— Пошли, пошли, шлепалыцик, — старшина подтолкнул товарища к выходу.

Грузовик мчался на предельной скорости. Свернув с шоссе, поехал изрытым, ухабистым трактом, миновал три деревушки, выехал на грунтовую дорогу; запутывая преследователей, Чен свернул на проселок и, отмахав километров тридцать, вылез из кабины, поднял полог.

— Приехали. Стыдно бросать вас на произвол судьбы, но грузовик мне дали до полудня. Не получив в срок машину, хозяин побежит в полицию.

— И Танюшке пора возвращаться, Григорий Самойлович, наверно, волнуется. Спасибо, товарищ Чен.

— Я ничего особенного не сделал…

— Спасибо, — повторил Данченко. — Поблагодарите доктора — хороший мужик! Ребята, подъем!

— Только заснул, и будят, — ворчал Петухов.

Зевнув, он спрыгнул на землю. Смеркалось, вдали тускло взмигивали огоньки неведомого селения. Озябший Говорухин растирал уши, Лещинский быстро сделал несколько приседаний.

— Морозец, господа.

— Чен и Таня возвращаются в город, поезжайте с ними, пока не поздно, как-нибудь оправдаетесь перед начальством.

— Зачем?! Мы же условились!

— Решайте поскорее, — попросил Чен. — Нам еще ехать и ехать. Садитесь в кабину, Таня. Господин Лещинский тоже сможет там поместиться.

— Вы очень любезны, Чен. Я остаюсь.

— Коли так, всего наилучшего, Чен. Низкий поклон. А тебе, дивчина, хорошего жениха, — Данченко пожал руки Тане и китайцу.

Привстав на носки, Таня чмокнула старшину в колючую щеку, подошла к Лещинскому. Говорухин потянул Петухова за рукав, Таня и Лещинский смотрели друг на друга. Петухов подошел к сидевшему за рулем Чену.

— Бывай здоров. Мы с тобой шоферюги и друг друга поймем. Собирай-ка, дружок, толковых ребят, дуй в лес, сколачивай партизанский отряд и начинай лупить самураев — что они с вашим народом делают!

— В чужие дела не встревай, Кинстинтин, — одернул Говорухин. — Китайцы сами разберутся, поймут, что к чему.

— Лесов у нас мало, — сказал Чен. — Но сопротивление захватчикам растет. Во многих районах оперируют партизаны, сражается с оккупантами и китайская Красная армия и части националистов. Впрочем, об этом я знаю понаслышке, моя сфера — коммерция.

Костя посмотрел на него с сожалением, сплюнул.

— Эх, купец, распротак твою бабушку! Жареный петух тебя не клюнул…

Чен понял не вдруг, а когда дошел до него смысл сказанного, виновато развел руками. Не мог же он поведать этим славным парням, что давно выполняет задания военной разведки, и хотя работает не на коммунистов, а на Гоминьдан^[223], но все же борется против иноземных поработителей. Хотелось хоть как-то намекнуть о своей причастности к общенародному делу, но подошли Таня с Лещинским, и Чен промолчал. Девушка обняла Лещинского.

— Когда ваши мытарства закончатся, объявитесь, Стасик. Обязательно.

— При первой же возможности, — Лещинский поцеловал Тане руку.

— Я помолюсь за вас. И за вас, Косточка, тоже.

— Хорошая ты девка, Татьяна. Просватал бы, да некогда. Не поминай лихом. А на молитвы времени не трать — в рай меня не возьмут, а в аду чертей и без меня полным-полно.

— До свидания, Косточка.

— Прощай, Татьяна, прощай.

Девушка протянула сложенный квадратиком листок, Петухов, избегая пытливого взгляда Лещинского, спрятал его в карман. Взревел мотор, автомобиль развернулся, покатился по обледеневшей дороге и растаял в ночи.

XXI

СКВОЗЬ ЛЕДЯНУЮ МГЛУ

Истекала третья неделя пути. Шли ночью, днем отлеживались в оврагах, отсыпались в рощах. Питались скудно, продукты экономили. Пайки распределял Данченко, проявляя чудовищное скопидомство. На этой почве между ним и Петуховым вспыхивали споры. Костя требовал увеличить рацион, старшина отказывался. Лещинский в дискуссиях на продовольственную тему участия не принимал, лишения переносил безропотно. Говорухин, в душе горячо поддерживая Петухова, вслух, однако, не высказывался — командиру виднее. Когда жалкая пайка снова была уменьшена и Петухов атаковал Данченко с удвоенной энергией, старшину неожиданно поддержал Лещинский.

— С покупкой продуктов надо повременить. Контакты с лавочниками, крестьянами нежелательны, да и денег у меня осталось мало, а конца путешествия не видно.

— Денежки пожалел? — съязвил Петухов.

Лещинский был ему физически неприятен, скользкий тип.

— Ваш выпад оставлю без внимания, отвечать на булавочные уколы не намерен.

— А идти с нами намерен?

— Смени Говорухина, Петухов, понаблюдай за дорогой, — приказал Данченко.

Ворча, Костя отошел в дальний конец сарая.

— Смена, Пишка. Отдыхай.

— Я не уморился. Глаза, правда, режет, солнышко сегодня злое. Опять же снег блестит. А дорога пустая, даже чудно, сколько идем, никого не встретили, вымер, что ли, Китай?

— Думаю, Чен и его друзья нарочно выбрали такой маршрут, чтобы облегчить нам путь. Скорее всего, так.

— Землица тут никудышная, Кинстинтин. Солоноватая, пески. А ежели земля не родит, кто на ней поселится? С другой стороны, хорошо, что местность пустынная, меньше шансов нарваться на японцев. Станислав Леонидович тоже так считает.

— Ах, он уже Леонидович!

— Что особенного? Ты, Кинстинтин, напрасно его не полюбил, человек как человек, заблудший, правда. Вернется на родину, повинится, может, и срок схлопочет — что ж из того? Отбудет, очистится, станет честно работать.

— На кого?

— Э, Кинстинтин! Уж коль человек решил с нами пойти, стало быть, заграница ему остобрыдла, тянет в родные места. Поживет, пообвыкнется, глядишь, и пользу приносить станет: мужик мозговитый.

— Волк он! Такого не перекуешь, ненависть к советскому строю с молоком матери всосал. Враг врагом и останется, как его ни воспитывай. Не пойму, за каким хреном беляка с собой тащить? Да разве нашего Петра переубедишь? Дуб!

— Не дело говоришь, Кинстинтин. Станислав Леонидович старается, он нам еще не раз сгодится — до границы топать и топать. Рано или поздно жителей встретим, ты, что ли, с ними объясняться станешь? Русский матерок здесь отродясь не слыхивали. Не поймут.

— Ошибаешься, Пиша. Этот язык весь мир знает.

— Веселый ты парень, Кинстинтин. Откуда только такие берутся?

— Изготовляют по особому заказу. И все же на месте командира я бы с Лещинским не связывался. Проведет нас по японским тылам и адью — мы в одну сторону, он в другую. Пусть радуется — врага не отпускать, не перевоспитывать — уничтожать надо. Не время сейчас воспитательной работой заниматься, судьба Родины решается. Я читал у доктора русские газеты. Много всякой чепуховины, но есть и серьезные статьи: про Сталинград. Там идет гигантское сражение, от исхода этой битвы зависит все.

— Не выйдет у Гитлера. Умоют его хорошенько и погонят вспять.

— Конечно, наши фрицам жару в мотню^[224] всыплют. Но душа болит.

А на душе у Лещинского ночь. Черная, непроглядная. Марш по пустынным маньчжурским степям отрезвил его — предприятие абсолютно безнадежное, нереальное, просто чудо, что до сих пор беглецы не нарвались на полицию, жандармов или разномастных коллаборационистов. Предателей здесь предостаточно, немало найдется и всяческих прихвостней, желающих выслужиться, угодить оккупантам. Рано или поздно беглецов схватят. Красных пограничников — к стенке, его же замучают на допросах. Однако положение безвыходное, выбирать не приходится, остается ждать.

Лещинский сокрушенно вздохнул.

— Думки тревожат? — участливо осведомился Данченко. — Меня тоже. Прикидываю, как ускорить движение, и никак ничего не придумаю. Податься бы на шоссе, захватить какую-нибудь машину — и вперед.

— Хорошие дороги нам заказаны, на проселочных тоже небезопасно. Дальше станет еще труднее, принимая во внимание политическую обстановку в стране, которую мы с вами вознамерились покинуть. Не только Квантунская армия и различные оккупационные службы, но и иные, не менее враждебные нам формирования буквально кишат в Маньчжоу-Го. Здесь настоящий конгломерат: гоминьдановские войска сражаются с японцами, а при случае — с китайской Красной армией, в их тылах оперируют части маньчжурского императора Пу-И, которые изменчивы, как пена морская, хотя и весьма неплохо вооружены и многочисленны. Чем ближе к границе, тем реальнее встреча с отрядами российских патриотов. Простите, я хотел сказать…