♦

— Разве ты не должен убивать людей именно сейчас?

— Что ты сказала?

— Коли уж ты Дьявол. Разве у тебя не должно быть чуть-чуть больше дел?

— У меня их и так полно, — сказал я. Было три часа ночи. Возвращаясь в «роллсе» с одной очень закры­той вечеринки в Рассел-сквере, мы с Харриет ехали на другую очень закрытую вечеринку в Мейфэре. Мы проехали мимо киноафиши, на которой красовалось название: «Голос свыше». Я зажег еще одну сигаре­ту. — Ради всего святого, о чем ты? Я занят по горло. Ты видела, какой кусок сценария уже написан? Сцена с Пилатом точно заставит их поплясать в проходах между рядами.

— Я имею в виду, — говорит Харриет, сделав гло­ток, — не стать ли тебе чуть поактивней по части преступлений? «Искуснейший убийца» или что-то в таком духе. Представляю, сколько трупов подобрали бы уже в разных местах лучшие сыщики Скотленд-Ярда.

Не любить Харриет просто невозможно. Она совсем сумасшедшая и испорченная, и ее одолевает скука. Она настоящее произведение искусства. Кро­ме того, любить ее не так уж и бессмысленно: если вы живете на Западе, деньги, которые вы тратите на какой-нибудь товар, возможно, окажутся в карма­не Харриет, а какой смысл класть деньги в карман тем, кто вам не нравится? Многонациональные кон­тролирующие компании (одной из которых так хвастается Харриет Марш перед своими топ-менед­жерами) тоже придумал я. (Но вы хоть раз видели, чтобы я требовал за это должного почтения? А слы­шали вы когда-нибудь, как я этим хвастаюсь?) Мне нравятся такого рода компании, поскольку они со­здают условия, при которых различные этические принципы оказываются лишенными основания: компания, выпускающая порножурналы, владеет компанией, изготавливающей стиральный порошок. Компания, производящая оружие и боеприпасы, владеет компанией, изготавливающей корм для попугаев. Компания, перерабатывающая ядерные отходы, владеет компанией, занимающейся вывозом мусора. В наше время, до тех пор пока вы не собере­те свои пожитки и не отправитесь жить в пещеру, вы будете вкладывать свои деньги в зло и дерьмо. Но будем реалистами: если цена этики — жизнь в пещере...

— Я хочу кое-что тебе сказать, Харриет, — начал я, наливая себе еще рюмку, — я никогда не любил, когда меня называли убийцей. В этом утверждении нет ничего, кроме голой лжи.

— Мне кажется, Джек прав, тебе нужно устроить шоу. После фильма. После «Оскара».

«Голос свыше» был буквально на каждом углу. По­лагаю, Ему кажется это смешным. Так этот фигляр и думает.

— «...Человекоубийца от начала...» — говорит Ии­сус в Евангелии от Иоанна, 8:44, — сказал я, доливая себе еще чуть-чуть в тот момент, как слева появились очертания Национальной галереи, — более того, убийца, который «не устоял в истине, ибо в нем нет истины; когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи». Очаровательно. А я бы добавил, сплошной лжи. А кого я, собственно, должен был бы

убить?

Харриет повернула свое мертвецки бледное лицо — от ее дыхания запотело стекло — и, устало вздохнув, на ощупь стала искать мой член.

— Возбуди, — сказал я, — и сможешь использовать его вместо пресс-папье. Уговорить кого-нибудь убить... Признаюсь, моя вина, но им уж точно не совершить убийство. (Уговорите писателя написать роман и увидите, как вы будете покоиться на лаврах славы.) И если уж мы сошлись на том, что я не убий­ца, значит, лжец — не кто иной, как Сынок.

— Кажется, не срабатывает, дорогой, — сказала Харриет, так резко бросив мой член, что кому-нибудь более чувствительному это показалось бы несколь­ко... болезненным.

— Дело в том, что я никогда не совершал ни умыш­ленного, ни непредумышленного убийства, ни убий­ства по неосторожности. Запомни это. Но я видел состояние, в которое оно приводит людей.

Харриет нажала кнопку на двери.

— Мэм?

— Что?

— Вы нажали кнопку связи, мэм.

— Ой, правда? Не беспокойтесь. Отключите ее совсем.

— Отключу, мэм. Вы тогда постучите в стекло, если я вам понадоблюсь.

— Что это за парень? — спросил я. — Паркер?

— Ты что-то говорил?

— Разве?

— «...состояние, в которое оно приводит людей».

Вы думаете, это имело для Харриет хоть какое-то значение? Теперь-то вы улавливаете, до чего доводит богатых скука?

— Я довольно часто наблюдал состояние, в котором находятся убийцы, — сказал я. — Бурлящая кровь, гиперчувствительная плоть. Я видел, как деяние из­меняло внешность тех, которые на первый взгляд и мухи не обидят. Вытянутая башка и плешь, глазенки и нос, челка, волосы в носу, уши торчком; вместо такого зацикленного на своем деле уродца, красоты уродства, уродства красоты — захватывающая непорочность и неповторимость человека в состоянии восторга от совершенного преступления. Старина Каин, который в своем нормальном состоянии едва ли заставит трепетать сердца, был особым случаем. Когда в нем заиграла кровь: выступающие скулы и тусклые глаза — он стоял на коленях перед измучен­ным Авелем, ветер ерошил его темные волосы, и его губы, обычно не поддающиеся описанию, надулись так, что ему могла бы позавидовать сама Софи Лорен. Настоящий бог. Называйте меня льстецом, — продолжил я, — но убийство — это не мое, оно больше под­ходит вам. Убийство и человек — две вещи неотдели­мые. Человекоубийство всегда было у вас самой большой жертвой. Элтон Джон был бы более сексу­альным, если бы собрался с духом и пришил какого-нибудь педика.

«Все в порядке, — думала Харриет, — он совершенно безобиден; знай он об этом, он бы точно перестал гнать эту пургу».

Она все еще сидела, отвернувшись, ее лицо не выражало ничего, кроме глубокой скуки. Но мне ничего и не нужно, чтобы понимать многое. В этом еще одно преимущество быть мной.

Вечеринка в Мейфэре оказалась достаточно скуч­ной (легенда рока, в прошлом — гуру гитары, похожий на бродягу, бисексуал со следами от плеток на коже, а сейчас он нервозный транссексуал со спаленными волосами и кожей, напоминающей застывшую овся­ную кашу, страдает расстройством желудка и посто­янно находится в состоянии депрессии), и Харриет, я, Джек, Лайзетт, Тодд, Трент и кучка других обессилевших гуляк, захватив опиум, отправились в какой-то притон в стиле «Касабланки»⁹⁵, принадлежащий нашему маэстро. Дом просто огромен; выгодная сделка всего за восемь с половиной, как утверждает Харриет, которая думает, не перекупить ли его, если при их встрече хозяин окажется способным сообра­жать хотя бы в продолжение некоторого времени. Комнаты, комнаты, комнаты и то здесь, то там разбро­санные закрытые места для курения, в обстановке которых заметно потворство всем атрибутам маври­танского убранства. Все хотят увидеть этот прекрас­ный дом в фильме. Все хотят дать нам денег. Даже какой-то мультимиллионер, справившись не то с оче­редным приступом булимии, не то с последствиями дозы кокса, спустился к нам, чтобы предложить нам свой скромный взнос. Среди талантов Харриет (боль­шинство из которых были развиты у нее в раннем возрасте вашим покорным слугой) есть и такой: она, как никто другой, умеет пустить свеженькую сплетню для истеблишмента, используя свои тайные каналы.

— Никак не могу вспомнить, откуда у меня взялась мысль о восьми из десяти. Но, как и все мои преды­дущие находки, она великолепна.

Боюсь, они снова заставляют меня разглаголь­ствовать, хотя сердце к этому совсем не лежит. Чес­тно говоря, у меня хронический гастрит и не сильная, но глубокая головная боль в районе глазных яблок. Что-то мне стало... не по себе... сразу после нашей с Харриет поездки в «роллсе». Как приехали... и...

— Восемь из десяти, — продолжаю я, как вдруг что-то странное начинает происходить в желудке Ганна, словно полупереваренная рыба делает сальто. — Удачное соотношение, это доказано, вспомните об успеш­ной долгосрочной рекламной кампании «Вискас». Я имею в виду, восемь человек из каждого десятка. Об успехе я уж позабочусь.

Все они здесь вовсе не ради Люцифера, а просто ради ясновидящего, хотя делают вид, что им интерес­но, и хихикают, когда нужно. Я уже было собрался вытащить кого-нибудь из кружка английских поэтов, например сидящего, скрестив ноги, в самом темном углу, как вдруг живот Ганна устроил настоящее веселье, и взволнованный постовой прислал срочную теле­грамму: «Отправляйтесь в туалет сейчас же, или вам придется на месяц забыть о своих знакомых. Может, вы и первоотступник, и правитель ада, но публично сбросить бомбу себе в штаны — значит добровольно отказаться от общения с этими людьми».