— Гольяс, дружище, — широко зевнув, проговорил Гафур; из-за хрипоты его голос казался старческим. — Будь добр, налей мне ещё кружечку пива.

Время, проведённое в заключении, ужасно отразилось на мяснике. Бронзово-золотистые волосы сильно поредели и потускнели, кожа приобрела сероватый оттенок, щёки запали, а руки заметно подрагивали всякий раз, когда оказывались на весу. Даже прошедший на свободе месяц не исправил этого. «Только огонь упрямства в глазах всё прежний», — подумал Гольяс.

— И сегодня наконец, — сказал Калех, когда он вернулся с кувшином охлаждённого пива, — я выйду на Кедровую площадь, чтобы обратиться к народу…

Калех удовлетворённо кивнул.

— Это будет очень важная лекция.

Как всегда, он до последнего момент и слова не обронил о своих планах. И это при том, что они столько лет делили одно место под крышей!

Гольяс разлил пиво по кружкам, поставил кувшин на стол и, застыв посреди кухни, вдруг осознал, что именно сказал Калех.

— Лекция?! — воскликнул он. — Калех, ты с ума сошёл! На улицах не протолкнуться от багроводесятников!

— О чём это он, Калех? — удивился Гафур. — Он хочет сказать, что эти молодчики в кожаных шапках могут доставить нам неприятности?

— Я хочу сказать, что дразнить власти сейчас — это самоубийство! — выпалил Гольяс и посмотрел на Калеха: — Неужели ты не понимаешь?

— Я не узнаю тебя, дружище, — удивился Гафур. — Не ты ли первый уговаривал Калеха начать говорить?

— Да, уговаривал! Но всё зашло слишком далеко.

Гафур фыркнул — беззлобно, но с явным укором.

— Ох, Гольяс… — произнёс он так, будто разговаривал с глуповатым учеником.

Пошатываясь, он подошёл к Гольясу и стиснул его в объятиях.

— Грядут великие перемены! — сипло прокричал он. — Нам с тобой выпала честь возглавить крыло праведной революции!

Гольяс недовольно скрючился и опустил взгляд в пол. Больше всего на свете сейчас ему хотелось как следует стукнуть мясника по голове. Бестолковый упрямец! Неужели жизнь ничему так и не научила?

— Гольяс, — тихо позвал Калех.

В его голосе слышались извинения, и от этого душу Гольяса пронзило состраданием. Он поднял взгляд на Калеха, одними глазами пытаясь сказать: «Я же твой друг!»

И осознание только сильнее убедило его настоять на своём.

— Калех, одумайся, прошу тебя! Подумай о том, что может произойти!

«Подумай об Ионе!»

— Пойми, Гольяс, теперь уже ничего не изменишь. Ты прав, мы зашли слишком далеко, и нам нельзя отступать. Иначе багровый террор не закончится.

— Они просто убьют тебя! — выкрикнул Гольяс. — И некому тебя защитить — все слишком устали от хаоса. Прошу, уезжай из города, спрячься где-нибудь, но живи! Живи, Калех!

Яростный всплеск потонул в стыдливом молчании, и Гольяс почувствовал себя бессильным и опустошённым. В конце концов он действительно стал главным виновником событий последних лет. «Тогда у меня была мечта…»

— Подумай о последствиях! Разве ты не понимаешь, насколько это опасно? Даже если ты каким-то чудом преуспеешь, ничем, кроме гражданской войны это не закончится! Брат пойдёт на брата…

Калех посмотрел на него; тёмно-карие глаза потускнели от горечи.

— Значит, таков промысел Спасителя. Мне остаётся только совершить то, что должно.

Гольяс задумался об отстранённой сущности Спасителя, чьё неподдающееся осмыслению бездействие допускало творившееся в мире зло. Он задумался о творившихся с его безразличного дозволения беззаконии и коррупции, о войнах и бедствиях, произошедших задолго до нынешних дней. Выходит, его промысел в том, чтобы толкать добрых людей на смерть? Оставлять остальных в одиночестве?

«И если сам Спаситель так жесток…»

— Я не хочу в этом участвовать, — сказал Гольяс и сам вздрогнул от того, насколько холодно и обречённо прозвучал его голос.

Ответом на эти слова стала тёплая, обрамлённая медно-рыжей бородой улыбка.

— Не нужно, — мотнул головой Калех. — Просто позаботься об Ионе.

***

Кедровая площадь. Священное место магов старой эпохи.

Сотни жителей Алулима собрались на гранитном просторе, с нетерпением и опаской оглядываясь по сторонам. Они хотели услышать лекцию пророка. По пути на площадь Куова развлекал мясника Гафура никому не известными легендами: например, раз в тридцать три года в рассветном свете, когда встречаются луна и солнце, здесь можно увидеть тени отшельников и заблудившихся юношей. Гафур, позабыв, что время близилось к закату, начал недоверчиво озираться по сторонам.

Ещё во времена древнего царства Киэнги здесь возвышались разлапистые кедры, скрывавшие за собой волшебные поляны с журчащими ручьями. Куова знал, что для кашадфанцев это место не имело особого значения, но ему всё казалось, что призраки былой силы ещё витали в воздухе. Он будто наяву слышал плеск воды и ласкающий ветви шелест ветра. Но что ему в этих звуках? Всего лишь светлые воспоминания о прошлом.

Лес был вырублен давным-давно, и о нём напоминали только небольшие треугольные участки, на каждом из которых росли молодые кедровые деревца. В остальном всё выдавало привычную кашадфанскую расточительность, упрятанную за ложной скромностью: украшенные завитками кованные фонари и скамейки, волнообразные узоры из мрамора на плитах и четыре овальных фонтана по углам. В стороне нашлось место даже маленькому храму, закрывшемуся, однако, на ремонт два год назад. Создавалось впечатление, что люди приложили все усилия, избавляясь от того, что не могли победить.

Это ведь то самое место, где маги-учащиеся Алулима проходили обряд инициации? Куова хорошо помнил, как, будучи юным воспитанником Круга, отправился искать «сердце леса».

— Не вздумай витать в облаках и сомневаться, — говорил ему наставник, — иначе лес поглотит тебя. На свет выведет лишь решимость.

Куова шёл, стараясь сильно не отвлекаться на приветствия людей, тянувших к нему руки. Он легко ступал по живому коридору к обширному возвышению, разделённого с остальной частью площади пологой лестницей. Гафур шествовал рядом с гордым видом избранника и ничуть не уставал от внимания толпы, а в самом конце пути поднялся за Куовой на возвышение и встал позади него, точно верный страж. Куова обернулся, чтобы послать ему дружескую усмешку, но тут его взгляд упал на монументальную мраморную стелу. Основание стелы украшали рельефные сцены битвы, а на вершине красовался расправивший крылья орёл. Апофеоз тщеславия ушедших в прошлое шахов.

Вероятно, то было напоминание о победе в уже забытой всеми войне.

Люди разбрелись по широкой площади, держась поодиночке или маленькими группками возле крошечных клумб и фонарных столбов, которые негласно объявляли центрами личного пространства. Некоторые держали в руках горящие свечки. Поняв, что вот-вот начнётся лекция, они прижали ладони к сердцам и опустились на колени. Робко и нестройно. Куова набрал воздуха в грудь, чтобы произнести первые слова, и тут уловил мелькнувшую за спинами людей тёмно-красную фигуру. Он тихо выдохнул, нахмурился… Что это было?

Солдат из Багровой десятки?

— Вы пришли! — звучно провозгласил Куова и едва не закашлялся.

Он перевёл дыхание и поднял взгляд к солнцу. Светило не желало делиться и крупицами божественной силы, но и одно касание ярких слепящих лучей, греющих кожу и золотящих волосы и бороду, дарило умиротворение. Тепло сулило невероятное будущее.

Куова всмотрелся в толпу, но человека в красной куртке там уже не было.

— Вы пришли, — продолжил Куова, мягким жестом призвав всех подняться с колен, — потому что вы устали от лжи и страха!

Слова закружились в мыслях. С чего бы начать на этот раз? Горожане напуганы террором, и россказни про нескончаемые битвы между зурами и дивами — последнее, что им хотелось бы слушать. Наконец он решил обратиться к тому, что было прежде.

Куова оглянулся, потрепал зачарованно стоявшего Гафура по плечу и спустился со ступеней.

— Некогда здесь, среди кедровых лесов, — начал он свой рассказ, — собирались те юноши и девушки, что искали смелости и мудрости. На всех одно им было напутствие: «Перестроив свой ум, вы перестроите мир», — Куова обратил ладони к толпе, призывая задуматься. — Много веков назад сам Спаситель приходил сюда за вдохновением… Не за этим ли пришли сюда вы?