…Три года Абель снимал комнатушку у некоего Хидашели, но Хергский горсовет в конце концов выделил ему место под жилье. Он огородил участок железной сеткой, посадил фруктовые деревья и выстроил двухэтажный дом. Женился он на дочери ревизора райфинотдела, и сейчас у Абеля Кикнавелидзе трое детей — Аристрахо, Мтвариса и Гулсунда. Преподаватели ходят к детям Кикнавелидзе домой: Аристрахо учит английский, Мтвариса и Гулсунда занимаются музыкой, жена Абеля Софико тоже вдруг почувствовала влечение к музыке и языкам, так что семья Абеля Кикнавелидзе живет интеллектуальной жизнью. На ужин к ним обычно заходит кто-нибудь из друзей. Абель любит повеселиться; правда, потом ему становится плохо — всю ночь он пыхтит, как кузнечные мехи, волнуется во сне, что-то говорит, кого-то о чем-то умоляет, кому-то грозится. Иногда Софико, теряя терпение, трясет его за плечо:

— Я же говорила тебе, не надо столько пить!

Испуганный Абель вытаращит глаза и оглядится по сторонам.

— При чем тут это, глупая ты женщина! Черт бы побрал этих ревизоров!

— Ты что, бредишь, что ли? Откуда здесь ревизоры?

— Да во сне приснились! Во сне! А ты что, хочешь, чтобы наяву были? — грозно посмотрит на жену Абель.

— Глупости не говори! Для чего мне нужны ревизоры? Спи лучше, — пожурит мужа Софико.

И Абель, пыхтя, повернется на бок спиной к жене, некоторое время будет лежать молча, а потом опять засопит, опять замечется, но жена уже не разбудит его. Она знает, почему он нервничает. Пусть ревизоры будут во сне! Софико же встанет и пойдет в комнату детей. Они спокойно спят. Им неизвестны ревизоры, которые лишают сна их отца. Софико-то знает их, некоторые из них давнишние друзья ее отца, а некоторые друзья друзей отца, поэтому она их не боится. Днем, при ярком свете солнца, Абель Кикнавелидзе тоже не боится ревизоров, но ночью, когда он с накраденным возвращается домой и к сложенным в ящике деньгам прибавляет новые, его охватывает такой страх, что он до утра дрожит без сна… Поэтому-то каждый раз и зовет Абель кого-нибудь на ужин, чтобы было с кем выпить и позабыть свои страхи, а Софико думает, что ее муж любит пить, и бранит его за это.

Так случилось, что узкая хемагальская тропинка привела Абеля Кикнавелидзе именно в хергский ресторан. Перед ним весы, в руке он держит острый нож, режет и взвешивает, улыбается и обманывает посетителей. Не гнушается Абель и повару помочь, он режет лук, чистит картошку, рубит мясо, чистит и моет зелень, если надо.

Голос калбатоно Екатерины, ласковый и в то же время немного повелительный, всколыхнул многое в душе Абеля, смутил его спокойствие, заставил сбежать в кухню и притаиться в углу.

…Немного перекусив и отдохнув, Екатерина медленным шагом направилась к рынку.

Постарела Екатерина. Она прожила длинную и трудную жизнь и устала… Школу в Хемагали закрыли. Ей дали пенсию. В Министерстве просвещения Екатерине выдали справку, в которой указывалось, что причиной закрытия хемагальской школы было слишком малое число учащихся… Может быть, малочисленность учеников ни при чем? Может быть, дело в том, что постарела Екатерина Хидашели? Постарела. Поэтому и упразднили школу в Хемагали? Но какая это несправедливость! Екатерина сама бы оставила школу, вот извольте, ее заявление, возьмите и наложите резолюцию…

Когда Екатерине передавали приказ о закрытии школы, свет померк у нее в глазах и тупо заныло сердце, а потом ей вдруг показалось, что оно и вовсе куда-то пропало, и до сего дня она не может его найти. В жару ей не жарко, и окружающий мир Екатерина не воспринимает. Действительность существует сама по себе, а Екатерина — сама по себе. Как в сомнамбулическом сне, видит она, что хемагальская школа отошла в сторону, закрыла калитку, прикрыла двери и окна, и кругом воцарилось безмолвие.

Екатерина равнодушно ходила по улицам Херги, никого не видя и не слыша. И в поезде на пути из Тбилиси в Хергу она была сама не своя. Пассажиры разговаривали, шутили, смеялись, потом все заснули, и только Екатерина сидела, караулила ночь и искала свое потерянное сердце…

«В чем провинились малыши? Отцов у них поубивало на войне, у некоторых матери вышли замуж, и за детьми в основном смотрят бабушки. Дедушки водят их в школу, рассказывают им сказки, развлекают, видя теперь в этом смысл своей жизни, и вот кто-то, никого ни о чем не спросив, принял мудрое решение и запер на замок школу в Хемагали…»

…Перейдя улицу, Екатерина зашла на рынок и смешалась с толпой покупателей. Кого-то толкает она, кто-то толкает ее. Если кто-нибудь сам поздоровается с ней, она ответит, а так она ничего и никого не видит и не замечает.

Она молча прошла мимо прилавков с зеленью, мимо торговцев мацони, сыром и яйцами.

Потом прошла мимо ряда, где продавали поросят, и, подойдя к «территории виноторговцев», услышала знакомый голос: «Эка!»

Это был Гуласпир.

Его голос привел Екатерину в себя, с глаз ее точно спала пелена, и она отчетливо увидела яркие краски южного базара: покрытые росой цицматы, красную с белым редиску, длинные остроконечные, как рога быка, огурцы, желтые мухранские дыни, яблоки и груши, ранний белый инжир… Сердце Екатерины наполнилось радостью, она улыбнулась Гуласпиру Чапичадзе и похлопала его по плечу, мол, не соскучились ли без меня, хемагальские молодые люди?

Часть третья

Рассказы старшей Екатерины

I

После окончания филологического факультета Тбилисского государственного университета я приехала в Хергу. Прихожу в отдел просвещения, а там совещание. Пришлось мне ждать до пяти часов вечера, пока оно кончится. Когда я зашла к заведующему, его кабинет утопал в облаках табачного дыма и сам он выглядел очень уставшим, но принял меня любезно и даже предложил холодного боржоми. Я отказалась. Он открыл папку и нашел мое заявление. Это заявление и письмо с просьбой назначить меня учительницей в моей деревне я отправила из Тбилиси на месяц раньше.

— Вы назначены в хергскую школу, в девятый и десятый классы, — сказал заведующий отделом и окинул меня внимательным взглядом с головы до ног.

— Я просила направить меня в мою деревню, — сказала я и опустила голову.

— Вы же преподаватель грузинского языка? — сердясь, громко спросил заведующий и, раскурив потухшую было папиросу, встал.

— Да.

— Так в чем дело?

Пауза.

— Снять Зураба Барбакадзе и назначить вас? — насмешливо спросил заведующий и опять окинул меня взглядом.

— Что вы! — удивилась я и почувствовала, что краснею.

— Так вот, раз этого сделать нельзя, вы назначаетесь в хергскую среднюю школу, — спокойно и доброжелательно сказал заведующий и протянул мне руку.

— Я все-таки поеду в свою деревню, а в хергскую школу вы можете назначить кого-нибудь другого! — сказала я, прощаясь с ним.

Меня вырастила тетя. Жила она совсем одна, и я знала, что она ждет меня — все глаза, наверное, просмотрела, глядючи на дорогу. Как же я могла остаться в Херге?

«Бывшего нашего учителя снять и назначить вас?» — так, кажется, он, усмехаясь, спросил. Если бы он назначил меня на место Зураба Барбакадзе, вы думаете, я согласилась бы? Согласилась бы? Конечно, нет. Зураб был для меня не просто учителем, он был моим духовным наставником и старшим другом с первого класса… И потом, могу ли я заменить Зураба? Вы когда-нибудь слышали, как он ведет урок? Если слышали, то никогда не забудете. Я наизусть знала стихотворение Рафиэла Эристави «Родина хевсура», но когда я впервые услышала, как Барбакадзе произнес: «Не променяю мои скалы на древо бессмертия», для меня открылся совсем иной мир и мне представился свободолюбивый и сильный, очень сильный человек, мужественный и непоколебимый, как скала. Нет. Такие люди не завидуют роскоши других и их богатству предпочитают прилепившуюся к скале саклю, горные цветы, журчание ручейка, покрытые вечным снегом хребты, долгие зимние ночи у очага, думы и стихи.