– …Это лаборатория господина Рейго, сюда слугам входить запрещено. Тебе разве не объяснили, дубина? – гневно сказала Ардалия Лар.

На дверной створке за ее спиной виднелось полустертое изображение крылатого ока.

– Прошу прощения… – пробормотал Хаген, отступая и униженно кланяясь.

Его мутило, от увиденного было все еще темно в глазах и хотелось бежать отсюда, из этого страшного дома, бежать без оглядки! Ардалия Лар почему-то ограничилась выговором и не стала наказывать чрезмерно любопытного слугу. Должно быть, она понимала, что он уже наказал себя сам, заглянув в святая святых ее супруга, господина Рейго, – туда, где творились чудеса древней алхимии. Позже Хаген узнал еще кое-что об искусстве полужизни, но в тот день он почувствовал себя так, словно побывал в обители Великого Шторма – в той ее части, что предназначалась для грешников.

То, что оборотень увидел в лаборатории, еще долго снилось ему по ночам…

– Заступница! – вскричала Эсме и шагнула в сторону, словно Хаген вдруг превратился во что-то страшное, опасное.

Он несколько раз моргнул, пытаясь избавиться от тумана в голове. В сознании всплыло какое-то правило трех шагов… Впрочем, и без всяких правил было понятно, что целительница почувствовала и увидела то же самое, что и он. Она побывала в той же лаборатории, пусть на миг – но этого хватило, чтобы ужаснуться.

– Где ты это взял? – тихо спросил Хаген, устремив взгляд на Амэра.

– Не помню, – пробормотал торговец, явно растерянный.

– Врешь, – уверенно сказал пересмешник. – Где-то в Кааме убили щупача, и тебе достались его вещи? Или, может… Нет, глупости, воронов никто и пальцем не тронет. Только не говори, что эту штуку украли у щупача, а сам он до сих пор бродит по здешним улицам! С ней связана кровь. Вероятно, мне стоит показать ее кому-то из приближенных короля или даже самому Лайре Арлини.

– Нет-нет, ни в коем случае! – сказал чей-то голос, показавшийся знакомым.

Хаген обернулся и увидел в двух шагах от себя девушку лет шестнадцати, рыженькую и зеленоглазую, очень миловидную. Она каким-то образом сумела подойти так тихо и осторожно, что он ее заметил лишь сейчас… и, судя по взгляду Амэра, не он один.

– Все гораздо проще! – пылко проговорила незнакомка. – Эту брошь нашла я, в старом доме у самых скал, там давным-давно никто не живет. Даже если она принадлежала кому-то из семейства Лар, то он уехал отсюда еще до прибытия короля. Вы уж мне поверьте, я знаю, о чем говорю! Дядюшка Амэр ничего плохого не делал, это точно!

У нее была родинка под правым глазом.

«Где же я ее видел…»

– В этом доме водятся привидения, – сказал торговец и бросил странный взгляд на свою рыжеволосую… племянницу? – Вещи из него гуляют по всей Кааме, будто у них есть ноги или крылья. Ну что, если у вас двоих нет больше вопросов к старому Амэру, ступайте, ступайте прочь! А я, пожалуй, посплю.

Хаген мрачно посмотрел на брошь и подумал, не забрать ли ее, но потом понял, что не сможет даже пальцем прикоснуться к серебряной штуковине.

Он повернулся к Эсме.

– Ближе трех шагов не подходи, – предупредила целительница, глядя с опаской. – Я видала разное, но это…

– Как же ты вернешься обратно?

– Сама справлюсь. – Она шагнула назад и привычным жестом коснулась шарфа, который, как и обещал Амэр, принял свой обычный вид. – Ты лучше сам… будь осторожнее, хорошо?

Хаген пожал плечами, потом повернулся к рыжеволосой девице:

– Где, говоришь, этот старый дом?

– У скал. – Племянница Амэра одарила пересмешника лучезарной улыбкой. – Меня зовут Мара, и я знаю этот город…

– …Как свои пять пальцев, – сказала Трисса и легонько потянула Хагена за рукав. – Только веди себя тихо, очень тихо. Они не любят гостей. Мы должны ступать неслышно, как призраки.

Кузина подвела его к неприметной двери в стене, толкнула – та отворилась без скрипа. Обернувшись, Трисса приложила палец к губам:

– Тс-с-с!

Они вошли и очутились в темноте; пришлось немного обождать, чтобы глаза сумели разглядеть хоть что-то. Просторный зал, чьи дальние углы терялись в кромешном мраке, был заставлен загадочными предметами разных форм и размеров, накрытыми плотной тканью. Наверху захлопали крылья, послышался писк – летучая мышь оказалась единственным свидетелем вторжения непрошеных гостей. Хаген растерялся: и что же Трисса хочет ему показать?

– Идем! – чуть слышно шепнула девушка и сжала его руку.

Трисса пробиралась по лабиринту и уверенно волокла кузена за собой; было ясно, что она здесь далеко не впервые. Хаген послушно шел за ней, прислушиваясь; где-то впереди два человека вели беседу, но уши пересмешника улавливали только ее невнятные отголоски.

А еще он чувствовал странный запах – резкий и довольно неприятный.

– …И это все, что я могу сказать. – Первый незнакомец, судя по голосу, был очень молод, почти как сам Хаген. – Согласись, она не могла быть такой уж красавицей, как твердят легенды.

– Маркус, ты слишком жесток! – с легким смешком отозвался второй. Пересмешник почему-то решил, что он намного старше и опытнее. – Только представь себе, что подумают прихожане, увидев такое?

– Не увиливай от ответа! – чуть сердито проговорил юноша. – Я прав или нет?

– Не знаю и, признаться, знать не хочу. Я позволил тебе проявить самостоятельность, но теперь заставлю все переделать, даже если ты опять начнешь угрожать мне самоубийством. Взгляни на дело рук своих… Что чувствуешь? Только не лги.

Трисса и Хаген осторожно выглянули из-за угла.

В огромном круглом зале пахло, как теперь понял Хаген, краской. До самого потолка вздымались строительные леса, хрупкие и шаткие – и как только они выдерживали свой собственный вес? На них осмелился бы ступить лишь безумец, но как раз двое таких сумасшедших и вели неспешный разговор на невообразимой высоте.

Хаген поднял голову и на миг растерялся: когда они с Триссой вошли в ту маленькую дверь, был ясный полдень, а теперь над ним сияли звезды. Спустя мгновение пересмешник осознал, что смотрит на купол, где изображено звездное небо – настолько правдоподобное, что он почти услышал голоса ночных птиц и ощутил дуновение прохладного бриза. Его взгляд скользнул дальше по стенам, не в силах объять всю роспись сразу, выхватывая лишь отдельные ее части: зеленеющие острова, бурное море и фрегат, сражающийся со штормом, белые башни…

А потом он увидел Ее.

У женщины, изображенной на одной из стен, было очень странное лицо: его правая половина показалась Хагену немыслимо, неизъяснимо прекрасной – она словно источала сияние. Но левая сторона того же лица поражала столь же немыслимым уродством: красный глаз, лишенный ресниц; безгубый рот, кривящийся в горькой, немного презрительной усмешке; чешуя, тут и там проступающая сквозь нежную кожу. Две части, такие непохожие друг на друга, складывались, тем не менее, в единое целое, и Хаген зажмурился, не в силах больше вынести этого зрелища: еще миг – и он сойдет с ума, раздираемый противоположностями.

– У тебя злой талант, Маркус, – с упреком сказал тот собеседник, который казался старше. Он был, несомненно, учителем. – Ты необычайно жесток, а в храме нет места жестокости.

– Я ценю истину, маэстро, – ответил ученик. – И еще я понимаю, что свет, соприкоснувшись с тьмой, не может остаться незапятнанным. Она отдала часть себя в уплату за тех, кто ушел в море, – вот эту часть я и изобразил. Справедливо, по-моему.

– Ох, мальчик мой. Ты сам не понимаешь, похоже, с какими силами решил поиграть. Знаешь, чего мне стоило добиться запрета на посещение этого зала, пока мы здесь работаем? А ведь если бы сюда проник хоть один эльгинит, обладающий мало-мальски заметным влиянием в Братстве, нас бы объявили еретиками. Темные столетия, конечно, давно прошли, однако поверь мне на слово – прослыть еретиком даже в наши дни весьма неприятно.