— Пошли! — сердито сказал Зураб. Он поставил в корзину кувшин с недопитым вином, сложил в нее тарелки и стакан, а остатки сыра и мчади бросил в водоворот. Вытряхнув мешок, Зураб накрыл им корзину. — Пошли! — бросил он мне и, схватив корзину, зашагал.

— А удочки? — воскликнула я.

Зураб остановился, глядя на водоворот, где смешно «клевала носом» удочка, которую он туда забросил. Над водой показывался то один, то другой конец удилища, точно удочка удила сама. Зураб рассмеялся. Подойдя к реке, он осторожно вынул из воды две другие удочки и положил их на берег. Заглянув в ведро, он опять улыбнулся и бросил мальков в водоворот. Потом, вдруг посерьезнев, сказал мне:

— Что ты стоишь как вкопанная? Пошли!

И мы пошли.

Зураб впереди, я — за ним. Тропинка свернула к лесу. Деревья стояли плотной стеной, и сразу стало темно.

— У тебя фонарь есть?

— Есть, — сказала я и, достав из сумки фонарь, посветила на тропинку.

— Выключи и иди следом за мной, — сказал Зураб и пошел медленнее.

Я так и сделала.

Когда мы вышли из леса, солнце уже зашло, но со стороны Сатевелы словно струился белый свет, освещавший тропинку.

— Ты не устала? — заботливо спросил Зураб.

— Нет!

Мы подошли к мельнице. Там никого не было видно, только слышался шум выбрасываемой из желоба воды.

— А я вот устал, — сказал Зураб. Опустившись на траву, он протянул мне мешок.

— Не хочу! — сказала я и тоже села прямо на траву.

Зураб закурил.

— Ты не спешишь, Эка?

— Нет.

Мы помолчали.

— Что-то ты сердитая, — начал было он и, сильно затянувшись сигаретой, закашлялся.

Не может быть, чтобы он устал, ведь мы шли под гору. Просто еще не совсем стемнело, и он боится встретить по дороге кого-нибудь из знакомых. Я уверена, что только поэтому он задержался у мельницы.

— Что передать ученикам?

Он встал, бросил сигарету и поднял корзину.

— Пусть сами дискутируют и сами председательствуют! Пошли!

Он пошел вперед, а я опять за ним. Сначала Зураб шел медленно, а потом вдруг заспешил. У мостика он остановился.

— Посвети!

Я достала из сумки фонарь и зажгла его. Зураб отошел в сторону.

— Теперь ты иди вперед, — тоном приказа сказал он.

Я пошла. За мостиком начинался подъем, и я шла очень медленно. Когда мы вышли на проселочную дорогу, послышался лай собаки.

— Это она на свет фонаря лает, выключи! — тихо, почти шепотом сказал Зураб.

Когда я выключила фонарь, он тяжело положил мне на плечо руку:

— Почему все-таки выбрали «Отцеубийцу», Эка?

— Они сами выбирали.

Он помолчал.

— «Отцеубийца» обсуждался много раз… Ну, раз уж решили, пусть сами и председательствуют. До свидания, — он протянул мне руку.

Оказывается, мы уже вошли в деревню и стоим у ворот Гуласпира Чапичадзе. В доме у него горел свет.

— Вы к Гуласпиру идете?

— Нет, домой.

— Какой дорогой? — удивилась я.

— Я здесь сверну, а от источника мой дом совсем близко. — Сказав это, он ушел.

Я крикнула ему: «До свидания!» Он остановился, но ничего не ответил. Может быть, он помахал мне рукой, но в темноте я не увидела. Я решила, что Зураб сочинил про источник, потому что никакого источника поблизости не было. Наверное, он знал тайную тропинку, по которой возвращался домой, скрываясь от односельчан. Сейчас он выговорит жене за то, что она научила меня, как его найти на Сатевеле. Скажет, что, мол, надоела за целый день со своей болтовней, — наверняка так скажет, да и то, что с пустыми руками с рыбалки вернулся, тоже на меня свалит. Как будто такого с ним раньше никогда не случалось.

…Свернув с проселочной дороги, Зураб, крадучись, прошел мимо двора Гуласпира Чапичадзе, потом зажег спичку и, найдя начало тропинки, пошел вдоль кукурузного поля.

— Обсуждают «Отцеубийцу»! Все-таки почему именно «Отцеубийцу»? Неужели правда десятиклассники меня не выдали?

Миновав кукурузное поле, Зураб опустился на одно колено и пошарил рукой. Холодная вода показалась ему очень приятной.

«Эка подумала, что я солгал про источник. Вот он, мой источник».

Он легко перешагнул через забор. В доме над камином тускло светила лампа. Зураб оглядел двор — кукуруза собрана, стебли ее срезаны. Видно, сын, невестка, внуки и Саломэ устали и рано легли спать. Зураба никто не ждет, и он никого не потревожит.

Он легким шагом прошел через двор, повесил корзину на столб и осторожно открыл кухонную дверь.

В очаге горел огонь, а на скамеечке, обхватив колени руками, дремала Саломэ.

«А я-то думал, что все спят».

Ему стало жалко Саломэ.

«Я сегодня так рано встал, а она уже была на ногах. И не только была на ногах, но успела приготовить для меня горячий завтрак. По крайней мере на час раньше меня поднялась. И еды мне на дорогу собрала… Верно, с самого утра кукурузой занялись, как следует поработали, — почти половину гектара убрали. Конечно, устали, даже очень устали! Как легли, так и заснули мертвым сном, — а она, бедная, сидит здесь, мчади к огню придвинула, чтобы не остыло, и дремлет, дожидаясь меня».

— Пришел? — не поднимая головы с колен, спросила Саломэ.

— Да, пришел.

Пауза.

— Почему без меня собрали кукурузу? И стебли тоже срезали! Надо было, чтобы они подсохли немного! — громко и сердито сказал Зураб.

Саломэ, зевая, подняла голову.

— Утром Гуласпир приходил. Сказал, что с завтрашнего дня дожди начнутся.

— А ему кто сказал? — усмехнулся Зураб.

— Материнские колени! У нее всю ночь ноги ныли, спать не дали… Ты сам-то не чувствуешь, как душно?

Саломэ совком разворошила угли и встала. Вспыхнувшее полено осветило кухню.

— Ты что, не ужинала? — посмотрев на стол, удивился Зураб.

— Тебя ждала, — шепотом сказала Саломэ и достала из шкафчика кувшин. — Мы квеври^[8] открыли.

— Какой? — сердито спросил Зураб, забирая у жены из рук кувшин.

— Гиоргия! Других же нет.

— Гиоргия? — вспыхнул Зураб. — Почему вы это сделали? Мы же собирались открыть его квеври в его день рождения!

Она вздрогнула.

«Утром сам велел открыть большой квеври с вином для дня рождения Гиоргия и посмотреть, не прокисло ли оно, чтобы не опозориться перед гостями, как в прошлом году, — день рождения-то уже завтра. А сейчас рассердился, что открыли… Якобы он говорил, что это надо будет сделать в самый день рождения… Неужели Зураб забыл, что сказал утром?»

Зураб попробовал вино, отлитое в маленький кувшин, и оно ему показалось кислым.

— В этом году надо будет Гогино вино налить в самый большой квеври и зарыть его как можно глубже в землю, чтобы вино хорошо сохранилось.

…В дом они вошли на цыпочках, но Гоги все же услышал и приподнял голову с подушки. Саломэ, приложив палец к губам, показала, чтобы он молчал.

Открытая веранда была завалена кукурузой, а в доме стоял запах парного молока.

— Дедушка рыбу принес? — шепотом спросил у Саломэ Гоги.

— Да, принес.

— Живую?

— Живую! Тш-ш, спать надо! — сказала Саломэ и пододвинула внука к стене.

Зураб внес лампу в свою комнату.

На столе лежало письмо.

«Батоно Зураб!

Мы знаем, что завтра вам исполняется шестьдесят лет, и наша школа хочет отметить это событие. Просим вас не ходить завтра на Сатевелу на рыбалку. Педколлектив школы».

«Значит, Эка нарочно сказала мне про диспут, хотела меня обмануть?»

Он закурил сигарету, потушил лампу и, выйдя на веранду, осторожно сел прямо на кукурузные початки.

«Они ничего не знают, а то не свалили бы кукурузу на веранде…»

Жарко.

«Ночь и такая жара?»

Он посмотрел на горы Санисле.

Низко, очень низко опустились облака.

«Исполнилось шестьдесят лет бывшему учителю Зурабу Барбакадзе!.. Большое дело! Историческое событие! Торжественное заседание. Вступительное слово. Доклад. Поздравления и подарки. Потом, дорогие мои, юбиляр поблагодарит присутствующих. Потом концерт, песни, танцы, пир горой и нескончаемые тосты…