– Диктаторы золотопромышленности, – вставил Михаил.
– Да, конечно, и еще летчики полярной авиации, корреспонденты, охотники – чукчи, эскимосы, русские, – полярные капитаны времен освоения Северного морского пути, нынешние метеорологи – короче, такой людской калейдоскоп, столько разных и удивительных судеб, что всего этого хватило бы на добрую дюжину романов. И, кстати, все это богатство, во всяком случае многое, было зафиксировано в его записных книжках. И к ним всегда проявлял повышенный интерес не кто иной, как Юрочка Борзов.
– Это тот деловой мужчина со шкиперской бородкой?
– Он самый.
– А каким образом он хотел приобщиться к записным книжкам?
– Пытаясь подбить Глеба на соавторство.
– На кой-черт Глебу были соавторы?
– Глеб и смеялся! Но мне, очень серьезно, месяца за три до смерти, сказал, что не хочет, чтобы его записные книжки, когда его не будет, попали к Юре Борзову. Он все предчувствовал, просто удивительно. За год до смерти сказал друзьям, где и как умрет. Так вот, относительно Юрочки Борзова, я очень боюсь, что предчувствия Глеба насчет записных книжек тоже могут сбыться. Тем более что Глеб держал их в тумбе своего рабочего стола, и – я специально посмотрела, когда мы были там, —тумба не заперта: бери кому угодно!
– И чем же этот Юра мог попользоваться из Глебовых книжек?
– О! Очень многим! Там были и наброски сюжетов, и записи всяких историй, и прозвища и характеристики разных лиц, многих из которых знал и Юра, когда жил в Магадане, но знал куда более поверхностно, нежели Глеб. Словом, это богатый материал, и…и не Юрочке Борзову с его способностями и мозгами собрать и придумать такой. В записных книжках сидели в зародыше «Полигоны» и следующие романы Кураева.
– Кому знать, как не вам, – согласился Михаил. – Я, правда, не ожидал, что в работе он обращался к архиву, а не к памяти.
– Память у него была гигантская, колоссальная, – заверила Вика, – просто поразительно, сколько всего она вмещала. Глеб был уникальный рассказчик, я столько наслышалась от него, особенно в первые годы нашей жизни, когда он не так много писал. Но чем больше и лучше он писал, тем меньше рассказывал. А было время, когда он меня просто заговаривал, особенно в период запоев. Тогда он мог говорить круглые сутки: и день, и два, и четыре. У меня голова пухла, страшно хотелось спать, но было так интересно, что я почти не засыпала, а теперь безумно жалею, что сама, хотя бы конспективно, не записывала его рассказы. Я вам сказала, что он тогда не очень много писал. Это не так. Годного у него тогда получалось немного. А писал он просто чудовищно много. В нашей квартире была ванна с дровяной колонкой, которую мы называли Филомена. И за неделю он исписывал столько бумаги, что только бросовыми, как он считал, черновиками мы так протапливали Филомену, что горячей воды хватало на двоих. Конечно, теперь я себя ругаю, что топила такими «отходами». Глеб в одном из своих писем приятелю-геологу указал: расход средств на бумагу у меня очень велик. Да, что и говорить, ведь жили мы тогда на сто рублей – на мою зарплату, да на его нерегулярные и очень небольшие гонорары…
А выводить Глеба из их общего запоя с Борзовым каждый раз приходилось мне. Вызывала ему врача, снимала интоксикацию, выдерживала нужный режим. Понимаете, сам он давно бы без этого погиб. Иногда ему подолгу случалось не пить, в основном в экспедициях, но потом он все равно срывался.
– А вылечить его совсем не получалось?
– Я пробовала. Даже уговорила его пройти очень серьезный, дорогостоящий курс, после которого излечение было практически гарантировано. На это ушел бы весь гонорар от очередной книги рассказов. Но Глеб поехал к сестре на Кавказ покататься на горных лыжах, и она его отговорила.
– Почему?
– Я считаю – только потому, что ей стало жаль таких денег на лечение. А так она могла рассчитывать на какую-то долю от них. Поймите, она смотрела на Глебовы внушительные, хотя и редкие гонорары, как на даровые деньги, которые получают «просто так», а не зарабатывают тяжелейшим, изнурительным трудом и которыми по этой причине не грех поделиться и с сестрицей, и с ее детьми. Ей нельзя было объяснить, что в пересчете на каждый месяц полученные залпом гонорарные деньги не составляют даже той зарплаты, которую имела она. Вот вам в высшей степени показательный пример. В поселке, где живет Ольга Александровна, у одной бабушки пропала корова. Куда она там сгинула – неизвестно. Но вскоре Глеб Александрович получает от сестры письмо, в котором она описывает эту историю и прямо говорит брату, как было бы хорошо, если бы ОН приобрел новую корову и тем обрадовал бы бабушку.
– А как отреагировал Глеб?
– О-о! Это надо было слышать! Сначала он раздумчиво произнес: «Бабушке корову купить?», – а затем начал выдавать одно за другим такие витиеватые и смешные матерные выражения, которых я отродясь ни от кого не слыхала. Потом еще несколько раз он повторял: «Купить бабушке корову?», – и шли новые, еще более смешные матерочки. До сих пор жалею, что я их не запомнила. А тогда хохотала до слез.
– Похоже, Ольга Александровна твердо намерена взять в свои руки дела по наследству. Или здесь она столкнется с Людой?
– Думаю, не только с Людой, но и с Ольгой Петровной – той женщиной, которая была на поминках с мальчиком. Это ведь сын Глеба.
– Я знаю, – сказал Михаил.
– Откуда? – в очередной раз удивилась Вика.
– Ольга Александровна сама представила мне Олю и ее сына.
– Оля была знакома с Глебом еще в Магадане, и Глеб своего авторства в появлении у нее ребенка не отрицал, хотя формально их отношения не были зарегистрированы, впрочем, как потом и со мной.
– А теперь Ольга Петровна хочет установить Глебово отцовство через суд?
– Да, хочет. Я обещала свидетельствовать в ее пользу.
– Мне показалось, что Саша и лицом похож на Глеба.
– Похож, похож, несомненно.
– А Глеб принимал в нем какое-то участие?
– Как он мог принимать? Из каких денег? Я же вам говорила, как мы жили. А кроме того, рожать ребенка Оля решила сама, не рассчитывая на его участие. Посвящать свое время Сашиному воспитанию Глеб тоже не мог. Запои заглатывали не только деньги, но и время.
– А после того, как сестра отговорила Глеба, других попыток вылечить его не было?
– Нет. Потому что мы вскоре расстались. Я была сыта по горло. Во время нашей совместной жизни произошло три столь диких случая, что я не решусь их описать. Перенести каждый в отдельности – и то, казалось, было выше сил, но когда к ним присоединился четвертый, затмивший все прочие вместе взятые, я только чудом не сошла с ума и поняла, что надо спасаться бегством. Понимаете, меня до сих пор охватывает настоящий ужас, когда я вспоминаю картину, которую тогда увидела.
«Что ж такое она могла застать? – подумал Михаил, теряясь в догадках. Помолчав, он спросил:
– А вы сохранили отношения после разрыва?
– Конечно, он часто бывал у меня, – не без гордости и как о само собой разумеющемся сказала Вика и добавила:
– И рукопись последнего варианта неопубликованного романа он оставил мне.
– «Стратегию исчезновения»?
– Да.
– А тот вариант, который Ольга Александровна уже отдала в «Современник», не последний?
– Нет, – не скрывая удовольствия, подтвердила Вика. – У нее осталось СОВСЕМ НЕ ТО.
– И у Вас, конечно, нет намерения дать ей тот вариант, который имеете Вы?
– Разумеется, нет, – подтвердила Вика и после паузы добавила:
– Вы считаете, я не права?
– Я не могу судить об этом, – ответил Михаил. – Как будущий читатель романа я бы, конечно, хотел увидеть лучший вариант, то есть тот, который у Вас. Но если сестра Глеба, ничего не выясняя и не пытаясь договориться о публикации именно лучшего варианта, без всяких сомнений и задержек торопится издать то, что оказалось у нее в руках, лишь бы взяли поскорее, я бы тоже очень задумался, стоит ли делать ей такой подарок. Вы, наверное, надеетесь, что когда-нибудь сможете передать для публикации ту рукопись, которую Глеб отдал Вам?
