Не из монахов, а который старший.

Он вновь возглавил наш отряд. На марше

все находились в день, когда аббат

с оказией письмо прислал, что лучше

мне стало, крепко ожил, мол, и страшно

всем надоел – пора бы и забрать.

Итог можно назвать благополучным,

гласила ободряющая весть:

всё вроде цело – ноги-руки есть.

Глава семьи и изменил маршрут,

свернув к монастырю, что в миле где-то

стоял от тракта – средь снегов. Не лето —

зима ж тянулась: уже месяц тут

я пребывал, закрытый медициной

за стенами подворья-лазарета.

Устал томиться: отдых – тоже труд,

на карантине ли, без карантина,

а зряшный если – муторен вдвойне.

Особенно – безделье на войне.

О ней мы говорили, впрочем, вскользь —

в начале встречи: тем других хватало.

Проблем и в наших вотчинах немало

поднакопилось. Точно в горле кость,

по-прежнему там пакостили тати.

Брат взялся было вырвать это жало,

да не успел: сворачивать пришлось

карательный поход, в войска скакать и,

по тяжкой моей участи скорбя,

пост командира вновь брать на себя.

Но коли я поправился – почти,

решили завершить леченье, дабы

мне поручить искать бандитский табор,

разбойников имать и проучить

огнём и сталью, пулей и петлёю.

О розысках какой-то старой бабы,

чтоб деву неизвестную найти,

и заикнуться не посмел – пустое.

Пусть выручила честно в смертный час,

ведь не корысти ради – скрылась раз.

Сойдутся звёзды – свидимся ещё.

Пока же путь иной они чертили.

Без чёткости: в лесную чащу или

в чертоги копей брошенных? Насчёт

тех шахт, где добывали соль когда-то,

ходили слухи о нечистой силе,

мол, якобы их стережёт сам чёрт

и визитёрам назначает плату.

Не денежную даже: жизнь – билет.

И выхода оттуда просто нет.

Попы не рисковали проверять,

насколько эти выдумки правдивы.

Опасно же. Потом в числе мотивов

вполне резонный был: святая рать,

признав по факту дьявольскую точку

реально существующим активом,

в баланс к себе внесла её, и, глядь,

всё выстроилось здорово и прочно.

Есть сатана, и слуги есть при нём,

которых надо истреблять огнём.

Для копей это, в сущности, табу

являлось суеверием охранным.

Пасть где-то под землёю бездыханно

претит что господину, что рабу.

Охотники безвестно сгинуть – редки.

Ещё страшней во мраке недр от раны

лишаться жизни, в каменном гробу

итожась на крысиные объедки

и не отпетый по канонам прах.

Но были те, кого боялся страх.

Убийцы и варнаки всех мастей,

отторгнутые обществом особы

по осени сползались в катакомбы —

поглубже от морозов и властей.

Сбивались в шайки там и от агентов

в окрестностях сигналов ждали, чтобы

сей час по получению вестей

с поверхности, не тратя ни момента,

отправиться преступною гурьбой

за будущей добычей – на разбой.

Жертв умерщвляли – не щадя людей.

Безжалостным был промысел кровавый.

А в дни войны – тем более, ведь нравы

звериные, увы, эксцесс везде,

где душегубство доброты уместней.

Грех Каинов – пьянящая отрава

созданиям, забывшим об узде

законов человечности и чести.

Он извергам не может быть прощён.

Брать пленных не входило в наш расчёт.

Хоть ближе к гротам взяли языка,

что из норы вдруг сунулся наружу.

Не мешкая его обезоружив

и рот заткнув, разведчики слегка

трофей свой оглоушили. К рассвету

доставили вполне живым, хоть стужа

жгла среди ночи, волокли пока.

И мужичок, кострищем подогретый,

без торга о какой-либо цене,

как на духу, что знал, поведал мне.

Так, рассказал, что в схроне подлецов,

укрытом в соляных тоннелях, двадцать

головорезов начали сбираться

в набег. И моя горстка удальцов,

лишь дюжина всего, но ветеранов,

прошедших пару-тройку операций

(брат выделил проверенных бойцов),

внезапностью злодеев, как баранов,

могла ошеломить, ударить в лоб

и перебить, не баловали чтоб.

Лихим донельзя, впрочем, данный план

признали остальные на совете.

Мол, больно прост: противники – не дети,

а то и не сработает капкан.

– Опасно полагаться на удачу, —

с улыбкой рассудительно заметил

видавший виды старший ветеран, —

врага не уважать, порою, значит

бросаться безоглядно смерти встречь

и самому сражённым трупом лечь.

Оставив с коноводом лошадей,

мы поспешили дальше в путь на лыжах,

дабы успеть занять по склону ниже

портала штольни штабель из жердей,

сухих стволов и старой шахтной крепи.

Шесть человек в засаду сели в нишах

с боков от входа, остальных людей

укрыли за древесной свалкой цепью.

Им выпало начало – первый акт:

вступить с двадцаткой хищников в контакт.

Что банда под землёю до сих пор,

поведал снег – был девственно не топтан,

как если бы никто, тем паче, оптом,

не покидал с рассвета здешних нор.

Нам, безусловно, тоже полагалось

не выдавать присутствия, и тропы

к позициям петляли там, где взор

чужой не мог увидеть даже малость

следов, идущих мимо. Вечер же

всё спрятал окончательно уже.

Внезапно из пещеры чья-то тень

скользнула в ночь, а после голос тонкий

во тьме раздался: «Выходи, подонки!

Пощупаем богатых, коль не лень».

Тут сквозь разрывы в облачности месяц

рассыпал свет свой серебристо-звонко:

отпрянул мрак, Луна вернула день,

пусть коротко, всего минут на десять.

Но этого хватило для того,

чтоб оценить явившихся врагов.

Фальцетом звавший всех наружу тать

предстал по факту рожей бородатой.

С его-то тембром запросто кастрата

в горлане удавалось угадать.

Такой опасным вряд ли был – не воин,

зато, наверняка, ума палата:

вести способен небольшую рать

и роли главаря вполне достоин.

А прочие, что выбрались за ним,

казались все бойцами, как один.

– Тот бородач нужней пока живьём, —

шепнул я по цепочке, – бейте в ногу.

А когда группа двинулась в дорогу,

сам крикнул ей в упор: – Куда ползём?

Сигналом общим прозвучала фраза:

разбойники замешкались немного

на спуске незадачливом своём,

и шесть фузей извергли пули сразу,

и каждый выстрел точно цель сразил —

брат избегал на службу брать мазил.

Четырнадцать преступников назад

метнуться попытались, но и с тыла

вторая наша часть по ним палила,

и вот ещё полдюжины лежат.

Оставшиеся семеро и евнух

огнём всё же ответили, но сила

солому ломит. Отыграл отряд

без суеты сражение, плачевно

для лиходеев завершив урок.

И лишь кастрат исход отсрочить смог.

Держался бодро раненный вожак.

Достойно, хоть достоинства мужского

лишился рано – в детстве. Рос рисковым

парнишкой и украсть был не дурак.

Однажды, правда, допустил погрешность:

на берегу стащил у рыбаков он

улова чуть – поймали. Били так

жестоко, что отшибли и промежность.

Зажили позже кости и лицо,

а между ног отсохло – стал скопцом.

И злобу с тех времён на всё и всех,

возможно, затаил. Затем, взрослея,

вместо добра в себе её лелеял,

раз не сумел познать любви утех…

…Кряхтя от боли, пленник не пытался

давить на жалость. Исповедь злодея

мы принимали молча – без помех.

Пусть говорит, пока пеньковый галстук

на шее не затянут палачом,

хотя б и речь звучала ни о чём.

По делу допросить бородача