знать, что я имею в виду?

– Да, именно. О чем вы говорите? И еще скажите мне, кто вы такой, дьявол вас побери?

– Я пришел к вам как друг.

– В таком случае лучше уходите. С меня хватит, я всем этим сыт по горло.

– Это вы напрасно – такие друзья, как я, на дороге не валяются.

– Святые угодники! Да перестаньте же!