Однако с каждым днем члены английского посольства становились все более пессимистичными и все больше беспокоились о собственной безопасности. До Авиньона доходили новости о новых возмущениях в Англии против привилегий папства в вопросе обеспечения английских благотворительных учреждений. Среди них были копии приказа с запретом, адресованного в самых неуважительных выражениях одному из кардиналов, а также листовки против Папы, которые, очевидно, были прибиты к дверям собора Святого Павла и Вестминстерского аббатства. Папа планировал отправить в Англию двух легатов с арсеналом духовных кар. В коллегии кардиналов раздавались голоса о том, что, если им будет причинен какой-либо вред, можно будет отомстить агентам Эдуарда III в Авиньоне. Французы, с другой стороны, были в большом фаворе. 15 ноября 1344 года англичанам пришлось присутствовать на праздничном пиру в честь посвящения Папой одного из французских послов, Луиса де ла Серда, в номинальное достоинство принца Канарских островов.

20 и 21 ноября 1344 года англичане получили аудиенцию у Папы. Он пытался убедить их в том, что еще не все потеряно. Возможно, Эдуард III назначит какого-нибудь принца королевской крови, чтобы тот представлял его на дальнейших заседаниях конференции. Тогда Филипп VI будет вынужден повысить статус своих послов, и это может послужить поводом для того, чтобы дать им новые инструкции. Ни Бейтману, ни Оффорду это предложение не понравилось. Они хотели, чтобы их отозвали, к тому же, деньги были на исходе. Отделение банкирского дома Барди в Авиньоне отказывалось оплачивать расходы посольства без личных гарантий короля. Атмосфера в городе была крайне враждебной. "Я подвергаюсь здесь серьезной опасности, — писал Бейтман королю, — так и не добившись ничего для ваших целей".

Хью Невилл покинул Авиньон в последнюю неделю ноября 1344 года и добрался до Англии сразу после Рождества. Вскоре за ним последовал епископ Бейтман. Фиески отбыл в Италию по другим дипломатическим делам. Но Папа не хотел отпускать Джона Оффорда. И он остался в папском городе, чтобы Климент VI мог сделать вид, что устроенная им с таким трудом конференция все еще продолжается. Никто из англичан не верил, что из предполагаемого посольства Дерби и Нортгемптона что-то получится. В феврале 1345 года, после долгих обсуждений, оно было отменено. Когда в марте это известие достигло Авиньона, Оффорд тайно покинул город без разрешения и бежал так быстро, как только мог, в Англию[743].

Разрешение спора к этому времени было уже не просто дипломатической проблемой. Хотя война длилась всего восемь лет, меньше, чем война Эдуарда I и Филиппа IV Красивого, которая имела схожее происхождение, она сильнее рассорила два государства, чем любой предыдущий кризис в их делах. Рыцарство Англии и Франции сохранило некоторые общие ценности, которые, возможно, даже усилились среди тех, кто с обеих сторон находил в войне удовольствие и вызов. Но это не было мнением основной массы населения. Масштаб необходимых усилий и разнообразие людей, затронутых не только самими военными операциями, которые были спорадическими, но и огромными финансовыми нагрузками, сейчас были иного порядка, чем в любой предыдущей войне, и росли год от года. Оба правительства делали все возможное, чтобы подпитывать подозрения своих подданных пропагандой и настроить их против врага.

Первым симптомом был секвестр имущества вражеских иностранцев. В начале войны английское правительство передало в руки короля владения всех французов, за несколькими исключениями: гасконцев, бретонцев и после 1338 года фламандцев. Главными жертвами стали французские монастыри, особенно великое бургундское клюнийское аббатство и бенедиктинские монастыри Нормандии, которые были крупными землевладельцами в Англии еще со времен нормандских королей. Некоторые из них, например, аббатство Сен-Пьер де Див в южной Нормандии, настолько сильно зависели от английских доходов, что были разорены конфискациями Эдуарда III задолго до того, как их поглотили его армии. В случае с церковными землями английское правительство остановилось на прямой конфискации. Оно просто распоряжалось собственностью, забирая доходы себе и выделяя минимальные средства на проживание жильцов, если таковые имелись. С относительно небольшим числом французских дворян, владевших поместьями в Англии и Ирландии, поначалу поступали точно так же. Но в их случае правительство довольно быстро перешло от секвестра к конфискации. Коннетабль Франции Рауль де Бриенн, граф д'Э, возможно, сначала надеялся вернуть свои огромные владения в Ирландии, когда кризис миновал, и он продолжал держать там своих агентов, которые сотрудничали с опекуном английского короля. Но к началу 1340-х годов Эдуард III начал раздавать его земли другим. К январю 1343 года граф полностью лишился их и получил компенсацию из французской казны. Разрыв древних связей с Англией среди некоторых влиятельных французских дворян и церковников был несчастьем в долгосрочной перспективе. Граф д'Э и нынешний Папа (когда он был аббатом Фекампа) были лишь двумя из тех французов, чьи владения в Англии давали повод для менее формальных и более благожелательных контактов с двором Эдуарда III, чем любой дипломатический обмен[744].

Французское правительство, похоже, было более осторожно в своих санкциях против английских землевладельцев во Франции, хотя свидетельства настолько фрагментарны, что в этом трудно быть уверенным. Кентерберийский собор, одна из немногих английских церквей, владевших там имуществом, смог вернуть его себе в 1344 году, во время перемирия. Некоторым другим церковникам повезло меньше. Имущество во Франции наиболее выдающихся мирян, проживавших в Англии, было конфисковано и передано французской короной другим. Пострадало очень мало людей. Главными жертвами мер французского правительства против иностранцев стали англичане-эмигранты, проживавшие во Франции, которых было на удивление много. Некоторые из них жили там уже много лет. Они находились в сложном положении, не принадлежа полностью ни к одной, ни к другой стране. В 1338 году они должны были под присягой задекларировать свое имущество и уплатить единовременный налог в размере одной трети стоимости их капитала за вычетом долгов. В ответ многие из них подали прошение о натурализации в качестве французов[745].

Торговля с врагом стала незаконной в обеих странах, хотя закон не соблюдался последовательно ни в одной из них. Просачивание вражеских товаров через границы продолжалось. Представления об экономической войне были примитивными. Правительства обеих стран были гораздо больше заинтересованы в предотвращении экспорта к врагу, чем импорта от него, что является обратной стороной современных экономических предрассудков. Более того, ни в одной из стран мотивы правительства не были исключительно стратегическими. Озабоченность нехваткой продуктов питания, особенно внутри страны, была, по крайней мере, не менее важна; а в Англии контроль над торговлей был направлен скорее на сбор денег, чем на нанесение ущерба французам. Однако эффект был тот же: ослабление старых связей между англичанами и французами, разрыв немногих оставшихся уз взаимозависимости. В самом начале войны французское правительство ввело полный запрет на все торговые отношения с подданными Эдуарда III, будь то в Гаскони или Англии, и за нарушение этого запрета предусматривалось наказание как за государственную измену. Не только ввоз, но даже использование английской шерсти было запрещено без получения специальной лицензии[746]. Англичане начали с более избирательного подхода. Их эмбарго на экспорт шерсти, поставившее Фландрию на колени в 1336–1338 годах, было одной из самых беспощадных и политически успешных торговых войн средневековья. Но после 1338 года, когда цели были достигнуты, правительство ослабило свою хватку. Английскую шерсть нужно было продавать, чтобы собрать деньги для короны, а поскольку рынок был довольно узким, нельзя было быть слишком разборчивым в том, кто ее покупает. В разгар кампаний 1339 и 1340 годов ее свободно покупали в Кале. В течение 1340-х годов экономическая война стала более последовательной чертой английской политики даже во время перемирия. В 1343 году по целому ряду причин: протекционизм, финансовые манипуляции и внешняя политика — была введена наиболее полная схема контроля за экспортом. Эта схема опиралась на методы, которые были разработаны, но лишь эпизодически применялись в течение предыдущих шести лет. Экспорт зерна был разрешен только в определенные порты и только в определенные пункты назначения, исключая Францию. Капитаны судов должны были принести клятву перед мэром или бальи порта отгрузки, что они будут перевозить грузы только в разрешенные пункты назначения. В качестве гарантии от экспортера требовался залог, от которого он освобождался (теоретически) только при предъявлении сертификата о погрузке от властей порта погрузки. Очень похожие правила применялись к экспорту шерсти и кож. Это был основной экспорт Англии. Однако периодически в список контролируемого экспорта добавлялись и другие товары, обычно потому, что считалось, что они могут быть использованы в качестве военных материалов. В разное время под контроль попадали корабли, древесина и лошади. Маловероятно, что эти меры достигли больших результатов[747].