Было страшно снова поверить. Что это папа. Их папа. Он вернулся. В третий раз обманув смерть.

Я открыл глаза и увидел веревку, что должна была активировать мину. Она порвалась посередине. Поезд продолжал мчаться. На долю секунды я растерялся. Затем выскочил из своего убежища. Ухватился за обрывок веревки, зажмурился и дернул, что есть мочи.

Иосиф Иванович вернулся с работы. Удобно расположился в своем любимом кресле и стал пролистывать свежую газету.

Его внимание привлекла статья, в которой пожилой мужчина делился воспоминаниями о своем детстве, часть которого выпала на годы Великой Отечественной войны. Одна из историй была о взорванном партизанами немецком продовольственном поезде. Из вагона, который пострадал больше других, высыпалась огромная гора семечек, лакомиться которыми герой статьи и его друзья бегали еще недели две, так как жили в деревне неподалеку.

Иосиф Иванович поймал себя на мысли, что хорошо знает эту историю.

От отца…

…Когда пришла война, я совсем пацаном был – семнадцати лет. Уже не мальчик. Еще не мужчина. Легкий пушок над верхней губой пока и не думал превращаться в щетину, что безумно меня злило. Светлые и, как у любого пацана, растрепанные волосы. А в душе уже поселилась ненависть к врагу. Врагу, топтавшему родную землю. Врагу, убивавшему моих друзей. Врагу, испоганившему мою юность.

В армию меня не призвали. Да и кому призывать-то было? Нас оккупировали в самые первые дни. Опомниться не успели. Думать не думали, что война уже идет. Узнали по факту: немец въехал в деревню – вот и вся война. Уже потом начались расстрелы. Работоспособных, особенно мужиков, угонять в Германию стали. Дядьку Севу расстреляли, потому что отказался идти и оставить жену да пятерых детей. Даже глазом не моргнули. И я, полный жажды бороться с фашистами, сбежал из дома к партизанам.

В отряде меня сразу приняли. С одинаковым рвением я заготавливал дрова, помогал на кухне, собирал грибы, строил укрытия. Чуть позже старшие ребята стали брать меня в разведку, а затем и на задания. Сначала мелкие, а потом и самые ответственные.

Я же чувствовал себя в отряде, как рыба в воде.

С восторгом и благоговением внимал каждому слову командира, Степана Андреича, мужчины лет 45. Это был настоящий военный – вроде подполковник – но обсуждать эту часть своей биографии он не любил. Когда началась война, он как раз был в отпуске. Поехал к матери в деревню, которую немцы захватили без боя на третий день войны, о начале которой, как и у нас, местные жители и не подозревали.

Будучи отрезанным от своих, Степан Андреич собрал отряд из местных мужиков и ушел в лес. Он очень стыдился того, что оказался в глубоком тылу, поэтому и не любил говорить о своих военных званиях, умениях и заслугах. Но ко всем членам отряда относился со справедливой строгостью. Требовал четкого исполнения приказов, но ни одним бойцом зазря не рисковал. Все уважали его безмерно.

С юношеской пытливостью я ежедневно выслушивал медленные рассказы Семеныча, старика лет за 90. Тот присоединился к отряду, чудом спасшись, когда всю его деревню сожгли. Он помогал, чем мог. Где-то делом, где-то словом и стариковской мудростью. Я хвостом ходил за дедом, когда выдавалась свободная минутка, и с открытым ртом слушал его истории. Иногда истории повторялись, иногда забывались детали, но слушать их было настоящим удовольствием. А удовольствий, как известно, в войну не так уж много случается.

Боялся я больше всего особиста Гришку. Да и не только я. Его приставили к отряду гораздо позже. Когда удалось наладить какую-никакую связь между тылом и фронтом. Гришка, или Григорий Сергеич, как он любил, чтобы его называли, был всего на пару лет старше меня. Но уж слишком усердно исполнял он свои обязанности. Это был очень высокий парень – на пол головы выше любого в отряде – и поэтому всегда сутулился. А еще прямо на правой щеке у него было темно-коричневое родимое пятно размером с пятак, из которого торчало несколько черных волосков. И когда кто-то смотрел ему в глаза, взгляд все равно съезжал на это отвратительное пятно. Он это замечал и очень злился и обижался.

Со временем злость и обиды, видимо, переросли в неприязнь и подозрительность по отношению ко всем подряд. Гришка постоянно донимал нас расспросами, таскал на допросы после каждого задания, обвинял и угрожал. Все его сторонились. А он становился все злее…

Но в основном, ребята в нашем отряде были отличные. И я во всем старался от них не отставать.

А еще втихаря сох по красавице Валюше – нашей медсестричке – с забавными рыжими конопушками на лице и огромными зелеными глазами. Она как раз год, как отучилась в медучилище. Война застала ее на каникулах в родной деревне. Как и все мы тогда, Валюша мечтала попасть на фронт, но он был далеко, мы даже не представляли, насколько. Вот совсем молоденькая девчонка и присоединилась к отряду.

Мне она казалась невероятно красивой – с ярким румянцем на щеках, выцветшими на солнце золотистыми ресницами и огненно-рыжими волосами. Правда, почти всегда я любовался этой красотой издали. Но несколько раз решился собрать для нее букет из полевых цветов – она очень ромашки любила. Но не дарил, а тихонько приносил в женскую землянку и ставил в стакан у ее лежанки. А девчата потом долго гадали, кто же это такой скромный кавалер.

Моя жизнь была наполнена событиями и делами. Даже подумать было некогда обо всех ужасах и лишениях, которые принесла с собой эта страшная война. А может дело в молодости. Тогда все как-то легче переносилось.

Единственное, о чем забыть было нельзя ни днем, ни ночью, ни летом, ни зимой – это вши. К сожалению, от этих мелких бестий невозможно было избавиться, живя в лесу. Они кусались. Постоянно. А на месте расчесанных укусов появлялись ранки и язвочки, вызывавшие постоянный зуд по всему телу. А у нашей Валюши не было медикаментов, чтобы их обрабатывать. И если летом спасало озеро метрах в пятиста от лагеря, в котором можно было хорошенько помыться, то зимой становилось совсем невмоготу. По вечерам приходилось разжигать большой костер и развешивать над ним одежду. Вши от высокой температуры лопались, и пространство у костра наполнялось специфическими хрустящими звуками. А мы всем отрядом слушали тихую душевную музыку нашего гармониста Васьки, пели песни и делились историями из жизни.

– разносилось по лагерю. Пели все, но едва слышно, чтобы лесное эхо не подхватило и не донесло до чужих ушей.

Я очень любил наши посиделки. Они превращали непохожих друг на друга людей, выдернутых из своих, таких разных, жизней, в настоящую большую семью. И сидя у костра, мы, пусть ненадолго, забывали о том, где и почему находимся. Мы почти верили, что находимся там, где дом, с теми, за кого боремся. Иногда в тишину ночного леса даже врывались взрывы смеха, резкие, надломленные, какие-то нереальные. Будто заблудившиеся в этом глухом месте, потерявшиеся во времени и пространстве.

Наш партизанский отряд занимался подрывной деятельностью. Чаще всего мы минировали железнодорожные пути и подрывали немецкие составы, о которых узнавали наши разведчики. Обычно на задание отправлялся один или два опытных диверсанта. Реже группа, тогда брали с собой и молодых.

Я уже целых 7 раз бывал на подобных вылазках. И дважды мне доверяли подрыв, пусть и под присмотром старших. Я этим очень гордился. И все же мечтал получить свое собственное задание.