— Сюда! В трюм…

Выждав время, Данченко выглянул из люка. На палубе навалены мешки с зерном, рубка пуста. Старшина вылез наверх, обошел утлое суденышко и спустился вниз.

— Экипаж отсутствует.

— Отлично, — обрадовался Петухов. — Одолжим лодочку без отдачи, и полный вперед на всех парусах!

— Отставить! Чужого не возьмем.

— Обстоятельства требуют действий, — улыбнулся Лещинский. — Давайте превратимся в пиратов, возьмем на абордаж джонку и поплывем, отбиваясь от многочисленных недругов. Увы, в никуда.

— Гражданин задержанный прав. Сплывать по течению ни к чему. Нам треба на север, к границе, а река течет на юг, в океан, — сказал Данченко.

— Не сочтите за дерзость, но мне не импонирует ваш лексикон. Слово «задержанный» звучит не слишком обнадеживающе и, строго говоря, не соответствует истине. Лучше сказать добровольно присоединившийся, хоть сия формулировка от реальной действительности еще дальше…

— Дело не в словах. У нас на Вкраине кажуть: хоть горшком назовы, тильки в пичь не ставь. Давайте решать, не век же здесь куковать. Да и хозяин может нагрянуть, тогда придется идти на крайние меры, а это нежелательно.

— Свяжем, как овцу, и побрыкаться не дадим, — сказал Говорухин.

— Не годится…

— Да, насилие лучше исключить, — сказал Лещинский.

Послышались легкие шаги, Петухов метнулся в угол, Говорухин стал у люка. Заскрипел трап, в трюм спустился старый китаец, казалось, он не удивился, увидев чужих, почтительно склонив голову, выслушал объяснения Лещинского. Петухов, прислушиваясь к незнакомой речи, недоверчиво разглядывал старика. Китаец, прижав руки к груди, что-то прокричал, в трюм спустилась девушка с корзинкой и с поклоном протянула ее Лещинскому.

— Нам предлагают позавтракать. Деликатесов не сулят, но заморить червячка можно. Не знаю, как вы, господа, а я зверски голоден.

— Не потравит нас дедуля? — недоверчиво спросил Петухов. — Не нравится мне его рожа.

— Прекрати, Кинстинтин. Люди к нам с добром, а ты… — Говорухин вынул из корзины вареную брюкву^[205], луковку. — Налетай!

— Спасибо, товарищ! — Петухов с чувством пожал куриную лапу старца. — И тебе, сестренка, спасибо. Вы рабочие, да?

Девушка зарделась, закрыла лицо.

— Товалися… — кланялся старик, — товалися…

— Пролетарское единение. Интернационализм в действии. Очень трогательно. Но лучше бы нам уйти — сюда может нагрянуть полиция, — предостерег Лещинский.

— И я так считаю, — согласился Данченко. — Вечером попробуем вырваться из города.

— А потом? — спросил Говорухин.

— Будем пробиваться к границе.

Лещинский удивленно присвистнул:

— Вы отдаете отчет своим словам, Петр…

— Аверьянович.

— Петр Аверьянович. До границы более тысячи километров враждебной вам территории. Как вы намерены их преодолеть? Угоните автомобиль?

— Будем действовать по обстоятельствам. На худой конец пеши пойдем.

— Поразительное безрассудство! Вы же кадровый военный, пограничник, неужели вы всерьез полагаете, что сумеете преодолеть все препятствия на пути, а их будет множество. Если хотите выжить, останьтесь в Китае, попытайтесь приспособиться к окружающей среде. Документы в конце концов можно достать, тут все продается и все покупается…

— Предлагаешь пойти в иуды? — Петухов сжал кулаки, Данченко поспешил заслонить Лещинского, но переводчик не оробел.

— Вы меня неправильно поняли, юноша. За время нашего вынужденного знакомства я имел возможность составить о вас и ваших друзьях определенное представление. И уж коль скоро полковник Кудзуки обломал о вас зубы, а полковник большой мастер своего дела, мне совершенно ясно, что на роль христопродавцев вы не годитесь. Я имел в виду другое. Вы находитесь в стране, раздираемой внутренними противоречиями, здесь кипит ожесточенная борьба за власть. Китайцы дерутся между собой, огромные районы контролирует китайская Красная армия. Она сражается с националистами Чан Кайши, с различными полуфеодальными формированиями, с хунхузами, которых в Китае видимо-невидимо. Но главный ее противник — оккупировавшие страну японцы. Часть Китая японцы называют Маньчжоу-Го, там властвует император Генри Пу-И, личность бесцветная и жестокая, как всякая марионетка. Маньчжурский император имеет в своем распоряжении войска, жандармерию, полицию; в Китае немало русских эмигрантских организаций различного толка — от либералов до ярых монархистов и фашистов.

— А вы из каких будете? — спросил Говорухин.

— Если б я знал! Однако лгать не стану: последнее время служил правым. Крайне правым.

— Служил?! Как прикажете вас понимать? — в упор спросил Данченко.

Лещинский помолчал, тасуя мысли.

— Теперь все в прошлом. Но дело не во мне, я искренне хочу вас понять, по крайней мере, стараюсь. Понять — значит простить. Я хочу знать, что представляют собой советские люди, коммунисты. До сих пор я пользовался односторонней информацией, к тому же весьма тенденциозной. Теперь надеюсь получить ее из первых рук. Мною движет не праздное любопытство, возможно, я смогу вам чем-то помочь. Нужно поскорее покинуть Харбин и уехать на север, каким-то образом проникнуть в освобожденные районы Китая. Красные китайцы, надо полагать, встретят своих единомышленников с распростертыми объятиями: ворон ворону глаз не выклюет.

— Полегче, полегче!

— Простите. Постарайтесь попасть к Чжу Дэ или к другому коммунистическому фошу. Красные сумеют переправить вас в Россию. Это все-таки легче, чем добираться туда самостоятельно.

— Резонно, — согласился Данченко. — Но как выбраться отсюда?

— Вопрос сложный. Харбин — город большой, появляться на улицах небезопасно, на вас наверняка объявлен розыск. Полиция и армейские патрули прочесывают квартал за кварталом, поднята на ноги вся агентура. Ваше платье вызовет подозрение, вас схватят. Очевидно, идти в разведку придется мне, хотя и мой костюм тоже весьма непрезентабелен. К тому же, возможно, и меня ищут.

— Черт с ней, с разведкой, обойдемся, — горячился Петухов. — Пойдем напролом.

— И нарвемся на пулю, — рассердился Данченко. — Нужно что-то придумать.

Думали так, что мозги скрипели, ничего путного в голову не лезло: Петухов выдвигал планы один другого рискованней, Данченко последовательно их браковал. Его поддерживал Лещинский, что особенно раздражало Костю. Но доводы переводчика звучали убедительно, недаром старшина с ними соглашался.

Обозленный Петухов обрушился на Говорухина:

— А ты чего молчишь? Расселся с постной физией, как на поминках! Что предлагаешь?

— Я-то?!

— Ты-то. Выкладывай!

— Влипли мы, Кинстинтин, как муха в мед, в этом проклятом Харбине. Ничего не соображаю, голова дурная, мысли враскоряку.

— Эх, ты, тютя! По тайге ходил, а в городе растерялся. Следопыт, называется!

— Ну, ты даешь, Кинстинтин! Лес — друг наипервейший. Он и укроет, и обогреет, и накормит. В тайге я тебя куда хошь выведу с завязанными глазами.

— Брось трепаться, Пишка! Ври, да знай меру.

— А вот и нет. По звукам, по току воздуха, по запахам разным верную дорогу завсегда определю.

— Отсюда по запахам не выберешься, — вздохнул Данченко. — Тут смертью пахнет.

— Ну, вот что, милостивые государи, — решительно сказал Лещинский. — Хватит переливать из пустого в порожнее. Я вас выслушал, извольте меня послушать. Злоупотреблять вашим вниманием не стану, скажу одно: вечером мы покинем сей гостеприимный приют. Вашим гидом буду я.

— А куда вы нас поведете? — насторожился Данченко.

— Есть один приятный уголок…

— Ясненько, — насмешливо протянул Петухов. — Вернемся туда, откуда ушли. Там нас ждут не дождутся. А за находчивость и героизм их благородию пожалуют орден Восходящего Солнца.

— Скверный у вас характер, юноша. Впрочем, я не настаиваю — думайте. Возможно, найдете более выгодные варианты.

— Повременим, — согласился Данченко. — Це дило треба разжуваты.

XVIII