— Ничего себе — еще два месяца!

— Ужас! Еще два месяца называться мужем и женой! Но ты ему здорово ответил, что мы — взрослые люди и вполне способны сами отвечать за свои поступки.

— Ты тоже держалась молодцом. Как ни старался он тебя сбить, стояла на своем — не сошлись характерами, и точка!

— Все, как мы с тобой договорились, верно?

— Ага! А он опять за свое. Что у него, мол, дети такие же, как мы, и что он знает, как молодежь пасует перед первыми трудностями и принимает скоропалительные решения.

— А ты ему вежливо так, но твердо: «Какие такие скоропалительные решения?! Мы, извините, все обдумали бесповоротно и передумывать не собираемся».

— Ага! А он тогда очки свои взял и начал их протирать. Я думал, он их насквозь протрет.

— Жуткий тип!

— И не говори!

— Воображаю, каково его детям приходится.

— Наверняка — несчастные ребята! Не могу себе представить, чтобы ты со временем стал таким же занудой, как он.

— И я не могу тебя представить этакой унылой мамашей, которая с утра до вечера пилит своих ребят.

— Мне кажется, что наши дети рассказывали бы нам все, что с ними происходит. Никогда бы не лгали нам.

— Еще бы! Попробовали бы они нам солгать. А если и случилось бы что-нибудь подобное, главное — держать одну линию. Если отец говорит «нет», значит, и мать должна говорить «нет».

— Какой ты у меня умный!

— Знаешь, я хотел тебе сказать одну вещь…

— Какую?

— Ты мне нравишься.

— Правда?

— Честное слово.

— И ты мне.

— Слушай, давай поженимся!

— Как-то так вдруг все неожиданно, надо подождать, проверить свои чувства.

— А чего издать, я тебя люблю, и точка!

— Все-таки хорошо бы родителей поставить в известность.

— И поставим! Подадим заявление в ЗАГС и сразу же поставим…

— А свадьбу где играть будем?

— Где? В ресторане, конечно. Такую свадьбу отгрохаем, закачаешься.

— Ух, здорово! Я уже себе и платье придумала. Я тебе сейчас нарисую, какое платье.

— Нарисуешь, нарисуешь потом, а теперь пошли скорее, а то ЗАГС закроется.

— Какой ты нетерпеливый. А ты меня правда побить?

— Просто жить без тебя не могу.

— И мы никогда не расстанемся?

— Ни за что на свете!

Взрослые любят приставать к детям с дурацкими вопросами. Как увидят ребенка, так сразу: «Как тебя зовут, мальчик?» да «В каком ты классе?» При этом голос у них делается приторный-приторный, будто с ребенком нельзя разговаривать так же, как со всеми нормальными людьми.

Вот, к примеру, Борис Федорович, приятель моих родителей… Мне уже надоело отвечать ему, что зовут меня Петя, что хожу я в первый класс и так далее. Можно было бы за столько времени и запомнить, так нет же, он все равно каждый раз спрашивает меня об одном и том же.

Один раз, когда родителей не было дома, приходит к нам Борис Федорович со своим сыном Юркой. Борис Федорович как увидел меня, тут же сделал умильное лицо и уже собрался засюсюкать, но я опередил его:

— Привет, — говорю, — Юрка! Ну-ка, ну-ка, показывай, кого это ты к нам привел?

— Это мой папа, — отвечает Юрка.

— У-у, какой большой дядя! — говорю я. — А как дядю зовут?

Борис Федорович встал с открытым от удивления ртом и стоит, слова выговорить не может.

— Дядя, наверное, язычок проглотил, — догадался я.

— Борис Федорович его зовут, — отвечает за своего отца Юрка. — Не знаю, что это с ним сегодня сделалось. Обычно такой бойкий, а тут…

— Ну, ничего, ничего, освоится, — говорю я. — Вот смотрю на него: вылитый ты. Просто копия! Особенно глаза. На работу ходит?

— Работает! — говорит Юрка.

— Как, не огорчает?

— Всякое бывает, конечно. Недавно прогрессивки лишили. А вообще ничего, старается. Вот видишь, встал в дверях и стоит. Может, пройдешь наконец в комнату?

— Сегодня по телевизору футбол. Можно я телевизор посмотрю, — обрел дар речи Борис Федорович.

— Опять телевизор! — всплеснул руками Юрка. — Его от этого телевизора просто не оторвать. Диссертацию забросит и смотрит… Ты бы нам стишок рассказал… А то люди подумают, что ты совсем нелюдим какой-то.

Борис Федорович уткнулся глазами в пол и надул губы.

— Неужели он у тебя ни одного стихотворения не знает? — спросил я.

— Знаю! — сказал Борис Федорович.

— Просим, просим! — сказал я и похлопал в ладони.

— Поздняя осень, грачи… — начал Борис Федорович и замолчал.

— Забыл, наверное, — предположил я.

— Сейчас вспомнит, — сказал Юрка. —

У него от волнения… Ты только не спеши, пап. Ты соберись с мыслями…

Но Борис Федорович сколько ни старался, не вспомнил…

— Эх, опозорил! — сокрушенно вздохнул Юрка. — Ну чего уж тут, иди смотри футбол свой. Только когда мультфильмы начнутся, мы переключим… Беда с ним! — пожаловался мне Юрка, когда Борис Федорович удалился. — Воспитываешь, воспитываешь, а толку чуть…

— Ты уж сильно не перегибай палку, — сказал я. — Он у тебя еще ничего. А то знаешь, у некоторых какие родители, дети с ними всю жизнь мучаются.

Окна нашей квартиры выходят на железную дорогу.

— Вставай, ну вставай же! Уже тбилисский прошел! — обычно такими словами будит меня жена.

— Сам слышу, что тбилисский, — бурчу я, спуская ноги с кровати.

Уже который год мы пытаемся совершить обмен, но безуспешно.

Я иду в ванную, бреюсь, и когда выхожу, жена принимается за сына.

— Симферополь — Москва! — кричит она ему в ухо.

— Это еще не Симферополь — Москва! — хнычет сын, натягивая одеяло на голову. — Это 36-й дополнительный.

Я вижу, что без моего вмешательства не обойтись.

— Вставай, умник! — требую я. — 36-й дополнительный отменили месяц назад.

Это действует. Жена смотрит на меня с благодарностью. Я выпиваю кофе, надеваю шляпу и целую жену.

— Ты вернешься по расписанию? — спрашивает она.

— Задержусь. В шесть родительское собрание. Буду только к ташкентскому поезду.

— Сегодня опять явятся насчет обмена, — напоминает жена.

— Примешь их без меня, — говорю я и выхожу из квартиры.

В школе приходится выслушать очередную жалобу на сына.

— Стал опаздывать на занятия, — сообщает мне классная руководительница. — И ведь что выдумал: свои опоздания сваливает на железную дорогу.

— Когда в последний раз он опоздал? — интересуюсь я.

— Буквально вчера.

Я лезу в карман за железнодорожным расписанием, которое всегда при мне.

— Я не собираюсь оправдывать его вину, — говорю я, — но справедливость прежде всего. Действительно, вчера симферопольский скорый опоздал на 25 минут.

Брови учительницы взлетают.

— Ну знаете ли! — она разводит руками. Выражение ее лица красноречиво свидетельствует о том, что яблоко от яблони недалеко падает.

А время бежит как курьерский. В один прекрасный день мы с женой стоим на балконе и провожаем проходящий мимо состав. Из окна тепловоза машет нам рукой молодой машинист. Это наш сын.

— А все-таки глаза у него мои, — ревниво говорит жена.

— Зато характером он в меня. Упрямый.

Своего добьется.

В комнате звонит телефон. Я снимаю трубку.

— Насчет обмена? Нет, нет! Мы уже не меняемся. Да, устраивает, еще как! Извините, всего доброго!

Недавно я записался на курсы по изучению иностранных языков во сне… Утром перед работой укладываю в портфель пижаму, шлепанцы, мыло, зубную щетку, целую жену и отправляюсь. После работы у меня курсы.

В моей группе четверо учащихся. Василий Иванович, начальник треста, хороший человек, только храпит очень. Все время его приходится трясти за ногу, чтобы перестал. Потом Петр Сергеевич, инженер, уже четвертый язык во сне учит, он у нас отличник, очень старательный, и разбудить его бывает трудно. Мы его всем классом будим. Третий Иван Иванович. За ним нужен глаз да глаз. Он иногда во «не по карнизам ходит. Поэтому успеваемость у него не очень хорошая. И наконец, я.