Надо вам сказать, что эту свою поразительную способность — путешествовать во времени и пространстве в любом направлении — Федя развил еще в школьные годы. Бывало, только начнет учитель объяснять устройство парового двигателя, как Федя тут же покидает свое бренное тело, потихоньку выскальзывает из класса — и был таков. Правда, случались и накладки. Не всегда Федя успевал вовремя возвращаться обратно.

— Булкин, к доске! — например, неожиданно говорит учитель. — Расскажите нам, как же работает паровой двигатель?

А Булкина-то и нет. Где Булкин? Федя в это время, перескакивая через меридианы, климатические пояса и континенты, только еще возвращается в класс.

— Федька, тебя к доске! — шипит сосед.

— А? Что? — бормочет Федя, который на самом-то деле сейчас только пересекает Валдайскую возвышенность.

— Ну-с, долго вас еще ждать, Булкин? — спрашивает учитель.

Федино тело медленно встает и бредет к доске.

— Мой дядя самых честных правил, — мямлит оно, — когда не в шутку занемог, он уважать себя…

Класс хохочет.

— Садитесь — два! — говорит учитель.

Худо-бедно, но Федя все-таки закончил школу, потом институт и стал работать в одном конструкторском бюро. Часто, стоя за кульманом, он проделывал увлекательнейшие экспедиции то к тропикам, то к Северному полюсу. В общем, если уж называть пещи своими именами, Федя прогуливал целые дни, причем начальство об этом ничего не знало.

Путешествие в Арктику было последним Фединым путешествием. Надо сказать, оно было на редкость трудным. На своем пути отважные исследователи во главе с Федей встречали неприступные торосы, сражались с рассвирепевшими белыми медведями, проваливались в полыньи. Заглядывал Федя в конструкторское бюро лишь к обеду, а затем снова продолжал штурм полюса.

И вот, когда цель была уже близка, Федя различил сквозь пургу бежавшего навстречу человека. Человек размахивал руками, и было видно, что все, что защищает его от холода — это костюм и рубашка: галстуком. Человек приблизился.

— Вы? — оторопь взяла Федю. Он узнал своего непосредственного начальник? — Значит, вы тоже?.

— Да, мне тоже пришлось научиться путешествовать таким образом, — укоризненно сказал начальник. — Иначе вас разве найдешь. Вроде на своем рабочем месте, а на самом-то деле… Весь земной шар обшарил, покуда на вас наткнулся. Совсем сбился, знаете, с ног.

— Понятно, — сказал Федя. Что ему еще оставалось говорить.

— Прощу вас, мил-человек, — умоляюще произнес начальник, — возвращайтесь на свое рабочее место, а то план горит. Возвращайтесь, голубчик, а?

— Хорошо, — пообещал Федя.

— Ну вот и молодцом, — обрадовался начальник и тоже заспешил обратно. Правда, на минутку он по пути заскочил к дочке в пионерский лагерь, но это же на минутку.

У Федора Федоровича Кротова испортились часы. Ужасно он распереживался, Федор Федорович. Ходил к специалистам, думал, помогут. А те только руками разводят.

Друзья утешали Кротова.

— Плюнь, — говорили друзья, — выбрось из головы. Подумаешь, часы! У тебя другие часы будут. Еще лучше!

— Как же плюнуть?! — отвечал Кротов. — Любил и их. Хорошие часы. Как раз после обеда. С 1.30 до 16. Бывало, придешь из столовой в кабинет, голову на письменный стол положишь — и сразу заснул. А теперь сна ни в одном глазу.

Очень, знаете, жаль человека.

Лето провели мы в Березовке, снимали дачу. Но вот незаметно подступило время прощаться. В последний раз прошлись мы по лесу, поклонились тихой речке, сказали «до свиданья» душистому полю. Печальными глазами проводила нас соседская буренка, и ей мы тоже сказали спасибо за чудесное молоко, которым поила она все наше семейство.

Вернувшись на дачу, мы разыскали в саду хозяина.

— Ну, Василь Петрович, — сказал я, — как ни грустно, а расставаться надо!

— Зови меня просто Вася, — сказал он, смахивая скупую мужскую слезу.

— И ты меня зови просто Петя, — растроганно произнес я. — Комнатку мы у тебя снимали, Вася. Ровно три месяца.

— И терраску, — сказал хозяин, еле сдерживая рыдания. — Терраску тоже. Ровно три месяца и два

ДНЯ.

— Хорошая терраска, — сказал я, прикладывая платок к глазам. — Хорошая, хоть и маленькая. Повернуться негде.

— Это точно, что маленькая, — согласился он, принимая валерьяновые капли. — Зато солнечная. Рамы большие.

— Как наша с тобой дружба! — сказал я, и мы троекратно расцеловались.

— Так сколько же с нас, Вася, за комнатку и ма-а-а-ленькую терраску?

— Триста пятьдесят. Но прошу, не надо об этом, Скажи лучше, письма писать будешь? Телеграфируй, как доехал. Очень буду волноваться.

— Триста. И ты тоже пиши. Не забывай друга Петю.

— Как можно забыть! Привык я к тебе. К жене твоей. Сыну. Шустрый мальчонка. На прошлой неделе чашку у меня разбил. Скучать без него буду.

— Красивая чашка, — вздохнул я, — правда,

Лез ручки. С ручкой ей бы цены не было.

— Без ручки, но дорога как память. От дедушки осталась. Бедный дедушка! Триста тридцать, и по рукам!

— Триста двадцать!

— Триста двадцать пять!

Я выворачиваю бумажник наизнанку. Хозяин с хозяйкой провожают нас до околицы и долго машут вслед носовыми платками. До свидания, Березовка!

Его стол — у окна, мой — чуть ближе к двери. Телефон у нас параллельный.

Он входит, садится за стол и говорит:

— Если позвонят, меня нет

— А где вы? — спрашиваю я.

— Я здесь. Но для них меня нет. Ни для кого.

— Ага, значит, вы уехали, — догадываюсь я.

— Уехал.

— Надолго?

— Буду часа через два.

Он склоняется над своим столом, я — над своим. Наконец он поднимает голову и говорит:

— Я приехал.

Я киваю, и мы опять склоняемся над столами, каждый над своим.

Через некоторое время он встает.

— Я уехал.

— В каком смысле? — осторожно осведомляюсь я.

— В прямом.

— А если позвонят?

— Скажите, что я здесь, но сейчас меня нет. Я где-то рядом.

Он выходит и закрывает за собой дверь. А может, не выходит и не закрывает. Кто его знает. Звонит телефон.

— Алло, это вы? — спрашивают в трубке.

— Нет, не я, — говорю я на всякий случай.

— А кто?

— Ну в каком-то смысле я, но не совсем. А это кто?

— А что?

— Да нет, ничего.

— А он где?

— Он здесь. Вернее, его нет, но он где-то тут. Что-нибудь передать?

— Передайте, что никто ничего не передавал.

— Хорошо, — и я кладу трубку.

То есть я ее не кладу, потому что и не поднимал, так как никто не звонил, а если и звонил, я нее равно был в другом месте, куда, может быть, и звонили, но уже не при мне, так как я оттуда уехал и меня там не было.

Говорят, что когда-то наш городок стоял у моря. Оно постепенно высыхало, высыхало, пока не превратилось в озеро, потом и вовсе в небольшой пруд. Теперь вокруг него громыхает трамвай, и пассажиры могут видеть из окон, как дети пускают в пруду свои кораблики и плавают по зеленой глади два лебедя. Но вода в городском водопроводе хранит едва уловимый солоноватый привкус, и наследственное пристрастие жителей к крепким морским выражениям напоминает о том времени, когда пруд был настоящим морем.

И еще: по-прежнему в нашем городе множество моряков. Они существуют для красоты, и действительно нельзя не признать, что морская форма им очень к лицу. Днем моряки служат в морском ведомстве, а вечерами собираются на веранде кафе «Фрегат» с видом на пруд. Здесь, за стаканчиком коктейля «Десятый шквал» и доброй трубкой, хорошо беседовать о преимуществах различных типов судов, о тонкостях навигации, о выгодных фрахтах.

Жизнь в нашем городке тихая, спокойная. Только вот жены моряков все так же тревожно ожидают мужей, не находя себе места, покуда из-за поворота улицы не возникнет знакомая фигура, идущая враскачку. Женское сердце остается женским сердцем.