Хотя финансовый кризис привел к пересмотру численности гарнизонов и военно-морских учреждений[708], его влияние на оборону страны на некоторое время было скрыто тем фактом, что те же симптомы истощения затронули и Англию. Хроническая девальвация монеты, конечно, не была провалом английской королевской политики, но переоценка английской монеты и манипуляции с торговлей шерстью были почти столь же пагубны, а бремя налогообложения относительно больше. Англии требовалось время для восстановления как по политическим, так и по финансовым причинам. Парламентские субсидии на шерсть, утвержденные в 1340 и 1341 годах, продолжали взиматься до 1342 года, но затем последовал двухлетний период, в течение которого король не требовал никаких обычных военных налогов. Это был реализм, а не щедрость. То, что было доступно, пошло на погашение тех долгов короля, от которых было нелепо отказываться. Итальянские банкиры вернули небольшую часть своих выданных займов; Поул, поскольку он был незаменим, с годами вернул себе больше; по дипломатическим причинам немецкие и фламандские банкиры и более важные князья Нидерландов пользовались приоритетом и получили большую часть того, что им причиталось, в течение 1344 и 1345 годов. Символические моменты отмечали этапы этого длительного процесса. Ганзейские банкиры сдали контроль над таможней в июне 1343 года; Большая корона, заложенная в 1339 году за сиюминутный заем, вернулась в Англию в 1344 году и была окончательно выкуплена в следующем году. Однако все это не восстановило кредит короля настолько, чтобы он мог заключать новые банковские договоры; и это оставило очень мало средств для финансирования новых военных предприятий. Бретонская кампания 1342 года была относительно короткой и дешевой, это был первый из быстрых набегов, которые в будущем должны были стать отличительной чертой английской стратегии. Она обошлась менее чем в 40.000 фунтов стерлингов, что было вполне приемлемой ценой по сравнению с непомерно дорогими и неудачными кампаниями 1339 и 1340 годов. Но даже в этом случае она была эквивалентна более чем стандартной парламентской субсидии, и в итоге ее пришлось изыскивать из английской казны, а не из бретонского герцогства. На это не было выделено никаких средств. Некоторые из дворян, которые привели свои свиты в армию, получали жалование за счет ассигнований из субсидий на шерсть. Другие были вынуждены служить в долг. На данный момент о дальнейших авантюрах такого рода не могло быть и речи[709].

Таким образом, истощение, а не добрая воля сохраняли видимость мира с января 1343 года по июнь 1345 года, два с половиной года, в течение которых не было проведено ни одной крупной кампании. Но это был напряженный, нестабильный мир. Периодически возникали тревожные сигналы о реальных или мнимых угрозах вторжения, чаще, теперь уже во Францию, чем в Англию. Сообщения о том, что личный штандарт Эдуарда III был замечен на судне, стоящем у Кале, все еще могли вызвать панику при дворе французского короля и поиски войск для охраны побережья[710]. Юго-запад погрузился в бандитизм, почти столь же разрушительный, как и официальная война. В Бретани, несмотря на перемирие, почти без перерыва продолжались боевые действия между сторонниками Монфора и Блуа, война в миниатюрном масштабе, но достаточно упорная, чтобы поддерживать политическую ненависть.

Гасконь имела проблемы, свойственные только ей. Географические расстояния и невежество жителей, а также отсутствие какого-либо представительского органа для объективного совета с ними были серьезными препятствиями на пути попыток английского правительства понять их чаяния. С момента возвращения короля с континента, в конце 1340 года, его завалили прошениями пострадавшие города, лишенные собственности землевладельцы, неоплаченные солдаты и разочарованные люди с обидами и нереализованными амбициями. Некоторые из них прибыли в Англию, чтобы лично склонить его ухо к себе. Большой турнир короля в Лэнгли в феврале 1341 года, первый после его возвращения, был переполнен гасконскими дворянами, многие из которых имели большие неоплаченные долги по военному жалованью, требования о благосклонности и проекты возрождения английской власти на юго-западе. В частном порядке советники Эдуарда III находили требования этих людей очень утомительными. Тем не менее, рассказы гасконцев при английском дворе были, вероятно, главным источником информации правительства о делах герцогства[711].

Оливер Ингхэм был стар и болен, и с ним становилось все труднее иметь дело. Он отказался приехать в Англию в начале 1341 года, когда королевский Совет хотел провести общий обзор дел герцогства. Сеньор д'Альбре, который все еще был лейтенантом Эдуарда III, приехал в Англию несколько месяцев спустя и пробыл там больше года. Но его совершенно справедливо считали честолюбивым самодуром. Правительство не доверяло ему. На заседании королевского Совета, посвященном гасконским делам, в декабре 1341 года Бернар-Эзи нарисовал мрачную картину состояния герцогства и пообещал совершить великие дела, если ему заплатят достаточно. Но Совет отказался одобрить его планы. Его главный вывод заключался в том, что необходимо как можно скорее привезти Ингхэма в Англию[712]. Ингхэм нанес короткий визит в Англию в 1342 году, но в трудный момент, когда бретонский кризис был в самом разгаре, а внимание и ресурсы короля были заняты другими делами. Какое-то подведение итогов, очевидно, все же имело место быть. Но результаты оказались плачевными, и какие бы решения ни были приняты, они, по мнению Совета, не были выполнены год спустя. В результате Эдуард III окончательно расстался со своим многолетним сенешалем. В апреле 1343 года Ингхэм получил письмо с требованием вернуться в Англию. Вместо себя он отправил коннетабля Никколо Усомаре со знакомой историей: все доходы герцогства были распределены между прошлыми кредиторами или потрачены на военное жалованье, а казна пуста. Совет был недоверчив. Вестон, казначей гасконской армии, был вызван из Бордо для объяснений. Когда он прибыл в начале июля 1343 года, он привез с собой одного из клерков Ингхэма с очередным мрачным докладом и просьбой дать инструкции. 20 июля Ингхэм был отстранен от должности и умер в 1344 году. В монастыре Ингхэм в Норфолке до сих пор можно увидеть каменную гробницу и надгробное изваяние этого великого, но не заслуженно забытого слуги английской монархии, чья деятельность сделала возможными более известные деяния Генри Ланкастера и Черного принца[713].

Ингхэму пора было уходить, но причины его ухода говорят о том, что английское правительство все еще не осознало, что проблема заключалась в недостаточности ресурсов, а не в плохом управлении. Примечательно, что хотя герцогство подверглось нападению французских армий численностью до 20.000 человек, английских войск там почти не было, за исключением небольшого количества, привезенного Джоном Норвичем в 1337 году. Планировавшаяся экспедиция в Гасконь 1338 года была перенаправлена в Нидерланды а экспедиция 1342 года в Бретань.

Английское правительство было лишь незначительно более щедрым в финансовой помощи своим жадным чиновникам в Бордо. Бернар-Эзи д'Альбре, чьи услуги были незаменимы и который, возможно, угрожал отказаться от них, предъявил претензии на сумму 21.725. фунтов стерлингов и 600 экю. В 1341 и 1342 годах он получил огромные суммы: более 8.000 фунтов стерлингов из субсидии английского Парламента и обещание выплаты остальной суммы из английской казны в надлежащее время. Результатом этих сделок стало то, что, несмотря на плачевное состояние английских доходов, они были использованы для оплаты большей части, если не всех расходов на кампанию 1340 года в Гаскони, которую Бернар-Эзи финансировал в первую очередь из собственного кармана. Это все еще рассматривалось в Англии как неизбежное исключение из политики, направленной на то, чтобы Гасконь сама финансировала свои военные усилия. Но оно становилось все менее исключительным. В июне 1344 года пришлось выделить еще одну крупную сумму, 100.000 бордоских фунтов (20.000 фунтов стерлингов), чтобы выплатить задолженность по военному жалованью, часть которого датировалась еще 1336 годом. Деньги были одолжены у итальянской банковской фирмы под залог прибыли английского монетного двора. Помимо этих выплат, которые обычно были результатом одного из периодических кризисов в отношениях правительства с гасконской знатью, чаще производились выплаты небольших сумм на особые цели, которые король не мог оставить без внимания: субсидия на кампанию Ингхэма осенью 1342 года; еще одна сумма на оборону Бурга, когда стало очевидно, что коннетабль Бордо не может позволить себе должным образом содержать гарнизон и снабжать его провиантом[714].