— Вы бесстыдно лжете! — бросил в лицо Рамишвили Леван и повернулся к нему спиной.

— Что вы себе позволяете, профессор? Это уже слишком, — начал было Цхададзе, но тут Силован Рамишвили накинулся на обоих:

— Слишком? Это вы слишком близко к сердцу приняли выступление Джиноридзе. Мы со Звиадом как-нибудь обойдемся без этого агронома и предъявим диссертацию в Москве.

— Конечно, после основательной переработки, — убежденно сказал Цхададзе.

— Никаких переработок! Все останется так, как есть, без изменений.

— Ведь все равно оттуда работу перешлют на заключение в наш институт, — глухо проговорил Леван.

Услышав это, Рамишвили насмешливо спросил:

— Почему в наш институт, уважаемый секретарь?

— Потому что этот труд касается грузинского сельского хозяйства.

— А что, Грузию представляете только вы? Дочвири и Цхададзе — это Грузия? Рамишвили к Грузии не имеет никакого отношения? Будьте спокойны, в Москве имя Силована Рамишвили известно… Рамишвили знает грузинскую деревню, потому что в грузинской деревне Рамишвили жил.

— В ваше время грузинская деревня была иной.

— Вы говорите чушь! — все более распалялся Рамишвили. — Да, да, чушь! Мое время — сегодняшний день! Я и мои коллеги создавали его! Мы воистину являемся зодчими нашего сегодня, а некоторые, — торящие глаза Рамишвили устремились на Цхададзе и Дочвири, — да, некоторые только и стараются ловко использовать сегодняшний день! Не упрекайте меня, что я жил в прошлом, именно поэтому я лучше, чем вы, вижу сегодняшний день!

— Не надо спекулировать на своем возрасте, — глухо, почти беззвучно сказал Леван, но Рамишвили услышал.

— Извините, молодой человек! Я в летах, но еще не старик! Вы прекрасно знаете, что некоторые старики моложе иных юношей…

…В комнату с шумом вошли Нико, Текле, Шадиман, Русудан и Лили. Они в соседней комнате прислушивались к перепалке гостей, и чаша их терпения переполнилась.

— Друзья, — пробубнил Нико, — даже между государствами устанавливается мир, а мы не можем добиться согласия между коллегами. Прекращаю войну и объявляю мир! Прошу всех за стол! Правда, мы очень опоздали, но это не моя вина…

Шадиман Шарангиа из-под руки посмотрел на стол.

— Какое великолепное угощение! Было бы жаль, если бы оно испортилось.

Это была явная бестактность, и даже Силован Рамишвили как-то примирительно посмотрел на Цхададзе и Дочвири.

— Сейчас, сейчас, дорогой Шадиман, — чтобы рассеять неловкость, отозвался Нико. — Не скучайте, друзья, застолье есть застолье, и оно имеет свои законы! Русудан, ты играй, Лили будет петь, остальные — хлопать в ладоши, а мы с Шадиманом — танцевать… Но сначала промочим горло, поднимем тост! Ну-ка, веселей! Вы садитесь здесь, рядом со мной, дорогой Силован… Тамадой буду я, своим заместителем я назначаю Шадимана.

— Я буду виночерпием, а заместителем — наш дорогой профессор, батоно Нико!

— Профессор устал… Виночерпием тоже буду я, Шадиман, — сказал Нико и взял кувшин, но подоспевший Шадиман выхватил кувшин у него из рук. — Друзья, — громким голосом начал Нико и оглядел стол, такой малолюдный, что у хозяина защемило сердце, но он не подал и виду. Ободряюще улыбнувшись Текле, он подмигнул Лили и Русудан и приказал виночерпию наполнить чайный стакан. — Друзья, с вашего разрешения я хочу предложить первый тост за сегодняшний день, — он посмотрел на Силована Рамишвили. — Да, тост за сегодняшний день, профессор!

— За сегодняшний день? — удивился Рамишвили.

— Прошу прощенья, уважаемый профессор, но я сказал именно то, что вы слышали.

В дверь позвонили. Тамада не обратил на это никакого внимания. Дверь пошла открывать Русудан.

— Папа, к тебе Джиноридзе! — холодно сказала она.

Рамишвили вскочил с места. В комнате воцарилось напряженное молчание.

— Джиноридзе? Пришел Джиноридзе? Проси его, сейчас же проси!

— Я ухожу! — резко сказал Рамишвили.

— Вам что, нездоровится, профессор? — спросил Цхададзе, однако они с Дочвири тоже встали.

Рамишвили бросил быстрый взгляд на Нико и с усмешкой посмотрел на Цхададзе и Дочвири:

— Нет! Я не вы, что подобны траве, выросшей на болоте.

И прежде чем Джиноридзе вошел в комнату, Силован Рамишвили покинул дом Нико.

Глава четвертая

Давно не было в Хемагали такой зимы.

С двадцатого декабря девятый день подряд не переставая идет снег. Все родники занесло снегом, завалило дороги и тропинки, а колодца Абесалома Кикнавелидзе вообще не стало видно.

Екатерина испугалась, что провалится крыша школы, и распустила на каникулы учеников еще до наступления Нового года.

Снег шел как раз в тот день, когда Александре Чапичадзе собирался поехать в Тбилиси. Внук Абесалома — Коки должен был помочь ему пройти по нагорью, а дальше Александре обошелся бы без чужой помощи, потому что до самой Херги дорога идет под уклон. Хотя зачем идти в Хергу? Ведь до платформы Сатевела ближе. Тбилисский поезд стоит там три минуты, а народу в такую погоду много не бывает! Забросил бы хурджин в вагон… и был бы сейчас уже с Татией, Сандро, Русудан и Резо. Что они могут подумать, не дождавшись его, ведь не было случая, чтобы Александре не приехал в Тбилиси на Новый год. Возможно, испугаются, что он заболел, и сами решат приехать… А что, если они уже в пути? Какие только глупости не лезут в голову! Если Александре не сумел пройти по заснеженному склону, то им и подавно не подняться в гору. Нет, не встречать им вместе этот Новый год.

Но какая-то надежда еще теплилась в душе Александре.

Осторожно, на ощупь спустился он по ступенькам и вышел во двор, сделал один решительный шаг и по колено увяз в глубоком снегу. Опираясь на палку, он попытался дойти до ворот, но от чрезмерного напряжения у него перехватило дыхание, лоб покрылся испариной.

Расстроенный, Александре вернулся в дом и, бросив в угол веранды хурджин, который хотел взять с собой в Тбилиси, в сердцах сильно толкнул дверь в большую комнату. Он развел в камине огонь и, отогрев руки, стал с неохотой готовить для себя трубку.

Трещит сухое буковое полено, пылает камин, в комнате тепло. У камина, понурив голову, сидит Александре, и сердце у него разрывается от горя.

Он выбил колено недокуренную трубку и зашвырнул ее на камин. Так ее недолго и сломать, но Александре сейчас не до нее.

Рассерженный вышел он на веранду и поразился: следы, оставленные им всего десять минут назад, уже занесло снегом. Нет, не дойти ему до ворот, да и дальше ворот ничего не видно.

Мир кончался у ворот Александре Чапичадзе. Не различить ни дома Абесалома Кикнавелидзе, ни школы большой Екатерины, исчезли и Хемагальские горы…

Да, воспарили горы Хемагали и скрылись вдали.

Идет снег. Одинаково белы небо и земля, белое небо слилось с белой землей, словно растворившись друг в друге, и в этом снежном круговороте белобородый Александре стал похож на деда-мороза, только хурджин его с новогодними подарками валяется на веранде. А в Тбилиси Александре с нетерпением ожидают внуки. Верно, стоят у окна, прильнув к стеклу, Татия и Сандро в ожидании дедушки. Обычно, услышав звонок, они наперегонки мчатся к воротам, чтобы успеть распахнуть перед ним калитку, и Александре с трудом протискивается в нее со своей ношей.

А Александре здесь, стоит на веранде своего дома, и в белизне, соединившей небо и землю, тщетно пытается отыскать дом Абесалома Кикнавелидзе или школу большой Екатерины. Весь мир кончается здесь, у его ворот.

А снег все валит и валит. За весь день ни один человек не прошел мимо ворот Александре. И птицы разлетелись куда-то, и свиней Абесалома не видно, а уж они-то каждый день с утра пораньше подходили к воротам и хрюкали. И не просто хрюкали, эти глупые ненасытные твари оглушительно визжали до хрипоты, пока Александре не выносил им что-нибудь поесть, после чего они удалялись, благодарно похрюкивая и виляя хвостиками. Сегодня их, видимо, испугал снег. Он спрятал дома и горы, окутал туманом Хемагали, лишил голоса волны Сатевелы, а Александре загнал в дом.