Искандерович взял с меня честное слово, что я буду вести себя тихо.

Слово дал. Всё, что угодно.

Потому что я не могу оставить мою маленькую девочку и малыша одних.

Я обещал их защитить…

И не смог.

От этого знания вены на моих руках вздуваются. В голове такой шум, словно едет поезд.

Смотрю на лицо любимой. Длинные ресницы Диляры подрагивают. Бледное лицо совершенно в своей красоте. Она – словно спящая красавица.

Моя девочка, уснувшая от глотка наркоза.

Яркой вспышкой проносится, как нас забрала скорая.

Я помню полубессознательный взгляд любимой, обращенный в мою сторону. Помню её окровавленные ладони, пытающиеся защитить ребенка.

Вероятно, эта картина будет преследовать меня до последнего вздоха.

Запрокидываю голову. Смотрю на белые круглые часы. Сколько уже идет операция? 15 минут? Полчаса?

Время для меня остановилось тогда, когда машина Мансура на огромной скорости врезалась в мою.

Что там с этим ублюдком, я не в курсе. Но для него было бы лучше умереть за рулем.

Сжимаю кулаки и выдыхаю.

Не сейчас.

Позже.

Пусть моя маленькая придет в себя. Пусть живет.

Она – мой светоч.

Без Диляры мир для меня – черный, холодный мрак.

Губы беззвучно шепчут молитву.

Знаю, что мы, люди, неблагодарные твари.

Обращаемся к Господу лишь когда нас совсем прижимает. Я и сам был когда-то таким.

А потом, однажды, повстречал златовласую принцессу.

Я просил Его и тогда, когда все было нормально.

И когда стало хорошо.

И прошу сейчас – когда все мы так нуждаемся в Нём.

Сколько так сижу – не знаю.

Слух мой вскрывает пронзительный крик младенца.

Такой, что по моей коже пробегаются мурашки. В груди всё перехватывает. Дышать тяжело, а мыслить разумнее – еще труднее.

Медленно отрываю взор от любимого лица.

Взгляд мой останавливается на крохотном теле в руках медсестры.

Ребенок протестующее шевелит ручками-ножками и, поражая меня своей силой, кричит на всю операционную.

Мои пальцы сводит от желания.

Желания взять малыша на руки.

Словно читая мои мысли, раздается громкий голос профессора:

– Руслан Даниярович, принимайте сына!

Встаю и через секунды в моих руках – драгоценный сверток.

Вглядываюсь в лицо малыша. С щемящим сердцем жду, когда он посмотрит на меня.

Наконец это происходит.

Ожидание вознаграждено.

Невероятно красивые глаза, так напоминающие мне глаза любимой, смотрят на меня.

Мудро. Пронзительно.

– Салям, сын, – хриплю я от нахлынувших чувств.

Диляра

– Просыпаемся.

Голос врывается в мое спящее сознание.

Я только его ждала.

Ждала это разрешение – пробудиться.

Мозг взрывается миллионами вспышек.

Распахиваю глаза.

Надо мной – незнакомое женское лицо. Темные глаза, изящно подкрашенные карандашом, пристально смотрят на меня. Позади замечаю еще несколько лиц и что-то белое, блестящее.

Они кажутся мне невероятно приветливыми. Наверное, так выглядят ангелы.

– Какие вы все чудесные, – пытаюсь улыбнуться.

В глазах незнакомцев пробегается веселье. Вскоре понимаю, что блестящее и белое – это стены, а незнакомцы рядом со мной – люди.

– Как вы себя чувствуете? – медсестра, а судя по всему, это – она, глядит, не моргая.

Чувствую себя…

Внутри разрастается волна тревоги.

Мой ребенок!

В голове – кадр за кадром, появляются воспоминания. Дрожь пробегается по моему телу. Замечаю, как переглядывается медперсонал.

– Диляра Рашидовна, с ребеночком все хорошо. Он с папой, – бодрым голосом добавляет медсестра, и за эти слова я готова расцеловать ей руки.

Из моей груди вырывается то ли вздох, то ли рыдание.

– Ну, голубушка, плакать не нужно, – так вовремя появившийся Сулейман Искандерович окидывает меня теплым взглядом. Его блестящие, черные глаза лучатся добром.

– Крепкий малыш, 3200, 50 см, – продолжает профессор, – 8.8 по Апгар. Сильный сын у вас!

– Сын? – я чувствую, как глаза обжигают слезы.

– Имя-то придумали? – Сулейман Искандерович широко улыбается.

– Мы еще не решили, мы не знали же, узи не показывало, – взволнованно отвечаю.

– Помню-помню, – профессор подходит поближе, – Слава Аллаху, что все так сложилось, Диляра. Вы и ребенок целы. У вас небольшой ушиб ноги, пару синяков и изящный шов на животе. Трогать швы не нужно, на 5 день мы их снимем. Сейчас вас перевезут в палату интенсивной терапии, если все будет благополучно, вы пробудете там до утра, а уже утром переведем вас в палату.

– Хорошо.

Меня перевозят в соседнее крыло. Пока еду, пытаюсь представить, что ощущает младенец, когда его вот так катят в коляске. Стены, потолок – все проносится мимо. Заворачиваем в палату и удивительно теплый, яркий свет окутывает меня.

Так уютно! И нет этой слепящей белизны реанимации…

С трудом перебираюсь на широкую кровать. Мне подключают капельницу. Приятная прохлада растекается по моей левой руке.

– А можно попить? – почти жалобно прошу.

Рот у меня пересох, губы, кажется, потрескались. Хотя бы глоточек воды…

– Можно, – медсестра улыбается, – сейчас лекарство прокапаем и принесу. Пить вам уже можно, а завтра разрешат кушать и ходить. Чем раньше вы начнете двигаться, тем быстрее будет восстановление.

Да, я помню. Проштудированные мной книги по родам, в том числе и о восстановительном периоде, не проходят мимо моей головы.

Надо двигаться. Чтобы не было спаек, чтобы не было тромбов… Как-то так.

У меня есть огромная мотивация для этого.

Сын и муж.

Как они там?

На кого похож малыш? Кормили ли его? Не страшно ли ему?

Как там Руслан? Не пострадал ли он в аварии?

Я так хочу их увидеть. До дрожи в груди. Но понимаю, что пока мне нужно потерпеть.

Прикрываю веки. Не хочу, чтобы медсестра заметила мои слезы. Не хочу никого расстраивать.

Просто я так соскучилась!…

– Все, готово, – медсестра отключает капельницу, залепливает розовым пластырем вену.

Открываю глаза и благодарно улыбаюсь:

– Спасибо.

– Пожалуйста, – она улыбается в ответ. – Сейчас принесу вам воды и помогу сесть.

Меньше через минуту медсестра возвращается. Помогает мне сесть. Надо отдать должное её терпению и милосердию. В её движениях нет ни раздражения, ни злобы. Какой контраст с теми врачами, которые работают не по призванию! Мне довелось столкнуться с подобными зверями (хотя не каждый зверь столь жесток), когда я лежала на сохранении.

Отгоняю от себя дурные мысли.

Все это осталось в прошлой жизни.

– Аккуратно, – медсестра протягивает мне пластиковый стаканчик.

Припадаю к нему губам.

О, Всевышний, какое это сладкое ощущение!

Знать, что сейчас твое пересохшее горло омоется вкусной водой. Делаю глоток, еще, еще и опустошаю стаканчик.

– Чуть попозже еще принесу, – медсестра подключает к моему безымянному пальцу датчик и чуть приглушает свет.

Я остаюсь одна. Взгляд мой упирается в настенные часы.

20.45.

Когда-то в это время я и Руслан лежали на диване и смотрели кино.

Улыбаюсь от теплых воспоминаний, а потом снова чувствую приближение слез.

Запрокидываю голову, вновь сжимаю веки.

Все хорошо, все хорошо, слава Всевышнему.

По груди растекается щемящая тоска, потому что я невыносимо сильно нуждаюсь, чтобы эти слова сказал мне мой любимый, мой муж, Руслан Садыков.

– Девочка моя, не спишь?

До боли родной голос врывается в мое сердце. Открываю глаза и вижу Руслана, закатывающего в палату прозрачную кроватку-тележку.

– Нам разрешили, – добавляет любимый и посылает мне такой взгляд, от которого способен растаять весь лёд этого мира.