— Хорошо, Гордон согласился на мои условия, детка, — произнес Льюис.

— Ну да? — повторил бородач.

— Я вот что думаю, старик... — начал было я.

— А ты, ясно солнышко, катись отсюда, — ответил он.

На меня это сильно подействовало, должен отме­тить. Нацепив наконец очищенные от жуков брюки и туфли Ганна, я нетвердой походкой направился к тому месту, где стоял наш косматый наблюдатель, нахмурив брови и плотно сжав губы, всем своим ви­дом выражая отвращение.

— На твоем месте я бы ушел, — пробормотал Льюис.

Это был, как оказалось в дальнейшем, мудрый совет, хотя тогда я не обратил на него ни малейшего внимания. (Я хочу заметить, нет более верного спо­соба заставить меня сделать что-либо, чем сказать, что этого делать не следует.) Кроме того, часами, даже днями часть меня исследовала потенциал дан­ного мне тела, его нереализованную жестокость и подавленную энергию. Совершенно ясно, что хоро­шая взбучка не повредит Ганну время от времени. Может быть, даже предотвратит попытку самоубийст­ва. (Меня просто шокирует это отсутствие жестокос­ти из-за полного незнания ее лечебных свойств.) Никаких шансов проявить ее, пока в этом теле нахо­дился он, так как он буквально желтел от страха, вы­глядел, пожалуй, еще пожелтее канарейки под соусом, особенно опасаясь за свои зубы. (Что довольно стран­но, мне кажется, если учесть, к чему еще могла при­вести заварушка: к разрыву селезенки, перелому ко­ленных чашечек, выбитому глазу, порванной бара­банной перепонке, отбитым яйцам, вырванным с корнем соскам, ну и тому подобному), но я помню, какую радость было готово испытать его тело, как сильно оно было готово благодарить меня за то, что я наконец открыл миру загубленные таланты... Блуж­дающий в дымке серотонина¹³⁵, я четко помню свой причудливый вид после нескольких ударов кулаком (я вообще-то сидел в широком кожаном кресле), как раз перед тем, как бородач, не стерпев того, что я взял его за лацканы пиджака, с поразительной ско­ростью и аккуратностью врезал мне, затем — все с той же скоростью и неизменной аккуратностью — усадил меня на задницу так, что его колени, намеренно или нет, оказались на уровне моего лица, которое было радо встречи с ними; согласно законам земной физи­ки, это и произошло, причем так, словно пушечное ядро попало в ром-бабу. Мне кажется, что, кроме синяков и новой коллекции болей в различных мес­тах тела, со мной сделали кое-что еще. Я не могу с точностью этого утверждать, потому что чернота поглотила все мое сознание за сотую долю секунды до начала сношения. Я пришел в себя спустя несколь­ко часов и обнаружил, что комфортно примостился между мусорным баком и кучей бумажных обрезков в переулке за магазином. «Ободрали как липку», — по­думали вы. Одурачили. Хорошо отделали. Отымели. Это научит меня, как шляться в пьяном виде и под кайфом с полутора тысячами фунтов в кармане. А славная команда, эти двое, Льюис и тот другой. Я подумал, что надо выяснить потом, кто из ребят работал над ними, и повысить того в должности...

— Тебе помочь? — раздался рядом голос. — Вызвать «скорую»?

Я поднял глаза. Расплывчатый силуэт на фоне темной кирпичной стены и неба цвета латуни. Пах­нущая эфирным маслом рука опустилась сверху и сжала мою. Левую. Правая сжимала какой-то крошеч­ный предмет.

— Ты можешь встать?

По-видимому, мог, учитывая тот факт, что я по­чувствовал, как после сильного рывка очутился на ногах. Находясь в вертикальном положении, я понял, что стою лицом к лицу с полной женщиной лет под шестьдесят. Румяные щеки, мужеподобные руки, серебристый хвост на голове, красные брюки и побы­вавшая в сражениях кожаная куртка-пилот.

— Ты в порядке? Ты весь в крови.

Ну что можно было сказать о моем состоянии, если в течение нескольких секунд я просто стоял как вкопанный, открывая и закрывая рот? К моему вели­чайшему изумлению, она начала меня лапать. По крайней мере, я так считал до тех пор, пока не дога­дался, что она ищет кровоточащую рану.

— Нет, — возразил я, — нет. Меня не... Я не, ой, ранен.

— Тебя просто только что отымели! — произнесла она, стиснув мой локоть в порыве сострадания. — Зна­ешь, какой у тебя ужасный синяк под глазом?

Трудно, ужасно трудно описать мои ощущения в тот момент. В первую очередь признаю, это был скептицизм. Вам случайно не приходила в голову мысль, как ТУПО бродить по лондонским закоулкам сутра пораньше? А вы, мисс Рут Белл, хоть представляете себе, как еще БОЛЕЕ ТУПО протягивать руку к избитому телу, распростертому среди помойных баков. Вы хоть представляете, с кем вы могли бы встретиться? Вам ясно теперь, что это Рут Белл? Ее очень редко беспокоит различие между тем, как следует поступать, и тем, как поступать не следует. (Тогда как Ганн, он весь состоит из недостатков.) Она — то, что мы у себя внизу называем «безнадеж­ный случай». Конечно, постарались на славу, чтобы она не вышла замуж. Оставьте сексуальную энергию нереализованной, и она превратится в огромный творческий потенциал (нет ничего удивительного в том, что Ганн писал так мало), а милая Рут об этом года три не помышляла. Говорит, уж слишком она занята. Отговорки! Но что меня в ней действитель­но раздражает, так это ее глупость, в этом причина того, что некоторым легко удается избежать расстав­ленных мною сетей. Она почти ничего не читает, мало думает, выражая себя через здоровые хобби и результативную работу. Она, блин, даже в церковь не ходит.

— Что у тебя в руке? — спросила она, приподняв мою правую руку так, что она находилась как раз между нами.

Что ж, подумал я, открывая ладонь и стараясь сконцентрироваться на том, как же все в конце кон­цов выглядит. Как она будет разочарована, когда я так отплачу ей за ее доброту...

— Ох, — только и произнес я, чувствуя, что мне опять становится дурно, — ох.

— Милый, это что, твой... зуб?

В кафе («Давай зайдем, — предложила Рут, — я уго­щу тебя чашкой чая. Кажется, тебе она не помешает») я направился в уборную, чтобы снова попытаться собраться с силами. «Люцифер, — обратился я к самому себе (я в самом деле не жалею себя, когда мне нужно серьезно поговорить с самим собой), — Люци­фер, — сказал я, — сейчас ты возьмешь себя в руки. Ты меня слышишь? Ты можешь себе представить, да ради бога, как это выглядело бы в определенных местах? Ты можешь представить себе, как Астарот... Нет, хватит. Это по-своему весело, но пора с этим кончать. Довольно.»

— Ну как, пришел в себя? — спросила Рут, когда я вернулся к столику. — Будь осторожнее.

Вы могли бы подумать, что она при деньгах: два фирменных вегетарианских блюда для меня, несмот­ря на все мои протесты. Я видел, как отсидевший свое официант за стойкой развивал свою лондонскую теорию: «Старушка, с претензией на вкус, но проблемы в семье, молодой парень», — но он понял всю не­состоятельность своих догадок, разглядев, в каком я был состоянии. Возможно, у вас несколько иные представления об ароматерапии и ночь на мусорной куче где-то у Кингз-Кросс с ними не согласуется, но я почувствовал, что мой новоявленный аромат вполне привлекателен. Как я уже сказал, вы могли бы пред­положить, что она принадлежит к среднему классу, но на самом деле ей едва удается сводить концы с концами.

Что же стало достаточно веской причиной, чтобы лишить ее кошелька, пока она была в туалете? По-видимому, забавный трофей: 63 фунта, 47 пенсов, чековая книжка «Нат Уэст», открытка с видами Швей­царии, фотография покойных родителей, адреса каких-то газет, которые никогда не понадобятся, и множество бесполезных контактных телефонов, нацарапанных на клочках бумаги и старых билетах, но не в этом дело. Предательство, подрывающее веру в человека, — вот в чем дело.

Полагаю, вам теперь понятно, что я вовсе не пок­лонник жестокости. Жестокость для зла — то же, что биг-мак для голодного желудка: он, конечно же, де­лает свое дело и, кстати, кое-чего добивается, но при этом у него полностью отсутствует чувство прекрасного. Биг-маки из Москвы отправятся в Манхэттен лишь по причине чисто прагматического интереса, преследуемого желудком, даже в том слу­чае, если эта посылка не затронет требований его эстетического чувства. Мне просто необходимо ввести квоту на лица с содранной кожей и искале­ченные умы, ибо есть еще те, на кого можно наводить прицел. Но я жду не дождусь — действительно, никак не дождусь, — когда священные узы брака со­единят жестокость и высшие дарования людей: во­ображение, интеллект, обыденное мышление, чувс­тво прекрасного — такую жемчужину обнаружишь далеко не в каждой раковине.