И вот одним из ярких солнечных летних дней 43-го меня вызывает к себе командир.

– Ваня, по разведданным, завтра в этом квадрате, – командир склонился над потрепанной желтовато-коричневой картой и указал мне на небольшую область, – будет проезжать товарный поезд. Отсюда это около 30 километров. Ты отправишься его подорвать. Опыта у тебя достаточно. Справишься?

Мне дали первое ответственное личное задание!

Кажется, душа моя куда-то взлетела и осталась там порхать. Я вышел из землянки-штаба и, высоко задрав подбородок, промаршировал через весь лагерь. Меня распирало от оказанного командиром доверия и очень хотелось покрасоваться. Я шел ровно, как полагается настоящему бойцу. А глаза цеплялись за всех, кто встречался на моем пути – уж очень хотелось, чтобы мой триумф увидела Валюша.

На задание предстояло идти одному. Я проснулся с рассветом. Оделся. Пятикилограммовую мину сложил в узел и прикрыл куском хлеба, шматком сала и цыбулей в рушнике. Для пущей маскировки положил сверху еще какую-то книгу – даже не знаю, откуда она взялась в нашей землянке.

Мы находились в глубоком тылу. Здесь молодому парню идти было опасно даже с пустыми руками. В любой момент можно было наткнуться на немецкий патруль или полицаев. И еще вопрос, что хуже. А попасть к ним в руки да с миной за спиной – неминуемый расстрел. Если же не выполнишь задание или эту самую мину потеряешь, расстреляют уже свои.

Сложно описать бурю чувств, овладевшую мной, как только я покинул лагерь. Это был целый букет из гордости за оказанное доверие, желания показать себя, страха перед встречей с врагом и волнения за успех операции. Я уже не раз бывал на подобных заданиях со старшими и точно знал, что и как нужно делать. Но никогда еще исход диверсии не зависел только от меня.

Я мечтал об этом так долго!

Ежедневно тренировался у нашего подрывника – одноногого Саньки. Где он потерял ногу, мы точно не знали – видимо, издержки профессии. Но был он мастер своего дела. Именно он решал, кому и когда предстояло идти на задание. И несмотря на то, что передвигаться ему приходилось на костылях, мужик был жизнерадостный и веселый. Знал много анекдотов. С радостью их рассказывал и смеялся вместе со слушателями. Причем делал это совершенно беззвучно. Поэтому вместо него постоянно смеялась его борода, подпрыгивая, подрагивая и даже слегка пританцовывая на широком загорелом лице.

И вот после стольких тренировок моя цель была достигнута – вот он, мой звездный час!

А я будто бы струсил…

Нет, я все так же стремился бить врага, устраивать диверсии и защищать Родину. Но в тот момент мне очень захотелось развернуться и бежать обратно, в лагерь. Мне стало так страшно, что я не справлюсь. Одно дело, когда тебя контролирует кто-то из товарищей. А другое сам. Вдруг заблужусь.

Вдруг забуду что-то подключить. Вдруг опоздаю. Кажется, я никогда раньше не сомневался в себе так сильно, как в то утро.

Сколько сраму-то будет. Я представлял себе, как будет скалиться Гришка, узнав о моем провале, и начнет строчить свои писульки “куда следует”. Как расстроится и пожурит командир – а его доверие ох как не хотелось потерять. Как Семеныч подыщет подходящую историю в закромах своей почти вековой памяти и попытается успокоить. Как ребята будут насмехаться и ехидничать, называя Ванькой-партизаном. Но страшнее всего было представить разочарование в прекрасных глазах Валюши.

И все же, полный сомнений и внутренней борьбы, я продолжал свой путь. А лежал он через леса, поля, среди деревень. Тогда в редкой деревне не было немецких расположений. И то только если деревни находились настолько близко, что немцам достаточно было обосноваться в одной из них, чтобы контролировать все в округе.

Двигаться приходилось довольно медленно, чтобы не напороться на врага. И если в лесу деревья становились моими верными союзниками, то по полям приходилось ползти. В этот раз судьба оказалась ко мне благосклонна. Я издали увидел лишь один немецкий конвой, выезжавший из деревни, и вовремя затаился на опушке леса.

Ближе к вечеру я успешно добрался до железки.

Осталось самое главное – установить мину и подорвать ее.

С установкой проблем не возникло. А чтобы подорвать, нужно было изо всех сил дернуть за веревку, приделанную к мине. Я ухватился за ее свободный край и залег в лозняке метрах в тридцати от рельс.

Место было выбрано неспроста. Оно находилось в ложбине у пригорка. Ведь когда поезд катится вниз, остановить его невозможно, даже если немцы увидят опасность. Это увеличивало шансы успешного исхода операции. Любой ценой. Главное, чтобы до прибытия поезда мимо не прошел немецкий патруль и не наткнулся на меня.

Время ползло. Сложно было понять, 10 минут прошло или несколько часов. Мое сердце то отчаянно колотилось, то успокаивалось в предвкушении командирской похвалы за успешно выполненное задание.

От длительного бездействия мысли начали путаться, а глаза слипаться. Видимо, иногда я проваливался в тревожную дрему, где нежная рука мамы, взъерошив мне волосы и погладив по щеке, вдруг сменялась строгим взглядом и резким голосом командира отряда. Затем возникали острые глаза особиста Гришки, он что-то говорил-говорил-говорил, а его пятно на щеке так и притягивало взгляд. А вот борода одноногого Сашки отплясывала в беззвучном смехе, растворялась в воздухе и сменялась образом Валюши с ее очаровательными конопушками…

Вдруг видения пропали, и я подскочил!

Сгущались сумерки. Я явно ощутил, как земля задрожала.

Вот оно!

Сердце то замирало, прихватывая с собой дыхание, то скакало в груди, как кузнечик. Поезд вот-вот покажется на пригорке. Стучало уже везде: в висках, в груди, кажется, даже в пятках. В глазах яркие вспышки боролись с темнотой.

«Нужно успокоиться и взять себя в руки. Я смогу!» – нечеловеческим усилием воли я заставил свое сердцебиение уняться.

Вот он!

100 метров.

60.

30.

Нужно, чтобы мина была аккурат посередине тягача. Так вред для поезда будет максимальный.

Грохот колес поравнялся со мной, еще несколько секунд…

Я зажмурился и дернул за веревку изо всех сил.

Тишина…

Я открыл глаза и увидел, что веревка порвалась посередине. Поезд продолжал мчаться. На долю секунды я растерялся. Затем выскочил из своего убежища. Ухватился за обрывок веревки и дернул, что есть мочи.

Страшный грохот рубанул по ушам. Ударная волна подхватила меня и отбросила на что-то твердое. Сверху посыпался град. Наверно, я даже отключился.

Придя в себя, я понял, что что-то продолжает сыпаться сверху.

Зерно?

Откуда-то доносились крики. На немецком. Дышать становилось все тяжелее. Я попробовал пошевелиться. Вроде живой… Только в голове гром, скрежет и немецкая речь, а в глазах туман.

И груз сверху все тяжелее.

Я попробовал – семечки.

Я подорвал вагон с семечками, которые продолжали сыпаться и заваливать меня. Выбираться нельзя – немецкий говор совсем рядом. Сразу убьют. Мысли расползались, как скользкие улитки. Казалось, что невозможно собрать их в кучу, чтобы придумать хоть какой-то план отхода.

Нужно подползти к краю кучи, туда, где лозняк, чтобы не раздавило весом семечек и было, чем дышать.

Превозмогая жгучую головную боль, я кое-как переместился ближе к краю уже приличной горы семечек. Я высвободил голову. Теперь появилась возможность нормально дышать. А лозовый куст укрыл голову от врага. Слой же семечек, хоть и практически полностью накрывал меня, но с краю был уже не таким тяжелым.

Паника потихоньку уступила место здравому смыслу. Если немцы меня не обнаружат, то есть шанс выбраться из этой передряги живым. Главное – дождаться полной темноты и не выдать свое присутствие.

Я лежал, не шелохнувшись. Но внутри все бурлило.

Получилось!

Я сделал это!

Сам!

Один!