Ученым советом ему было поручено сделать капитальную разработку темы «Оборона в крупном городе». И он самоотверженно отдался ответственному поручению. Будучи человеком смелым, умным, он не искал легких путей и решил – как он поделился своими мыслями с некоторыми товарищами – приблизить науку к «близко зримой» практике. Он разработал зоны обороны и добросовестно произвел все инженерные расчеты, а также противовоздушную оборону города… (Собственно, он волею случая сделал то, с чего должны были начинать несколько лет спустя многие работники штаба Московского военного округа, когда летом 1941 года Государственный Комитет Обороны вынес решение готовить оборону Москвы.)
Тогда коллеги советовали Дмитрию Дмитриевичу «не усложнять свою жизнь», не «вызывать без нужды огонь на себя». Но не таков был Оболенский. Свои взгляды он защищал упорно, и его настойчивость была некоторыми расценена как большущее заблуждение. Оно бы, возможно, так и осталось все в области научных споров, не более, поскольку его разработку раскритиковали и отвергли, поручив ее другому, но тут вскоре произошло ЧП. У слушателя группы, которой он руководил, пропал важный документ. Оболенский получил строгое партийное взыскание и предупреждение по службе. И не прошло полгода с того случая, как у него самого на учениях пропала карта. Вот тут-то, особенно недруги и завистники, и припомнили Оболенскому все: будто бы он проповедовал оборонческие взгляды и что он-де зазнался, «выскочив в начальники». За утерю документов Оболенского приговорили к заключению.
Тогда тетка Пелагея изо дня в день внушала девочке, что спасти отца сможет только Бог.
Спустя год после заключения отца от него пришло письмо. Его освободили, когда через год утерянная карта нашлась… Но вернуться в Москву ему не пришлось из-за болезни. Тетка тут же стала убеждать Лёну, что это Бог смилостивился. Вскоре мать поехала навестить отца. Он жил в небольшом городке, заведовал местной библиотекой.
Раздался звонок.
– Мамочка! – воскликнула Лёна и пошла открывать. – Куда это запропастилась Марина? Пора на вокзал, а ни ее, ни цветов…
Она открыла дверь и растерялась от неожиданности. На пороге стояла сестра Катя, рядом с ней лейтенант – муж.
– Родная моя, сестричка! – кинулась к Лёне Катя, обнимая. – Это мой Игорек, знакомьтесь, целуйтесь. Разрешаю… Да ты, Лёнка, совсем невеста у нас.
Заслышав голоса, пришла Степанида – и тут же в слезы, запричитала:
– Да как же вы, сердечные, сами? Такой багаж, а мы – хороши родные! – не встретили.
Прибежала запыхавшаяся Марина с букетом цветов. Ее познакомили с плотным, добродушным и малословным лейтенантом – мужем Кати. Вскоре пришла мать.
– Как же так, дети мои? Что случилось? – Слезы радости сменились объятиями, поцелуями. – Мы вас ждем вечером, неужто расписание подвело?
И выяснилось. Поезд из Астрахани действительно приходит в семнадцать двадцать, а они решили на один денек заехать к сестре Игоря в Сталинград.
– Лёнка, какие я тебе клипсы привезла! У одной цыганки купила… – Катя протянула клипсы сестре. – Носи на счастье. Это, Лёночка, наш подарок тебе в день рождения.
– У цыганки, считай, поддельные, – сказала тетка Степанида, – аль крадены. – И перекрестилась. – В цыганских серьгах никакого счастья не жди…
– Да будет вам, тетя Степанида, сглазите еще, – засмеялась Катя. Она одарила подарками родственников: матери – белые босоножки, тете Степаниде – цветастый платок, а младшей сестре Марине – газовую косынку. Игорь преподнес всем шоколадные наборы.
Мать видела, каким блеском радости горят глаза у старшей дочери. Говорит Катя, не сводя глаз с мужа, называя его Игорьком и везде подчеркивая «мой», будто кто-то собирается у нее отнять самую драгоценную собственность. И невольно вспомнились Ольге Ивановне ее счастливые и горькие годы замужества… То было тяжелое время – война, революция, снова война, разруха, голод. Оленька, бывшая прислуга у помещика, вопреки воле родителей уехала в Петербург с бывшим офицером белой армии, кавалеристом, поручиком Дмитрием Оболенским. Тогда ей было шестнадцать, училась в музыкальной школе. Свершилась Октябрьская революция, и Дмитрий не колеблясь перешел с эскадроном на сторону Красной армии. Он участвовал в ликвидации белоэсеровского мятежа в Трехсвятском переулке в Москве, командуя курсантской ротой.
В том же 1918 году у Ольги Ивановны родилась первая дочь – Катя. (А сейчас она уже второй год как замужем и с радостью шепнула матери, что сама ждет ребенка.)
В 1919 году с грудной Катенькой колесила Ольга Ивановна по степям Кубани, будучи медсестрой. И только в 1920 году, после тяжелого ранения мужа при штурме Перекопа, вернулись они к родным в Подмосковье.
Жизнь постепенно налаживалась. Ольга Ивановна окончила консерваторию и стала преподавать. В 1921 году родилась Алена, а через три года третья дочь – Марина. Мужа вернули в армию. Он окончил курсы краскомов, стал командовать кавалерийским полком. И снова наступила прежняя жизнь военной семьи. Служба в Закавказье, Белорусском военном округе… В 1930 году поступил Дмитрий в академию имени Фрунзе, окончил отлично, получил звание полковника, преподавал. И вот пока он в разлуке с семьей…
Ольга Ивановна подошла к Лёне.
– Ну иди, доченька, иди. Сегодня ты у нас королева семейного торжества. Подготовь и отбери свои любимые песни, арии, концерты.
И тут Лёна услышала голос Андрея Млынова:
– Можно?
Лёна заторопилась встречать его, и он, смущаясь, потупив глаза, протянул ей что-то завернутое в бумагу. «Книга, а может, и картина, судя по размеру». И большой букет ярко-красных бархатных и белых роз.
На Андрее была какая-то очень модная коричневая спортивная куртка, вельветовая, с молнией, и боковые карманы были обшиты кожей, и широкий кожаный пояс.
– Тебя не узнаешь, Лёна, – осматривал он, стеснительно улыбаясь своей робкой, млыновской улыбкой. – Ты вся кажешься мне из солнца.
Пока они говорили, ввалился запыхавшийся Виталий Лиханов, волосы взъерошенные, как у только что искупавшегося воробья. Приглаживая шевелюру, он протянул Лёне букет белых роз. Из-под мышки вынул цветные репродукции, наклеенные на картон, любимых Лёной композиторов Чайковского и Мусоргского. Он взял Лёнины тонкие длинные пальцы, подержал их в своих крупных ладонях:
– С исторической датой тебя. – И, отпустив руки Лёны, обратился к Андрею: – А ты когда заявился?
И это прозвучало: «Как это ты успел опередить меня?»
– Утренним поездом, господин профессор. (Так в шутку называли Виталия в школе за очки и особенно за увлечение историей и археологией.)
Как всегда шумно, с возгласами приветствий, стремительно ворвался, как будто бы кто за ним гнался, оставив входную дверь открытой, их школьный друг, неистовый и неутомимый поэт Михаил Коломыченко, по прозвищу Миха Байрон. Еще в школе, играя в футбол, он повредил левую ногу. После долго хромал, ходил с тростью, а теперь по привычке чуть прихрамывал.
Запустив пятерню в сноп непослушных волос цвета соломы и сверкнув карими глазами, он устремился к Лёне, поклонился с реверансом и поцеловал руку.
– Лёнка, Лёнка, да ты прекрасная Царевна Лебедь из пушкинской сказки. Во мне родилось вдохновенье… Еще одно только мгновенье… – Он взял ее руку, прижал к своей груди…
Царевна небес, Ферония,
Богиня весны и цветов!
Не знаю, как смогут другие,
Рабом твоим быть я готов!
Он встал на одно колено и протянул ей пучок ландышей и томик стихов Сергея Есенина.
– Только для тебя, Лёночек, отрываю от души сей дар бесценный. Недавно приобрел у старого букиниста. Ты же знаешь мою жадность к хорошим стихам и… подобным тебе небесным созданиям… Профессор, снимите очки-велосипед, – сказал Миха и, подойдя, поздоровался с Лихановым. Обнял его. – Роешься, старик, в исторической пыли, в древних манускриптах? Ройся, ройся, последнее слово всегда за историей. Она всевластна над людьми, и время крылья ей дает. Ну а ты как, Андрей? – Он подошел к Млынову. – У тебя вкус недурен, человек искусства. – Он кивнул на розы. – Ты просто всех нас перед Лёной посрамил…