С таким диагнозом полагался полный покой, соответственно, их планы чудесных долгих прогулок по полям и лугам, чтобы Лили поддерживала форму и готовилась к родам, накрылись медным тазом. А потом, лежа в постели, Лили поняла, что ей настолько хочется мяса, что она готова отгрызть Дэвиду руку, только бы не есть постылые протертые овощи и кашки, которыми он бесконечно пичкал ее для поддержания сил.

Конечно, в счастливом неведении беременности, в те редкие моменты, когда не хотелось рыдать от изнеможения, Лили рисовала себе идиллические картины будущего материнства. Младенцы висят на ней в вязаных слингах из органического волокна и припадают к груди, когда им только заблагорассудится. Она столько лет проработала с большими группами детей, а тут всего двое.

Реальность внесла свои коррективы.

На тридцать седьмой неделе ей сделали кесарево, перечеркнув все любовно составленные Дэвидом по науке планы родов. Лили получила по полной: эпидуральная анестезия, морфин и весь ассортимент обезболивающих из больничных запасов — до, во время и после. Поэтому вместо здорового, вырабатывающего иммунитет молозива, о котором столько читал Дэвид в своих умных книжках, дети получили бутылочки смеси. Потом она попыталась начать кормить их грудью, но все тоже пошло вкривь и вкось. У нее кровоточили соски, началось воспаление, и в конце концов она наорала на Дэвида, чтобы он сам, б...дь, давал молоко, если ему так хочется грудного вскармливания.

Это Дэвид вписал в регистрационную форму имена близнецов. Он утверждал, что они их обсуждали. Лили не могла вспомнить ничего подобного. Ей постоянно мучительно хотелось спать. После родов ее продержали в больнице четырнадцать дней. Дэвид уезжал на ночь домой, а Лили оставалась наедине с двумя двухкилограммовыми младенцами, которые хотели есть примерно каждый час. Сестры помогали по мере возможности, но персональной сиделки у нее не было. Когда Дэвид, прекрасно выспавшийся, утром вплывал в палату с розовыми и голубыми шариками, ей хотелось убить его на месте.

Лили смутно припоминала разговор с Дэвидом о том, что хочет назвать близнецов в память своих приемных родителей: Мэй и Уильям. Каким образом «Мэй и Уильям» превратились в «Лили-Мэй и Вулф» — осталось загадкой.

Дэвид, однако, утверждал, что они так договорились. А она знала, что он не станет ей врать. Он был гораздо честнее ее, несмотря на свою профессию.

— Благодаря тебе мне хочется быть лучше, — как-то признался он.

Последнее время она часто задавала себе вопрос — что с ней творится, почему ей, наоборот, хочется делать всякие гадости.

Все это промелькнуло у Лили в голове, пока она забиралась в логово Вулфа.

Ее сын с грустным и сосредоточенным выражением лица читал последнюю книжку из серии «Дневник слабака», без обычной улыбки, которую у него всегда вызывали неловкие ситуации и школьные неудачи Грега.

— Эй, — сказала Лили, притиснувшись поближе к сыну и обняв его за плечи.

Вулф не отреагировал. Он был весь в поту, темные волосы прилипли к влажному лбу.

Утром они рассказали детям о смерти Оливии.

Лили-Мэй отреагировала в точности как ожидала Лили. Драматично. Она завыла в голос, а когда Дэвид засуетился и предложил угостить их мороженым, чтобы снять шок, еще прибавила громкости. Странный у него пунктик насчет сахара и шока.

Вулф просто поскреб нос пальцем и молча ушел наверх.

Дэвид поспешил объяснить, что Вулфу нужно побыть одному. Лили пренебрегла его педагогической мудростью и отправилась вслед за сыном. Ей необходимо с ним поговорить.

— Как дела? — спросила Лили.

Вулф пожал плечами.

— Ты, наверное, очень расстроен, — продолжала Лили. — Я знаю, ты любил мисс Коллинз.

— Она была добрая, — сказал Вулф.

Лили поджала губы.

— Хм-м.

Вулф перевернул страницу, но Лили не смутилась. Она знала, что он ее слушает. Вулф умный мальчик. И очень чувствительный. Гораздо чувствительнее Лили-Мэй, та обычно притворялась, что переживает обо всем на свете, но на самом деле явно склонялась к социопатии.

— Полицейские хотят с тобой поговорить, — сказала Лили.

Вулф кивнул.

— Вы уже говорили.

— Я знаю, что говорили. Просто… — Лили сглотнула. Господи, как же все сложно. И пособий на этот случай нет. С детьми всегда так, приходится импровизировать на ходу.

— Мне кажется, не стоит им рассказывать, что произошло между мной и мисс Коллинз.

Вулф положил книгу на колени и посмотрел на нее. Грустный, потерянный мальчик. Ее убивал этот его взгляд.

— Почему?

— Они не поймут. Это произошло нечаянно. Я не хотела…

— Я не дурак.

— Конечно, я знаю. Ты умный мальчик. Поэтому я и считаю, что нам нужно поговорить.

— Мне ее будет не хватать.

Лили поправила ему волосы.

Вулф отдернул голову.

— Она ко мне очень хорошо относилась.

Лили вздохнула.

— Я знаю, что тебе так кажется, Вулф.

— Нет, не кажется, она вправду была хорошая. Если бы ты с ней дружила, я бы мог все время ходить к ней в гости.

— Милый, я знаю, что ты нравился мисс Коллинз. Разве может быть иначе? Но она не всегда вела себя с тобой правильно. У мисс Коллинз не было своих детей, в некоторых случаях это важно.

— Нет, не важно. Она хорошая! Хорошая!!!

Вулф затрясся. У него начиналась истерика.

У Лили все сжалось внутри, и она лихорадочно искала нужные слова, думая, как его утихомирить.

Врач советовал Лили в таких случаях проявлять к Вулфу сочувствие и понимание, уважать его чувства. Важно избегать снисходительности и нравоучений, попытаться понять, что у него на душе, даже если он сам не может внятно это выразить.

Она знала, что у него какая-то форма аутизма. Врач собирался отправить его на тестирование, но уверял ее, что у Вулфа легкий случай.

Все это можно и нужно было сделать уже давно.

Виноват Дэвид. Лили давно поняла, что Вулф не совсем обычный ребенок. Он позволял Лили-Мэй везде ходить за ним, но никогда с ней не играл. Он предпочитал одиночество, и сестре, конечно, приходилось нелегко. И он всегда говорил то, что думал, без всякого вызова, просто сухо констатировал факты. Лили-Мэй могла сказать что-то, чтобы посмотреть на реакцию родителей, постоянно прощупывая границы дозволенного, пытаясь понять, как ее воспринимают окружающие. Вулф — никогда.

На фоне этой замкнутости особенно дикими выглядели истерики. Иногда Вулф пребывал в своем личном мирке целыми неделями, мирно, спокойно и тихо. Невозможно было предугадать, что вызовет очередной взрыв. Причина могла быть совершенно ничтожной: например, масло, положенное на вареную картофелину сверху, а не рядом на тарелку.

Пока он был совсем маленький, от этого еще можно было отмахиваться. Маленькие дети скандалят, ничего особенного. Но как учительница Лили знала, что ему уже давно пора это перерасти. Поэтому, наперекор Дэвиду, который упорно настаивал, что Вулф абсолютно нормальный ребенок, она отвела сына к семейному врачу. Муж в очередной раз пытался продавить свое мнение в вопросе, в котором она разбиралась лучше его. Да, они оба родители, но только у нее есть опыт работы с детьми.

И она оказалась права.

У Лили на глазах выступили слезы.

Этим должны заниматься оба родителя, одной ей не справиться. Дэвиду пора повзрослеть и принять тот факт, что у сына проблемы, с которыми им нужно разбираться вдвоем.

Вулф пристально смотрел на нее.

— Ты поступила плохо, — сказал он.

И в этот момент гнев, бурливший в Лили все эти дни, прорвался наружу.

— Я взрослый человек, — рявкнула она. — Поступаю, как считаю нужным, и не смей со мной разговаривать в таком тоне.

Вулф моргнул, и у него на глазах тоже выступили слезы.

У Лили часто забилось сердце, она знала, что нужно успокоиться и взять себя в руки. Нужно попытаться исправить ситуацию, вести себя как взрослый человек. Но она не успела: Вулф сжал руку в кулак и со всей силы ударил ее по лицу.

Лили не успела отреагировать, как Вулф оттолкнул ее и выскользнул из своего логова.