Последствия для морального духа французов были очень серьезными. Капитаны морской границы, которые обычно имели в своем распоряжении ничтожно малые силы, получили подкрепления, чтобы противостоять опасности вспомогательной высадки на побережье Нормандии. Только на полуостров Котантен было направлено тринадцать сотен солдат, командовать которыми был назначен один из маршалов[557]. При дворе Филиппа VI начались препирательства и упреки. Барбавера, чье бегство в разгар битвы с горечью вспоминали оставшиеся в живых нормандцы, было приказано арестовать за измену. Он примирился с правительством только в следующем году, когда взвешенное осмысление катастрофы показало, что нормандцам было бы лучше прислушаться к его советам. Посмертно Бегюше осуждали за низкое происхождение и обвиняли в том, что он намеренно не допускал на свои корабли латников, чтобы сэкономить деньги. Так проявилась тенденция французской знати, которая становилась все более заметной по мере того, как продолжались несчастные 1340-е годы, обвинять во всех своих бедах грубость и трусость низших сословий. После этой битвы многие стали считать, что Франции было лучше без непокорных пиратов из нормандских портов и что экономия на их жалованьи была бы благом. Но Филипп VI, по крайней мере, так не считал. Он был глубоко потрясен судьбой общин нормандского побережья, которые потеряли почти все свои торговые суда и многих своих людей. Среди выживших, немногие из которых продолжали искать дорогу домой в течение июля и августа 1340 года, было много тех, кто был настолько изуродован полученными травмами, что уже никогда не смог бы работать. В 1342 году в Леур было основано благотворительное учреждение для некоторых из этих людей — вспышка сочувствия в эпоху, когда редко думали о благополучии солдат и почти никогда — о благополучии искалеченных мужчин, которые никогда больше не будут сражаться[558].

Реакция англичан была предсказуема:

Еще до того, как 28 июня победные реляции Эдуарда III достигли Лондона, столица была наполнена слухами о великой победе. Она означала нечто большее, чем удовлетворение национального самолюбия и радость для франкофобов. Преобладающее мнение о том, что она означала конец французской угрозы южному и восточному побережью, хотя и было ошибочным, позволило смириться со многими трудностями последних двух лет. Это стало, после последовавших за этим неудач, единственным светлым воспоминанием этих лет, событием, отмеченным на знаменитом золотом флорине Эдуарда III, отчеканенном при мрачных обстоятельствах три года спустя: "IHC TRANSIENS PER MEDIUM ILLORUM IBAT": "Иисус, пройдя среди них, пошел своей дорогой" (Лука 4:30)[559].

На последних этапах подготовки французской кампании в долине Шельды с юго-запада начали поступать тревожные сообщения. Спокойное время там было одной из предпосылок французского стратегического планирования. Но новости приходили все хуже и хуже. В течение нескольких недель с апреля по июль французские позиции, казалось, рушились не только на территориях, которые они завоевали с начала войны, но и дальше, в местах, которые они надежно удерживали в течение многих лет.

В основе этих событий лежали радикальные изменения в союзах трех великих дворянских домов юго-запада — Арманьяк, Альбре и Фуа. К началу боевых действий в 1337 году все три семьи с разной степенью твердости были союзниками Франции. Графы Арманьяк и Фуа обеспечили большую часть войск, сражавшихся с коннетаблем в кампании 1337 года, и меньшую, но все же значительную часть армий, которые были развернуты на юго-западе в последующие годы.

Графы Арманьяк и Фуа плохо ладили друг с другом. Их семьи на протяжении многих лет соперничали за влияние и территории, а также вели периодические частные войны с середины XIII века. Война между Англией и Францией озлобила и обострила соперничество. Главная причина заключалась в личности и амбициях Гастона II, графа Фуа, безжалостного и корыстного военачальника и умелого полководца, чьи владения могли в кратчайшие сроки предоставить большие отряды воинов. Он провел ряд самостоятельных кампаний на южных границах Гаскони и в процессе расширил свою власть далеко на север от своей традиционной базы в Беарне. К концу 1339 года вассалы и гарнизоны Гастона де Фуа контролировали земли, простирающиеся пятнами на карте вплоть до долины Адура и дальше. В некоторых частях этого региона, таких как верховья Адура и южных землях вокруг Мон-де-Марсан, пятна превращались в грозные территориальные блоки. Владения графа Арманьяка были сосредоточены в двух регионах, в Керси, Руэрге и Жеводане, к востоку от английского герцогства, и в полосе земель к северу от верховьев Адура, которая включала само графство Арманьяк. Именно в этом втором регионе он столкнулся с прожорливым и экспансивным Гастоном де Фуа. Последовала череда резких инцидентов. Еще зимой 1338–39 годов, когда оба барона сражались в составе французских королевских армий, граф Арманьяк строил планы и заключал союзы на тот день, когда прекращение военных действий между Англией и Францией позволит ему начать их против графа Фуа. В итоге он даже не стал ждать так долго. В конце 1339 года, вскоре после возвращения из кампании на севере, Арманьяк атаковал Мирамон, небольшой город, на который он претендовал, но который был расположен к югу от Адура на территории, где доминировали войска Гастона. В этой короткой и жестокой частной войне были совершены "огромные эксцессы". Город пришлось взять под королевскую опеку, чтобы разнять две враждующие стороны[560].

Почти в то же время Оливер Ингхэм совершил политический переворот, к которому он стремился с 1337 года, завербовав Бернара-Эзи, сеньора д'Альбре, на сторону своего господина. Д'Альбре до сих пор играл в войне крайне двусмысленную роль. Он был союзником французской короны со времен Войны Сен-Сардо, что стало результатом череды ожесточенных споров с Эдуардом II и разумного покровительства со стороны Карла IV и Филиппа VI. Но географическое положение его владений делало его естественным союзником англичан, поскольку его важнейшие земли лежали в самом сердце территории, которую они все еще контролировали: в Ландах и в нижней части долины Адура вокруг Байонны. В 1330-х годах Эдуард III и Оливер Ингхэм уладили многие ссоры времен Эдуарда II, и большая часть семьи Альбре перешла на сторону английской короны. Сестра Бернара-Эзи Мата была активной союзницей Эдуарда III. По крайней мере, два его брата сражались в войсках Ингхэм, а один из них попал в плен, защищая Блай от войск Филиппа VI. Сам Бернар-Эзи разрешил свою сложную дилемму, практически не принимая участия в войне ни с той, ни с другой стороны, — замечательный подвиг, которого мог добиться только человек его влияния и власти. Когда в 1338 году ожидалось прибытие мощной армии из Англии, Ингхэм счел себя достаточно сильным, чтобы пригрозить д'Альбре оккупацией его владений в Ландах, если он не возьмет на себя определенные обязательства. Все это сошло на нет, когда помощь из Англии так и не пришла, но в следующем году д'Альбре все еще испытывал явное беспокойство. В марте и апреле 1339 года эмиссар Филиппа VI совершил две поездки на юг, чтобы умолять его остаться верным французскому королю. Ему было обещана компенсация всего того, что он мог потерять у англичан, если бы остался на стороне французского короля. Аристократы двора французского короля писали личные письма, чтобы склонить его на свою сторону. "Мы знаем, — писал герцог Нормандский, — что в ваших силах нанести больший ущерб нашим интересам, чем любой другой человек в этих краях"[561].