Подобные предложения всегда связаны с разного рода происками и расчетами, и требуется время, чтобы все обдумать. Мне тоже оно понадобилось: три земных минуты — о чем спешу вам сообщить. Но по­чему, собственно, Ганн?

Как вы потом припомните, на долю нашего писа­ки выпали более трудные времена, чем он мог выне­сти, потому-то он чуть было не лишил себя жизни, утомительной и предсказуемой. Бритвенные лезвия, ванна, Джони Митчелл²⁷ в стереодеке. Самоубий­ство — смертный грех. Самоубийцы попадают ко мне. Послушайте, если вы подумываете о самоубийстве, не делайте этого. В рай вы точно не попадете. (Шучу. Шучу. Сказать по правде, отправитесь наверх.) Бог явно питает нежные чувства к этому Ганну. Остатки католичества, пустая трата которых представляет собой невыносимое зрелище для Старика, добрые дела, совершенные им в юности, может быть, заступ­ничество его горячо любимой больной матери на том свете, об этом лишь Ваал²⁸ ведает. Итак, Бог забирает душу Ганна прежде, чем он вскрывает себе вены, и прямиком отправляет его охладиться в лимб²⁹. (В Ватика­не скажут, что с лимбом уже давно покончено, — не верьте. Лимб все еще битком набит идиотами и мертворожденными. Жалкое местечко. Я имею в виду, что про него даже в аду не болтают.) Если телесная жизнь обретет меня, я останусь, а Ганн отправится через чистилище (представьте себе приемную стома­толога: окон нет, орущие дети, переполненные пе­пельницы и чувство, будто за все происходящее несе­те ответственность лично вы) на небеса. Если не об­ретет, то Ганн получит тело обратно и тем самым повысит свои шансы на самоубийство. Вы можете в это поверить? Думаю, вы, скорее всего, поверить в это не можете, но все же в принципе вы можете в это поверить?

Любой бывалый делец скажет вам, что неожидан­ные деловые переговоры — проявление плохой стра­тегии; вас обворуют, разорят, надуют, проведут, об­считают, оставят в дураках, с вами обойдутся охрененно несправедливо. Мое преимущество заключа­ется в том, что я знаю, к чему может привести столь подозрительная сделка с великим «тружеником». Я всегда это знал. Дело в том, что со мной невозмож­но вести дела. Сделка — настолько неточное понятие, что оно приравнивается Райлем к категориальной ошибке³⁰. Я могу вам рассказать о том, что точно не должно было стать сделкой. Условия сделки не долж­ны были быть такими, на которые бы я согласился.

Очевидность этого бросается в глаза, пусть даже глаза эти страдают миопией и катарактой. Но отказ ВТ сделки не означает, что я вовсе не стал бы зани­маться этой х...

Знаете, я ведь не совсем честен. Несомненно, этот факт для вас — некоторого рода потрясение. Вдруг — пылающие соски Астарты³¹ — на какую-то крошечную, малейшую, неуловимую долю мгновения я подумал (эти ангельские мысли носятся в голове, что за ними просто не угнаться), подумал о том, стоит ли это конца всего...

Но, как я уже сказал, они проносятся с огромной скоростью. Они перемещаются. Внутри я истерически смеялся над самим собой, даже не закончив размыш­лять о том, что в данной ситуации предмета размыш­лений могло бы вовсе не быть. И совсем несправед­ливо было бы начать описывать сам ход моих разду­мий: это больше напоминало бы непроизвольные подергивания духа, подобные тем, которые необъяс­нимым образом производит телесная оболочка, на­ходясь в состоянии между сном и бодрствованием. (В чем дело? Почем мне знать? Меня трясет так, что кажется: эта проклятая жизнь вот-вот меня оставит. И именно теперь, когда я начинаю раздумывать над всем этим, находясь под влиянием полуснов о паде­нии. Может, эта неожиданная тряска и дерганье появляются как раз перед тем, как коснешься земли?) В любом случае мгновение профессиональной некомпетентности, мазохистской фантазии, психо­демонического тика в один миг возникло, в другой исчезло. То, чем это закончилось...

Нет, нет, нет, нет, нет. Так не пойдет. Это не все. Люцифер, это не все. Ну, хорошо. Я подниму руку. Экономия и правда. А правда заключается в том, что мне пришлось относиться к этому серьезно. Пришлось, вы заметили? Так же как Старику приходится прини­мать истинное человеческое раскаяние. Это обуслов­лено Его природой. Иногда нам не предоставляется выбора — и даже Он обязан принять это как должное. Хочется, конечно, посмеяться вдоволь над нелепо­стью ситуации. «Меня, да назад в рай, — подумает кто-то вслух, неумело остря. — А-а, да, ясно. Превос­ходная идея. Вам не завернуть еще одну камбервельскую морковку?»

— Сколько пройдет времени, прежде чем мне будут воз­вращены ангельские атрибуты"?— спросил я Гавриила.

— В этом отношении Ему предоставлена полная свобода действий.

— Ты говоришь, если я проведу время человеческой жизни в спокойствии и вернусь на Небо, то буду представлять собой человеческую душу до тех пор, пока Его Светлость не изволит вернуть мне прежний статус и положение?

— Ангельский статус, да. Но никакой гарантии возвращения чина.

— А что случится, дорогой мой Гаврюша, если я вдруг не смогу прожить жизнь писаки, не совершив смертного греха?

Он пожал плечами. (Я просто не мог описать того, что он сделал в телесном смысле, до вчерашнего дня, пока этот толстяк на Лесер Лейн не брякнул: «Чо, шеф, видал вчера вечером»? — И я обнаружил, как плечи Ганна вдруг приподнялись и тут же опустились: «Откуда мне-то знать?») Очаровательно. Возвраща­ешься, и никто тебе не гарантирует, что ты не будешь надраивать трубу какого-нибудь придурка еще пять­десят миллиардов лет.

Я согласился на месячный испытательный срок и отправил Гаврика обратно с новыми условиями без всякой надежды на то, что их учтут при согласовании, но, давая им понять, что отношусь к Их предложе­нию — гм — серьезно.

И потом, во мне что-то изменилось, но даже если бы этого не произошло, кто упустил бы возможность провести отпуск в Земле Материи и Ощущений?

♦

Знаете, каким был райский сад? Я вам расскажу. Рай­ским. Шелестящие деревья протягивали лапы пенной листвы, дабы стать местом, столь нечасто облюбо­ванным бирюзовыми птицами. Молочные ручьи ис­пускали аромат воды, не тронутой нечистотами. Красные и серебряные рыбы украшали озера с обси­диановой гладью. Трава росла сочной и тем самым показывала, каков на самом деле зеленый цвет. (Тра­ва и зеленый цвет, они были созданы друг для друга.) Время от времени ласковые дожди орошали землю, и она снова и снова поднимала к ним свое лицо. Каж­дый день в небе дебютировали все новые и новые цвета: аквамариновый, розовато-лиловый, фиолето­вый, оранжевый, алый, индиго, каштановый. Цвета образовывали текстуру. Хотелось просто нежиться в них обнаженным. Материальный мир, это было и так ясно, подходил мне в самый раз.

Эдем был действительно прекрасен, и, если при попытке втиснуть его в телесные отверстия ему суж­дено было погибнуть, так тому и быть. (Если вам на­доела эта часть рассказа, то есть другая, в которой описывается мое пребывание там. Чем же я тогда занимался? «Пути Господни неисповедимы, — говорили вам уже тысячи раз. — Природа всех людей за­ключена в одном человеке». Быть может, так оно и есть. Но что, собственно, делал Дьявол в Эдеме?) Я перевоплощался в животных. Оказывается, я умею это делать. (Кстати, это вообще основная причина того, что я что-либо делаю: хочу убедиться в своих возможностях.) Какое-то время поторчал у ворот; совершил несколько медленных переходов в матери­альное состояние, пока не почувствовал (моя интуи­ция меня никогда не подводит), что плоть и кровь раскрываются мне, что моя ангельская сущность может проникнуть и заполнить тело, растягивая форму вокруг себя как мясную мантию. Облачение в такую мантию вызывает поначалу клаустрофобию. Духовная сущность инстинктивно начинает проти­виться этому. Перевоплощение требует силы воли и хладнокровия, ну, или невозмутимости, пока насто­ящая кровь еще недоступна. Представьте себе, что вы неожиданно для себя обнаруживаете, что можете дышать под водой. Представьте, что вы можете на­бирать воду в легкие, выделять кислород и с упоени­ем поглощать его. Но сделать первый такой вздох было бы очень даже непросто, не так ли? Рефлекторно вы начали бы барахтаться в воде, чтобы выбрать­ся на поверхность и глотнуть воздуха, то есть делали бы все так, как предусмотрела природа. Точно так же и у меня с телесным перевоплощением. Лишь целе­устремленные натуры преодолевают эту инстинктив­ную панику и поддаются телу. И, если необходимо напомнить, я и есть один из них. Итак, я перевопло­щался в животных. Само собой очевидно, что перво-наперво я выбрал птиц с их способностью видеть все с высоты птичьего полета. И не относитесь к этому с пренебрежением. (Между прочим, одна из наиболее неодолимых черт вашего характера — то, с какой скоростью вы привыкаете к новшествам. На днях я летел из аэропорта им. Джона Кеннеди в Хитроу и меня занимал некий рэпер, забивший до смерти свою подружку, как вдруг я обнаружил, что пассажиры совершенно равнодушны к тому, чем они были в тот момент заняты, а именно — самим пребыванием в воздухе. Взгляд из иллюминатора открыл бы им распаханные поля облаков, окрашенные то голубой, то фиолетовой дымкой оттого, что утро сменяет ночь, — а как они проводили время в бизнес-, эконом­- или первом классе? Кроссворды. Фильмы. Компью­терные игры. Электронная почта. Мироздание за окном, словно окропленная и томимая желанием дева, распростершись, замерло в ожидании пробуждения ваших чувств. А вы? Жалуетесь на свой мини­атюрный нож. Затыкаете уши. Закрываете глаза. Обсуждаете цвет волос Джулии Роберте. Ужас. Ино­гда мне кажется, что моя работа уже выполнена.) Да, летать — это истинное наслаждение. А летать ночью? М-м-м... Как бабочка. Вам и совы об этом скажут. Я плескался в темноте и наслаждался светом. Вы во­обще мало им наслаждаетесь, чуваки. За исключени­ем тех девочек из северных городов, которые, лежа на южных пляжах, вполне естественно позволяют солнцу снять с себя последнюю ткань клеток, способ­ных ощущать. Людям следовало бы многому поучить­ся у ящериц. Единственное животное, у которого человеку нечему научиться, — это овца³². Всему, чему их могла научить овца, они уже научились.