Я имею сейчас в виду импотенцию не в биологическом смысле, а в смысле неспособности ни к каким плодотворным действиям, что и демонстрирует московский депутатский корпус постоянно, за редким исключением.

Понять их, разумеется, можно. Это ж смерть, когда сам не в состоянии, а кто-то нагло, чуть ли не на глазах, вызывающим образом — завидно же! Пусть даже и не на глазах, а над потолком, при нашей-то звукоизоляции, да еще если молодожены, да еще если кровать скрипучая! Это ж хоть из дому беги!

Характерно также, что претензии не к авторам объявлений, а против публикаторов. Если б против авторов объявлений, городами пришлось бы сажать. Ну что ж делать, не придумало еще человечество другого способа размножения, как вот существующий, ни делением, ни опылением не получается пока, к большой досаде депутатов.

И последнее, что хотелось бы не обойти вниманием. Говорят, некоторые статьи в «Московском комсомольце» сильно развращают маленьких детей. Хотелось бы посмотреть на ребенка, читающего не книжку с картинками, а газету, пусть и такую развеселую, как «МК»! На этого вундеркинда! На эту малютку! Может, ему место уже не в школе первой ступени, а в Академии наук.

Лично мне приходилось до сих пор иметь дело с заурядными, обыкновенными детьми. Им лишь бы мяч погонять, их газету и силком не заставишь взять в руки.

Но если ваш ребенок настолько развит, что видит толк в чтении газеты, то никакие откровения о сексе ему не страшны. Значит, он — вполне зрелый человек. Побеседуйте с ним! Может, еще и чего новенького для себя узнаете.

Давайте выпьем! Давайте махнем по маленькой, заложим за воротник, чекалдыкнем, дербалызнем, клюкнем, пропустим, смочим горло, кирнем, шандарахнем, вздрогнем!

За дальнейшее углубление реформ! За всеобщую приватизацию! За укрепление курса рубля! За фермеризацию на основе инвестиций!

Ах, хорошо пошла! И быстренько, быстренько закусили! Ну а теперь и поговорить можно.

Едва себя начинаю помнить, она уже тут как тут. Сначала как непременная принадлежность взрослого мира. В стройном прозрачном сосуде, запечатанная сургучом, словно пакет с важнейшим государственным донесением. Отец, когда ее пьет, сразу становится добрей, а мать почему-то, наоборот, сердитей. И еще одна странность: заливая себе вовнутрь содержимое бутылки, взрослые морщатся, начинают хватать ртом воздух, но через короткий промежуток времени забывают, как им было плохо, и снова пьют. Также совсем непонятно, почему вдруг им внезапно приспичивает прямо тут же, немедленно выяснять, уважают ли они друг друга? Оказывается, ужасно уважают. Там вообще что в этой бутылке-то находится? Уважение, что ли? В жидком виде? Значит взрослые, как только оно начинает иссякать, вот таким образом его пополняют? И как тогда понимать слова учительницы насчет того, что самое страшное — это потерять уважение к кому-то? Я не знаю, как у нее, но в нашем доме уважение никогда не переводится, одна-две бутылки в кухонном шкафчике, которые отец называет стратегическими запасами. Эту добрую традицию суждено продолжить и мне. Яблочко, как говорится, от яблони… Ну, мало ли, вдруг кто неожиданно на огонек забежит, да и самому порой необходимо снять стресс. Кроме того, водка удобная форма расплаты: рубль может падать, как ему заблагорассудится, может совсем превратиться в труху, что же касается сорокаградусной, она не подвержена инфляции, всегда конвертируема в любую сторону, и слесаря-сантехники как брали гонорар бутылками, так и продолжают брать.

Ну, первая крылом махнула, вторую позвала! Сия бессмертная фраза принадлежит Андрею Кучаеву, нам чужого не надо. Выпили и быстренько-быстренько закусили!

И тут я склоняю голову перед безбрежностью темы. Где тот Гоголь, который бы только еще и мог ее осилить? И Венечки Ерофеева тоже уже нет. Это какой же славный путь прошла российская словесность от Евгения Онегина до Павки Корчагина! Здесь отдохнула немножко и зашагала дальше. Куда? А прямиком к Курскому вокзалу, от которого отходит электричка «Москва — Петушки», где в одном из вагонов мыкается с похмелья герой именно нашего времени.

Ловко найденную формулировочку — «эпоха застоя» моментально переделали в «эпоху застолья». И до чего же удачно! Одни уходили в диссиденты, другие в алкоголики. Что тоже являлось как бы легальной формой диссидентства. Уходили от уколов совести, от карьеры, которую трудно было сделать без того, чтобы не голосовать против Сахарова и Солженицына, уходили вообще от участия в жизни. Уходили, как на фронт. И, как с фронта, часто не возвращались. А знаете, тоже ведь своего рода героизм. Своего рода подвиг. Подвиг неучастия. Подвиг, правда, облегченный тем, что совершался под сильным наркозом. Но хоть и под наркозом, а — подвиг.

И кто сказал, что мы, дети «той земли, рожденные под этим не очень-то веселым небом», не ценим и не понимаем свободу? Враки! Очень даже ценим. Мы к ней инстинктивно тянемся. Только свобода на трезвую голову нам трудно дается. Это же миллиметр за миллиметром отвоевывать свободу у несвободы. Это выдавливать из себя по капле раба три раза в день после еды. Это чапать на избирательный участок, чтобы проголосовать на референдуме, когда как раз магазин на полпути. Зачем свобода слова, политических партий и собраний? Ты выпей, выпей! И такая сразу свобода слова появляется, что твоему Робеспьеру и не снилось! Ты меня уважаешь? И я тебя! И все мы здесь друг друга уважаем. А если мало мы этого уважения взяли, кто нам мешает снова за ним гонца послать?

Ну, быстренько по махонькой! И закусили, закусили.

В прошлое воскресенье в Москве закрывалась выставка французского художника Анри Матисса (1869–1954). Ну и я как культурный человек тоже решил сходить посмотреть. Больше всего в картинах Матисса меня поразили даты жизни и смерти этого выдающегося мастера. Долго прожил человек. Вот что значат хорошее французское питание и положительные эмоции. Матисс родился за год до рождения Владимира Ильича Ленина, а умер намного позже него. Ведь и Ленин вполне мог прожить по крайней мере столько же, а при благоприятном стечении обстоятельств еще и больше. Во всяком случае, если бы не злодейский выстрел эсерки Каплан, Ленин запросто мог бы дотянуть до 30-х годов. Да, 30-е годы… Их, конечно, Ильичу перескочить было бы трудно. Скорей всего, его бы судили как заговорщика и предателя дела Ленина-Сталина. И наверное бы расстреляли. Но давайте представим на минуточку, что и тут бы удача не отвернулась от вождя мирового пролетариата. Понимаю, что представить такое непросто, может быть, даже невозможно, но давайте попробуем. Дали бы ему, допустим, пятнадцать лет и еще пять по рогам, отбыл бы Ильич лагеря и вышел бы на свободу. Случалось же подобное со многими, почему с ним не могло случиться? Очень даже могло.

А там не за горами уже и оттепель, разоблачение культа личности, фестиваль молодежи и студентов, искусственный спутник Земли. И мы вполне вправе допустить, что наш гениальный учитель своими бы глазами увидел, как из его мавзолея выносят тело сатрапа Сталина, и вместе с нами порадовался бы. Сколько тогда было бы Ленину? Ну, там под девяносто. Не такой уж невозможный возраст. Многие доживают. А если учесть, что детство Ленина проходило в более благоприятной экологической обстановке, чем у нас, а я думаю, вы согласитесь, что именно в детстве закладываются основы долголетия, то и вовсе не вижу в этом ничего фантастического.

А недавно в одной газете я прочитал, что пять тысяч японцев отметили свое столетие. Ну чем Ленин хуже какого-нибудь японца? И он мог бы как-нибудь докряхтеть до своего столетия. И вместе с нами принял бы участие в торжествах по случаю 100-летия В. И. Ленина. И поднял бы бокал шампанского за нашего гениального вождя и учителя. И, может быть, хватило бы у него сил съездить на БАМ посмотреть, как там идут дела. И, наверное, нет, не наверное, а точно, на аэродроме бы его провожали члены партии и правительства. И Леонид Ильич Брежнев не наверное, а точно обнял бы Владимира Ильича и крепко бы расцеловал. А мне кажется, что Ленин целоваться не любил, особенно с мужиками, но, наверное, стерпел бы, потому что обычай такой среди высших партийных деятелей — целоваться. Традиция.