Сухонький, сутуловатый, сморщенный, как печеное яблоко, личиком он напоминал обезьянку, беседуя, пергаментные ручки складывал на округлом животе, детские пальчики беспрерывно перебирали четки. Говорил тихим, вкрадчивым голосом, собеседнику приходилось напряженно прислушиваться, скупо сцеживал слова, но, произнесенные тихим шепотом, они били в сердце пулями.

Было совершенно невозможно определить его возраст, ему можно было дать и сорок, и пятьдесят, и семьдесят лет. Каждый раз Хозяин выглядел по-иному, неоднократно трансформировался, превращаясь из старца в юношу и наоборот. И лишь однажды Господин Хо увидел глаза Хозяина, постоянно скрытые темными стеклами очков в массивной черепаховой оправе. Очки запотели, и, пока Хозяин протирал их мягкой фланелькой, взятой из потертой очешницы, Господин Хо успел заметить, что глаза у Хозяина молодые, цепкие, хотя и окружены сеточкой морщин, но в них поблескивают острые стальные иголочки.

В отличие от предыдущих хозяев, а их Господин Хо за свою бурную жизнь сменил более чем достаточно, от некоторых уходил по-хорошему, от других — с трудом, от третьих — с неприятными последствиями для них самих — кое-кого пришлось отправить в мир иной; в отношении «старого мальчика» Господин Хо подобных намерений не имел, хорошо понимая, что никогда от этого хозяина не уйдет и уйти не сможет. Нынешний Хозяин не платил Господину Хо ни гроша, несмотря на это, главарь хунхузов трудился на него столь ревностно, что сам себе удивлялся. Впрочем, иначе и быть не могло: покидать сей грешный мир Господин Хо не спешил.

Свои отношения с Хозяином Господин Хо держал в строжайшей тайне, виделся с ним крайне редко, задания выполнял всегда скрупулезно, хотя порой против них восставало все его существо. Но артачиться, а тем более ссориться с Хозяином нельзя — благополучие да и сама жизнь Господина Хо находились в детских пергаментных ручках намертво, зажатые тонкими пальчиками.

На сей раз задание было пустяковым, Хозяин попросил принять в шайку некоего человека; верный своей неторопливой манере произносить каждое слово как бы в отдельности, Хозяин наставлял:

— Возьмешь одного. Имя — любое. Предпочитает одиночество. Охраняй. Обязан вернуться. Отвечаешь головой.

Обронив еще десяток слов, Хозяин зябко запахнул табачного цвета халат и сложил пергаментные ладошки на животе. Господин Хо попятился к двери. Так в разноперой банде хунхузов появился худощавый скромно одетый мужчина средних лет, отличавшийся от остальных чрезмерной чистоплотностью, что у хунхузов было уж совсем не в чести. Он подолгу плескался в ручейках, не пропуская ни одного, на привалах коротал время на берегу таежной речки, невзирая на холод, возился в воде, вызывая непомерное удивление и презрительные насмешки хунхузов. Господин Хо долго не мог придумать этому человеку имя, бандиты опередили главаря, окрестив незнакомца Мокрицей. Новичок не обиделся, охотно откликался на неблагозвучную кличку, забавляя остальных.

Постепенно к Мокрице привыкли, перестали дивиться его странным причудам, обращать на него внимание. Один только Коршун, долговязый и кривой спиртонос, постоянно терся около новичка, внимательно к нему приглядывался; Господину Хо, от ястребиных глаз которого не укрывалось ничто, это не понравилось.

Однажды, когда Мокрица, по своему обыкновению, плескался в ручье, главарь, кликнув хунхузов, подошел к оробевшему Коршуну.

— Зачем вертишься возле Мокрицы?

— Да так… — Бандит замялся, но, поглядев на главаря, зачастил, захлебываясь: — Часы у него. Золотые!

— Понятно. — Молниеносно выхватив пистолет, главарь выстрелил, пуля разнесла Коршуну череп. Господин Хо полоснул холодным взглядом по недоумевающим соратникам. — Все поняли? Вот и хорошо.

Преподав подчиненным маленький урок, Господин Хо успокоился, он не хотел рисковать. Суд скорый и праведный свершился, хунхузы, видевшие в своей бурной, обильной кровавыми событиями жизни всякое, равнодушно разошлись, а Господин Хо сел на поваленное бурей дерево и задумался: кто же такой этот мозгляк, из-за которого столько хлопот? И почему его так тянет к воде, на каждом привале он, вместо того чтобы отдыхать, бежит к ручью или реке, сидит на корточках, низко наклонившись над водой, что-то бормочет, быть может, молится? А если кто-нибудь проходит мимо, Мокрица словно каменеет. Субъект более чем странный…

Ни многоопытный Господин Хо с его незаурядными умственными способностями, ни тем более Горчаков, для которого все рядовые хунхузы были на одно лицо, представить себе не могли, что бесцветный худощавый человечек, носящий унизительное прозвище, имеет два университетских диплома, ученую степень доктора наук и является весьма ответственным сотрудником организации, именуемой «Карантинный отряд по обеспечению водой японской императорской армии в Северном Китае».

Под этим безобидным названием в годы второй мировой войны активно действовал сверхсекретный «Отряд 1885», активно разрабатывавший способы ведения бактериологической войны. Штаб этой самостоятельной единицы японских вооруженных сил находился в Пекине, а филиалы в Тайюане, Тяньцзине, Цзынани и Чайнзякоу^[183]. Командовал «Отрядом 1885» полковник медицинской службы Эйдзи Нисимура, непосредственно подчиненный генерал-лейтенанту медицинской службы Сиро Исии, начальнику «Отряда 731», расположенного в предместье Харбина.

Личный состав этих подразделений занимался работой, результаты которой грозили человечеству неисчислимыми бедами и невероятными страданиями. В специальных лабораториях, в контейнерах для бактериологических посевов, убийцы в белых халатах любовно выращивали бактерии чумы, холеры, черной оспы и других страшных болезней, разводили блох, зараженных бациллами чумы. По замыслу ученых-вурдалаков 15 тонн чумных блох, распыленных с воздуха или рассеянных по поверхности земли, создавали «чумную» зону, охватывающую территорию в сотни и сотни квадратных километров, населению «зоны» грозила верная смерть.

Специалисты генерала Исии работали круглые сутки, к концу второй мировой войны накопили запасы бактериологического оружия, которых с избытком хватило бы на все человечество.

Дело было поставлено на широкую ногу. В каждом отряде существовало несколько отделений, которые выращивали только определенных бактерий. Оборудование каждого отделения состояло из двух систем.

На процессе японских военных преступников, происходившем после войны в Хабаровске, выяснилось, что первая система состояла из котлов, в которых приготовлялась питательная среда для выращивания бактерий, емкость такого котла — около тонны. При максимальной загрузке в течение месяца можно было производить сотни килограммов опаснейших бактерий — чумы, брюшного тифа, сибирской язвы, холеры, паратифа^[184], дизентерии.

Незадолго до капитуляции Квантунской армии генерал Исии Сиро приказал уничтожить все следы преступлений. База «Отряда 731» близ станции Пифань, равно как и базы и филиалы других дьявольских отрядов, была взорвана. Оборудование и документация уничтожены, «подопытный человеческий материал», на котором производились адские опыты, был расстрелян, а трупы несчастных сожжены.

Убийцы в белых халатах экспериментировали на людях, которых в официальных документах цинично называли «бревнами». Среди «бревен» были китайцы, монголы, русские, американцы, англичане, люди других национальностей. Методы «исследователей» были чудовищными.

На секретных полигонах в условиях, максимально приближенных к боевым, отрабатывались наиболее эффективные способы уничтожения противника с помощью бактериологического оружия, испытывались бактериологические бомбы системы Исии. Людей привязывали к столбам, затем по сигналу дымовой шашки прилетал самолет и сбрасывал фарфоровые бомбы, начиненные чумными блохами. Другие бомбы, начиненные бактериями столбняка, устанавливались неподалеку от «подопытных», привязанных к столбам, затем взрывались, течение заболевания скрупулезно фиксировалось на бумагу и кинопленку вплоть до гибели «бревна». В безлюдной степи близ станции Аньда подрывали баллоны с чумными бактериями, «бревна» заражали легочной чумой, заболевших по воздуху отправляли в «лабораторию» для дальнейшего изучения.