– Думал, что хоть на теплоходе отдохну от неугомонных студентов, но и здесь вот, – сделал он жест, – в раю обетованном, на Волге, снова споры, непрекращающиеся дискуссии. Вы извините, но вы чем-то… Вот вы, – показал он на Лёну, – похожи на мою племянницу Вику. Вы учитесь на филологическом?

– Нет.

– А вас, – обратился он к Виталию, – я много раз видел на лекциях профессора Сказкина… Вы – на историческом?

– Да.

– Ну, а меня зовут Александр Степанович. Фамилия моя Вольнов. Преподаю на кафедре эстетики. Разрешите мне в вашу компанию, молодые люди? Одному неуютно как-то.

Виталий и Лёна были удивлены, но посчитали неудобным отказывать в обществе одинокому человеку, желающему совместно провести время. Он мог быть для них приятным собеседником.

– Пожалуйста… Но для вас наш студенческий разговор, – сказала Лёна, – может быть неинтересным…

– Люблю дерзающую юность и приглашаю на завтрак, – сказал Вольнов. – Одинокому человеку всегда скучно…

В каюте первого класса, куда привел их Александр Степанович, было по-домашнему уютно. Он распорядился, и официант принес меню.

– Выбирайте, сегодня вы мои гости. Кто что будет пить?

Лёна и Виталий отказались, а Вольнов заказал себе бутылку коньяку. Официант удалился.

– Разрешите мне по праву старшего товарища внести ясность в некоторые положения вашего разговора. Я не подслушивал его, но стал невольным свидетелем, и мне, как человеку, имеющему кое-какой жизненный опыт, хотелось бы кое-что уточнить. Искусство – удел избранных, как и музыка, – продолжал он. – И не многие могут ценить искусство и понимать музыку. Народу надо хлеба и зрелищ, как говорили древние римляне… Хлеба у нас предостаточно и кинокартин хватает. – Он усмехнулся и выпил. – Угощайтесь, друзья.

– А для чего же тогда существует искусство? Музыка? Так, само по себе? – с недоумением спросила Лёна.

Лиханов нахмурился, задумавшись. Он явно не соглашался с собеседником и в глазах Лёны не хотел оставаться несмышленым школяром.

– По-моему, свет человечности, правды, прекрасного, чем живет обычно талантливый художник, разрушает искусственные преграды между людьми и объединяет их. Разве это не та главная идея, которая заложена в творчестве больших мастеров пера, кисти, резца? – с пафосом спросил Лиханов…

Из безобидной беседы разговор начинал принимать какую-то навязчивую форму. И Лёна и Виталий, не сговариваясь, поднялись.

– Благодарим…

– Позвольте, куда же вы, друзья мои? Или вы устали от серьезных вопросов? Давайте отбросим их, и я расскажу некоторые пикантные случаи из личной жизни великих людей. Садитесь, садитесь. Мы еще будем пить чай.

– А может, не стоит тревожить тени великих? – сказал Лиханов. – Есть неписаное правило: «У гения не следует замечать его слабости…»

– Чему вас учат, юноша? А критика? Так можно дойти до оправдания любого двоедушия и подлости… Растлитель будет проповедовать целомудрие в искусстве, а алкоголик сойдет за великого художника.

У Лиханова потемнело в глазах.

– Замолчите! – крикнул он, и его испугал собственный крик.

Лёна схватила Виталия за руки.

– Умоляю тебя… Пошли отсюда. Быстрее пошли…

– Я же пошутил. Что вы? Вы просто меня не поняли. Неужели вы не обладаете чувством юмора? Нельзя же так под все подводить какую-то идейную базу и думать черт знает что…

– Идем, Виталий. Идем отсюда немедленно…

Они поднялись на верхнюю палубу, перешли на нос корабля. Стояли молча, переживали случившееся и смотрели на голубеющую даль, на зеленые заборы лесов, тянущиеся вдоль Волги по берегам, и чувствовали, как к ним постепенно приходили прежнее спокойствие и радостная уверенность в своей правоте.

– А ты, оказывается, Виталий, вспыльчив, – сказала Лёна.

– Да, теперь, видно, замуж за меня не пойдешь, – ответил он.

– Признаться, страшновато…

– Да, сюрприз он нам преподнес… У меня до сих пор дрожит все внутри, как вспомню…

– Перестань расстраиваться, Виталий, – сказала она, положив руку на его плечо и слегка похлопывая. – Скоро приедем в твое родное Новопокровское. Будем на рыбалку ходить, купаться…

– Нет, понимаешь, Лёна, голодный, злой волк – это объяснимо. Но старый злой эстет, глумящийся над всем святым для каждого человека, приводит меня в отчаяние… Такое впечатление, что для этого типа нет ничего дорогого…

…Утром 22 июня Лёна и Виталий услышали тревожное обращение по радио В. М. Молотова. В двенадцать дня оно всколыхнуло всех обитателей теплохода… Война! Затаив дыхание, долго слушали выступление Молотова подавленные, притихшие люди… Лёна и Виталий решили сойти в Куйбышеве и ехать немедленно в Москву поездом.

Лёна с грустью в глазах обратилась к Виталию, ища у него поддержки:

– Меня преследует какой-то злой рок… Невезучая я… Это уж точно.

– Ну что ты, Лёна? Война на всех нас свалилась неожиданно.

– Нет, нет, Виталий, ты не знаешь. И в Ленинграде не повезло… И теперь вот, когда с тобой здесь. У меня просто фатальная невезучесть.

Неожиданный отъезд Михи в Ленинград привел Марину в ярость.

Она вспомнила о свидании с ним на Воробьевых горах, о стихах, которые он ей посвятил. Долго перечитывала их по нескольку раз, а потом порвала в клочки. Вот тебе и «Первый поцелуй»… Так это, значит, было с его стороны насмешкой над ее чистыми чувствами и над ней? Ну, подожди… И все виновата Лёнка… Строит из себя красавицу, собрала вокруг себя базар женихов и вот любуется собой, своим всемогуществом над ними… А что в ней особенного? Ну, глаза, женственность, а так ведь хрупкая, кисейная барышня. Отрежь ей косу, и как она будет выглядеть? «Жаднюга!» – сказала вслух и тяжело вздохнула Марина. Мало ей одного Владлена, из-за которого умирает, так она еще и с Андреем заигрывает, и с Виталием собралась путешествовать, и – не нахальство ли! – Миху заманила. Марина не сомневалась в том, что, когда Коломыченко провожал Лёну в Ленинград, она чем-то обнадежила его. Чего бы это он ни с того ни с сего полетел за ней на крыльях… И тут к ней пришла странная мысль: «Дам ей телеграмму… Приедет из Ленинграда – скажу ей, что она мне больше не сестра, раз так поступает со мной».

Марина тут же написала текст телеграммы и отправила гневное письмо Михе…

Он пытался с ней объясниться, не раз приходил, приглашал в театр, но она сказала, что больше видеть его не хочет и чтобы он навсегда оставил ее и забыл.

– Между нами все кончено, – бросила она ему решительно.

Миха хотел ей рассказать все, как случилось, почему уехал…

Любопытство распирало Марину: как же он будет перед ней оправдываться и молить о прощении? Ей очень хотелось это услышать, но, пересилив все свои желания, она указала ему на дверь:

– Не желаю больше ничего слушать и видеть вас… – Сказала «вас» и удивилась своему чересчур взрослому тону.

Миха ушел, а она усмехнулась, довольная своей строгостью и твердостью, проявленными к нему. Долго сидела, задумчивая, опечаленная первой неудачей в любви. Ей стало обидно, что у нее любовь началась не так, как ей хотелось, как начинается она у всех. За другими вон как… Та же Лёнка… Так и вьются вокруг нее. А тут понравился один и то оказался каким-то непутевым и ветреным. Мечется, то за сестрой ухаживает, то за ней. «А может, я и сама в чем-то виновата? – подумала она. – Он же меня очень просил встретиться на следующий день. И я сама того хотела, а отказала во встрече. Из гордости, конечно. Думала, пусть недельку помучается, крепче любить будет. А он и не мучился, выходит, подождал день-два, а потом сел на поезд и укатил в Ленинград. Нет, все же он ветреный, – заключила Марина. – Ждут же люди, когда любят, даже годы ждут. Вон мама… Рассказывала мне тетка Степанида, какие за маму сватались, а она – нет, и все». Почему так получается? Умный, интересный парень, веселый Миха, и ей по душе, а вот…

Марина поссорилась с матерью. Ольга Ивановна увидела, что дочь переживает первую неудачу в любви, посоветовала ей поехать в пионерлагерь вожатой.