– Я мягонький? – юноша подо мной цепляет прядь моих волос, прижимая к себе одной рукой.

– Жёсткий, как куча камней! – огрызаюсь я.

Его довольное мычание отрезвляет – да он же издевается надо мной, а я позволяю подобное из-за смущения! Преодолевая внутреннее ощущение непотребства, я ёрзаю, выползаю из-под его руки и, вскочив, проверяю, что одежда не сползла и всё закрывает.

Юноша остаётся лежать посреди тропы, словно получил уже всё, что хотел. Я порываюсь уйти, но, глянув на наглеца, замираю. Ярость диктует мне: необходимо стребовать с вмешавшегося в мои дела юнца что-то за то, что заставил поваляться с ним в грязи. По его вине, я горю из-за собственного вынужденного бесстыдного поведения!

Меня внезапно озаряет!

Носком сапожка касаюсь бедра наглеца:

– Что ж, ты хотел помочь? Вставай и помогай! Будем ловить сбежавшего духа на тебя!

– Так бы сразу! – юноша прыжком оказывается на ногах.

Примечания:

Цыянь – режущий глаз, ослепительный.

Лилян – сила, власть, энергия.

Дацзе – старшая сестра, сестрица.

Из-за тёмной энергии в воде сменная одежда, хранящаяся в рукаве, промокла, как и та, что была на мне, так что на постоялом дворе приходится переодеться в вещи, купленные у хозяйки. Потуже затянув на себе халат, я цепляю ждущего в коридоре заклинателя за запястье и затаскиваю в тускло освещённую комнату. Обойдя развешанные по всем поверхностям одеяния, он уверенно садится на кровать. Я поджимаю губы – благовония в комнате горят, но не успокаивают, моё раздражение разгорается с ними.

– Знаешь, в таком свете… – начинает адепт из Сюэсэ Хоянь, правильное отношение к которому трудно определить.

– Что? – руки сами собой складываются под грудью.

– В таком свете я чётко вижу ямы под твоими прелестными глазками. Не хочешь прилечь вот сюда и поспать до утра?

Закатив «прелестные глазки», я подвязываю высохшей ленточкой волосы повыше:

– И упустить подходящее для поисков время? Все известные пропавшие пропали именно в ночные или предночные часы.

Пока я зажимаю один конец ленты зубами, парень возражает:

– До будущего вечера уже вряд ли случится что-то страшное. Так отчего бы не отдохнуть?

– Ты трусишь? – лента туго стягивает пучок. – Наглости в избытке, храбрости не так много?

– Не заигрывайся, – ровно произносит юноша. По спине от его тона бежит холодок, отдалённо знакомый. Я не соображаю, кого он мне сейчас напоминает, но вдруг соображаю другое:

– Как тебя зовут?

Имени его я до сих пор не узнала. Вежливость убежала в начале нашего знакомства вместе с озёрным духом.

– А, меня? – ощущение холода испаряется, парень неуместно веселеет. – Чжао Цыянь, молодая госпожа! Как прикажете величать вас?

Небеса, лучше бы и не спрашивала! От вольной речи к формальностям, нелепость же!

– Ван Лилян, – представляюсь я.

Имечко у тёмного заклинателя занимательное, с одной стороны, от него веет обожанием тех, кто его дал, с другой, призывом остерегаться. Но при всей своей интересности, это имя мне не знакомо. А вот ему может оказаться знакомо нынешнее имя главы школы Нинцзин. А вот моё прежнее взрослое имя – едва ли.

– Ван Лилян-а, – протягивает он моё имя по-дружески тепло. – Такое суровое имя не помешает чуточку смягчить.

Я повторно закатываю глаза.

– Ван Лилян-а, гляди же, какая кроватка удобная, – идею затащить меня в кровать Чжао Цыянь не отбрасывает, призывно хлопает по одеялу и сюсюкает, как с дитятком. – Чистенькая, никто не покусает.

Бесит!

– Что ж, тогда ложись, затеряйся в Царстве Снов и нарвись на какую-нибудь злобную тварюгу! – от души желаю я, подорвавшись, подобно бамбуку, брошенному в костёр, и распахиваю дверь в коридор.

Тяжкий вздох тут же рвётся наружу и будто зависает под потолком чёрной тучей. От бессилия прикладываю дрожащие пальцы ко лбу, а в мыслях только: «Надоело, надоело, как же надоело… и это что, детский смех?!» Отцепив ладонь от лица, я сталкиваюсь с мальчиком в бамбуковой шляпе. Он оттопыривает детские пальчики, манит ими за собой, не стесняется показать улыбку с недостающими зубками.

Я покачиваюсь, волевым усилием удерживаюсь на ногах и моргаю, прогоняя муть, заволокшую мир. Смех, однако, после этого не пропадает, он превращается в скорбный плач. Ребёнок перестал мерещиться – значит ли это, что плач настоящий? Откуда он?

– Слышишь? – оборачиваюсь к Чжао Цыяню. Слух у тёмного заклинателя должен быть не менее остёр, чем мой, он отличит, где иллюзия, где явь.

– Что? Я много чего слышу, – плечи его прыгают вверх-вниз.

– Будто ребёнок плачет, – поясняю я, почёсывая кулаки.

– А, это слышу!

Я сразу же срываюсь с места, вниз по лестнице, на первый этаж постоялого двора, откуда и доносятся тревожащие меня звуки. В спешке даже не захватываю фонарь, чтобы не было нужды всматриваться в темноту. Завывания дитя тем неуловимее, чем ближе я к кухне. Когда я вхожу на кухню и огненным талисманом, без раздумий затолканным в рукав при одевании, зажигаю найденную свечу, ребёнок уже не столько плачет, сколько давит всхлипы.

– Там, – я подскакиваю – Чжао Цыянь неведомо как образуется за спиной! Следуй он за мной изначально, я бы обратила внимание!

– Там, – повторяет адепт Сюэсэ Хоянь, подбородком указав туда, куда я и без него глядела.

– Знаю, – я крадусь к дальнему концу помещения, где сложены корзины с редисом. За белыми кучами, в самом уголке, вместо редиса в корзине сидит зарёванный мальчик.

Крохотный и потрёпанный, будто бы извалявшийся в грязи, он трёт липкие щёчки кулачками. Однако важно то, что щёчки эти – совсем беленькие, как и глазки: дитя морщится, но не краснеет.

Я присаживаюсь перед малышом и ласково зову:

– Здравствуй.

Мальчик сосредотачивает на мне слезящийся взгляд.

– Здравствуй, дацзе, – он будто отвык говорить, простому человеку ни слова бы не разобрать.

Губы мои чуточку подрагивают, но всё же складываются в тёплую улыбку.

– Ты потерялся? – я придвигаюсь на цунь ближе. Ребёнок не спешит убегать или закрываться, что считается добрым знаком.

Мне с заминкой отвечают кивком. Помявшись и поёрзав в корзине, в которой смотрится крошечной редисочкой, мальчик добавляет:

– Я потерял дацзе. А потом потерялся сам.

Не задумываясь, я оглядываюсь на Чжао Цыяня: тёмный заклинатель или светлый, он должен прийти к схожим с моими выводам. Оттого и рот закрыл, дав мне заняться делом.

– Я, – пальцем упираюсь себе в грудь, – похожа на твою старшую сестрицу?

Ребёнок кивает несколько раз.

– Потому ты заговорил со мной? Хочешь, чтобы я помогла тебе найти твою дацзе?

– Ты ведь можешь, дацзе? – с надеждой смотрит на меня это дитя.

Я со всей возможной теплотой треплю волосы мальчишки и обещаю:

– Могу. Клянусь, что приведу тебя к сестре.

Услышав желанную фразу, мальчик бросается в объятия – мне не остаётся ничего другого, кроме как подняться с ним в комнату на руках и укачивать, пока не уснёт. Чжао Цыянь молчит вплоть до тех пор, пока я не укрываю ребёнка одеялом.

– Тебе не следовало давать мальчонке подобные обещания.

Это верно.

– Как ещё мне было его успокоить? – грубо отзываюсь я.

– Если ты не найдёшь его сестру, он рассвирепеет и станет опасен. Тогда его точно не успокоить.

И это тоже верно.

– Но сейчас-то он безобиден. И он явно видит нас впервые, что означает, что в озере был кто-то другой. А этот ребёнок…

– Ещё жив, но раскололся на части, – подтверждает мои подозрения тёмный заклинатель. – Одна его половина где-то живёт и дышит, другая призраком воет в ночи.

– И собрать его воедино можно лишь приведя к сестрице, которую он ищет.

– Или просто найти вторую половину пацана и соединить их насильно, – хмыкает юноша.

Выбить бы ему дурь из головы!

– Ты хочешь разбить душу окончательно?! – шиплю от злости, не крича лишь из-за спящего мальчика. – Насилием можно только разрушать, но никак не создавать что-то!