Вскоре костер уже пылал, солонина со стручками закипала, а армадилл похрустывал на вертеле рядом с чугунным котлом. Еще немного, и все было сварено, изжарено, одним словом – готово.
Только тут мы заметили, что у нас нет ни тарелок, ни стаканов, нет вилок, ножей и ложек. Охотничьи ножи были только у Куджо и у меня. Привередничать было не время: ножами мы выловили из горшка куски мяса и стручки; затем положили все это на чистый плоский камень и ели прямо с каменного подноса руками. С похлебкой мы немало повозились: чтоб охладить чугунок, пришлось погрузить его краем в холодную воду ручья, а когда чугун остыл, Мария и дети по очереди прильнули к нему губами.
Нам с Куджо похлебка была не нужна; у нас было нечто посущественнее.
Вначале я думал, что армадилл достанется мне целиком, но, несмотря на свое отвращение к странному гаду, Куджо, попробовав мясо армадилла, разохотился и несколько раз просил прибавки, так что я уже побаивался за свой ужин.
Во всяком случае, ни дети, ни Мария не решились полакомиться армадиллом, хотя я их уверял с полной искренностью, что вкусом он не уступает самому нежному жареному поросенку. И в самом деле, мясо армадилла во многих отношениях очень близко к поросячьему.
Солнце уже садилось, и надо было позаботиться о ночлеге. Все наши одеяла остались в фургоне, а воздух к вечеру резко свежел, как это часто бывает в соседстве снежных гор. Верхние слои атмосферы быстро охлаждаются вокруг снежного конуса, тяжелеют и просачиваются к подошве горы, вытесняя нижние слои воздуха, более горячие и, следовательно, более легкие. Проспать всю ночь на этом холоде, даже поддерживая пламя костра, было опасно и мучительно.
Я мог вернуться к фургону, от которого нас отделяли какие-нибудь восемь километров, и принести одеяла. Пойти одному или захватить с собою Куджо? Вдвоем как будто лучше: один из нас поедет верхом с грузом одеял и других необходимых предметов. Кобыла наша уже полтора часа блаженствовала, отъелась и напилась и как будто достаточно окрепла. В самом деле, выносливые мексиканские лошадки после самых трудных переходов воскресают удивительно легко, получив воду в пищу. Вполне доверяя силам лошади, я приказал Куджо захватить ее с собой. Куджо накинул ей на шею веревку вместо поводьев. В последнюю минуту я побоялся оставить Марию без взрослого защитника, но жена попросила нас ехать скорее и обязательно вдвоем, уверяя, что, покуда с ней Генри и Франк с их настоящими карабинами, ей нисколько не страшно. К тому же с ней оставались верные псы. Сказать по правде, не страшно было оставлять женщину одну с такими ловкими мальчиками и отличными собаками.
Я посоветовал сыновьям зарядить карабины на случай тревоги, и мы выступили втроем: я, Куджо и лошадь.
Белую холстину фургона мы заприметили издали и без всякой помехи пошли к нему напрямик.
Дорогой я задался вопросом: пощажен ли волками несчастный бык, которого мы вынуждены были бросить вместе с фургоном? В случае, если он уцелел, я решил содрать с него кожу и заготовить мясо впрок, хотя бы жесткое и невкусное. Надо вам сказать, что злополучный бык в последнее время походил на мумию. Лучшего провианта, однако, не предвиделось, и меня крайне беспокоило, найдем ли мы хоть часть бычьей туши.
Из этих размышлений меня вывело восклицание Куджо, который вдруг остановился, вглядываясь в предмет, возникший на нашем пути. Я тоже к нему присмотрелся и различил в полумраке большое четвероногое существо.
– Мистер Ролф, – пробормотал Куджо, – быть может, это бизон?
– Отчего бы нет! Придержи лошадь, а я подойду к нему поближе и постараюсь его пристрелить одним из моих пистолетов.
Поручив лошадь Куджо и приказав ему не шуметь, я выбрал самый большой пистолет и пополз на четвереньках, как можно ниже пригибаясь к земле, чтоб не обратить на себя внимания животного. Я приближался в высшей степени осторожно. Так как луна еще не взошла, я лишь смутно различал очертания таинственного четвероногого. Наконец я подполз к нему на расстояние выстрела. Считая, что, подойдя ближе, я могу обратить его в бегство, я сделал остановку и, не вставая с колен, прицелился. Но не успел я поднять пистолета, как лошадь внезапно заржала, и в ответ на это ржание странное животное заревело, замычало, как обыкновенный бык. Что поделаешь, это был наш собственный бык, который покинул фургон и медленно удалялся к горам. Свежий вечерний воздух придал ему силы, а чутье толкало его именно по тому направлению, какое выбрали мы.
Затрудняюсь сказать, какое из двух чувств, вспыхнувших при этой встрече, было во мне сильнее: досада охотника, попавшего в смешное положение, или радость свидания с давнишним спутником. Жирный бизон, конечно, пришелся бы более кстати, чем тощий, изголодавшийся бык. Но, сообразив, что бык все-таки годится для тяги и так или иначе поможет нам выбраться из прерии, я поблагодарил судьбу за то, что застал его в живых. Лошадь и бык раздували ноздри, принюхиваясь друг к другу: встреча была им, очевидно, приятна. И так как бык добродушно обмахивался хвостом, мне почудилось, что лошадь сумела ему тихонько шепнуть о прохладной воде и сочных травах, с которыми она только что познакомилась. За быком еще волочились вожжи, и, опасаясь, что он начнет плутать, мы привязали его к стволу ивы, чтобы забрать на обратном пути с собой.
Мы уже расстались с быком, когда я сообразил, что, если дать ему хоть немного напиться воды, он вместе с лошадью вытянет весь фургон в гору. Как обрадуется Мария, увидев, что мы возвращаемся с фургоном, быком и всем нашим скарбом, не с одними лишь одеялами, а со всей кухонной батареей, запасом кофе и большим провизионным ларем. То-то будет ликование!
Я поделился этими соображениями с Куджо. Товарищ мой воспламенился при этой мысли и нашел ее вполне осуществимой. Мы сделали попытку напоить быка из чугунка с водой, который мы предусмотрительно захватили для себя; но чугунок оказался слишком тесным для бычьей морды.
– Ничего, мистер Ролф, – утешил меня Куджо, – дайте нам только добраться до фургона; там большой ушат…
И Куджо осклабился при мысли о том, как обрадуется Мария.
Без лишних слов мы отвязали быка от ивы и отвели его к фургону. Лошадь все время шла на поводу, вернее – на аркане: мы щадили ее, так как ей предстояла большая работа.
Все наше добро, покинутое в фургоне, оказалось в полной сохранности. Но в окрестностях бродили крупные волки, и это они, без сомнения, напугали быка и заставили его подняться и поплестись прочь от опасных мест. Перелив воду из дорожного чугунка в большой деревянный ушат, мы поставили его перед быком, и тот выпил все до последней капли, облизав шершавым языком дно и стенки ушата, и оторвался от него, лишь когда он был совершенно сух.
После этого мы запрягли в фургон быка и лошадь и направились к нашему маленькому горному стану.
Мы шли на огонек, мерцавший нам, как спасительный маяк, с высоты. Огонек этот поддерживал не только мою бодрость, но и влиял на настроение Куджо; даже лошадь и бык как будто понимали, что конец пути уже близок, и ускоряли шаг, поглядывая на светящуюся точку.
До стоянки оставалось не больше километра, когда где-то в скалах грянул выстрел из карабина. Я содрогнулся от ужаса. Неужели индейцы напали на Марию с детьми? Или дикие звери? Бурый медведь?..
Ни минуты не колеблясь, я бросился вперед, оставив Куджо с фургоном. Прихватив с собой пистолеты, я заряжал их на бегу, внимательно в то же время прислушиваясь к малейшим шорохам, доносившимся по направлению от костра. Раза два я останавливался и чутко напрягал слух, но в маленьком лагере нашем все как будто было спокойно. Что означает это молчание? Почему не лают собаки? Неужели бесшумные отравленные стрелы краснокожих поразили всех сразу: и жену, и детей, и псов?
Обуреваемый этими мрачными предчувствиями, я бежал все быстрее и быстрее, твердо решившись броситься на врага, кто бы он ни был, и дорого продать свою жизнь.
Вот и поляна, освещенная костром. Каково же было мое удивление, какова была моя радость, когда я увидел жену, сидящую у огня с Луизой на коленях, а у ног ее играющую Марию. Но где же Генри и Франк? Вновь нахлынула на меня тревога.
