— Витя, тащи большое зеркало, — попросил я, стоя в центре Курямбии в новом наряде. Никогда бы не подумал, что мне понравится девчачья одежда. — Не удивлюсь, если оно у тебя где-нибудь там запрятано.

— Удивишься, потому что его нет. Хотя было, — он почесал нос. — Разбилось, когда я поставил на него сейф. Забыл, что оно лежало на полу. Просто вышибло из памяти.

Я вздохнул.

— Улыбочку, — сказала Вика.

Я посмотрел на нее и улыбнулся. Она меня сфоткала. Чертовски умная!

На экране ее телефона был все тот же Илья, только в девчачьей одежде. Меня мог узнать кто угодно. Любой, кто когда-то был со мной знаком. А сколько человек меня знали? Сто? Двести? Или меньше? Даже если тысяча — это даже не один процент от населения города. Но однопроцентная вероятность тоже вероятность, о которой нельзя забывать.

Я расстроился.

Вика достала последнее, что лежало в фиолетовом пакете с белыми буквами. Парик Харли Квинн с двумя косами синего и розового цвета (Вика надевала его всего раз — на Хэллоуин в школе) и девчачьи очки с шестиугольными рамками оправы и затемненными линзами. В этих очках я видел так же хорошо, как в своих. Удивительно!

— О-хре-неть, — произнес Витя и хлопнул в ладоши, когда я полностью нарядился. — Клянусь, не узнал бы!

— Правда?

— Улыбочку! — Вика снова сделала снимок. В этот раз сработала вспышка.

— О-хре-неть, — удивился я, глазея на экран. — Сам себя не узнаю! Пойдем скорее на улицу! Я так по ней соскучился!

— Уже поздно. Не люблю говорить на древнем, но утро вечера мудренее, — остановила Вика и меня, и Витю. — А еще я устала. И хочу спать.

Спорить мы не стали.

В 20:47 Витя ушел домой.

В 21:30 мы с Викой легли на одну единственную кровать. «Девчонкам, — сказала она, — можно спать вместе», — и закрыла глаза.

До 23:00 уснуть не получалось, потому что до этого времени сверху вновь стучал Авария, пока кто-то из его соседей громко-громко не заорал: «Когда же ты, говнюк, успокоишься?! Мы хотим спать!»

Звукопроводимость панельного дома оставляет желать лучшего — отсутствие вообще какого-либо шумоподавления. Поэтому в Курямбии нужно вести себя тише.

Обнимая Вику, я погрузился в сон.

Мне снился жаркий летний день. Температура воздуха в тени поднялась до тридцати пяти градусов, а ведущий новостей городского канала сообщил, что это, пожалуй, самый жаркий день лета две тысячи тридцатого года.

Всей семьей мы сидели в беседке загородного дома и болтали о засухе, налетевшей на наши края, как саранча на поля кукурузы, и чуть ли не молились дождю. Хоть каким-то осадкам. Хоть паре капель.

Мы смотрели в небо, и в нем, кроме обжигающего глаза солнца, ничего не было. Пылающий круг и голубая пустота от края до края. Ни намека на тучу.

В том сне мы были старше. Не мудрено — в тридцатом нам всем было бы на восемь лет больше. Но мы все еще оставались молодыми. Были лишь незначительные изменения: у папы появилась первая седина на висках и залысина, мама сменила прическу и красила волосы в цвет какао, у Поли (она всегда мечтала об этом) была татуировка на запястье, пирсинг в брови и золотое кольцо на безымянном пальце правой руки. На себя мне взглянуть не удалось.

Погода резко переменилась. Все вокруг потемнело, загрохотало, засверкали молнии. По крыше беседки начали бить капли.

Кап.

Кап-кап.

Кап-кап-кап.

Я проснулся.

Вика уже не спала. Она переодевалась. На долю секунды я увидел ее в одном нижнем белье и подумал, какая же она взрослая. Зажмурился.

Кап-кап.

«Снова сон?» — спросил я себя и понял, что это глупый вопрос. Это были не капли — стук Аварии, продолжающийся еще несколько десятков минут.

— Доброе утро. — Вика заметила мои открытые глаза. — Пойду посмотрю, не идет ли на улице дождь, а то от этого барабана сверху мне приснилась какая-то чертовщина.

«Дождь».

Дождя не было, как не было и жары. Обычное утро обычного начала лета.

Мне так сильно хотелось поскорее выбраться на улицу, что парик, очки и бейсболку я натянул, как только более-менее оклемался. Второпях надел парнячьи ботинки, приволоченные Витей, но вовремя опомнился. В это утро детские кроссовки Вики нравились мне еще больше. Они даже на ногах сидели лучше.

— Еще слишком рано, — сказала Вика. — Всего полвосьмого. Вижу, тебе невтерпеж, но торопиться некуда. Спешка в нашем случае — самая большая ошибка. Ты, например, парик надел задом наперед.

— Семь раз отмерь… — произнес я и развернул парик. Вике все равно что-то не понравилось. Она его поправила.

— Да и Витю надо дождаться, не то он нас потеряет.

Мы прождали его до девяти. Я ерзал, не мог сидеть на месте. Хотел на улицу. Хотел на свежий воздух. На свободу. Пусть моя маскировка и обманывала только меня, Вику и Витю, я все равно готов был рискнуть.

Вика никуда не торопилась. Вела себя сдержанно. По-взрослому. Она общалась с Кейси, поправляла ее наряд, гладила волосы, а потом ушла с фонариком в темноту подвальных коридоров, но вернулась оттуда слишком быстро, когда по неосторожности что-то там уронила. Выругалась и сказала, что больше не будет одна шастать по владениям Вити. Там, вроде как, все видно и все в порядке, но за каждым углом, за каждой тенью скрывается что-нибудь, угрожающее жизни. «Не дай Бог, свалится какая-нибудь его очередная безделушка. Я и без того вся в синяках», — сказала она. Синяков в то утро на ней почти не было.

К десяти утра Витьки все еще не было. Да, он и не обещал появиться к этому времени, он вообще не обещал прийти, но почему-то мы все равно его ждали. Наверное, потому, что на его месте мы бы подошли с восходом солнца.

— Ладно. — Вика встала с кровати, вытянулась и задела руками потолок. В спине хрустнуло. — Была не была. Мне уже самой хочется прогуляться со своей новой подружкой.

— Пойдем без него?

— Да. Оставишь здесь свою мобилку. Он додумается позвонить мне, если, конечно, посчитает нужным. — Она улыбнулась.

Я положил телефон на подушку, а подушку — на центр кровати. Конструкция напоминала подиум с местом только для одного олимпийского призера.

— Так он его точно не оставит без внимания.

Вика одобрила.

Я затянул шнурки, а она проверила, что Кейси прячется в ее поясной сумке. Глядя на нее, я разбомбил только что установленную конструкцию, достал тебя из подушки, половину засунул в трусы, половину прикрыл футболкой и собрал подиум обратно.

С непривычки на улице было невыносимо ярко. Не помогали даже затемненные линзы моих новых очков. Дневного света я не видел примерно месяц. Приходилось щуриться, опускать козырек бейсболки почти до носа. Вика поднимала его обратно, потому что так я только вызывал подозрение. В скором я привык и к яркому свету, и к свежему воздуху. Его свежесть почувствовал только после месяца заточения в Курямбии. Там воздух спертый. Напрочь пропитан запахом фекалий.

— В вашем районе есть какое-нибудь кафе, где можно позавтракать? — спросила Вика, когда мы вышли на Джона Рида.

Я не признал родную улицу. Она казалась другой. В ней что-то изменилось. Она манила и отталкивала меня. В ней явно что-то было не так, и я до сих пор не разобрался. Она была и чужой, и до боли в сердце родной. А может, я просто привык к жизни отшельника.

— Илья, где можно набить живот, но не булками с газировкой, а нормальной едой? Слышишь?

— Кажется…

«Эта улица… Что с ней не так? Не людная и не пустая… Обычная. Те же дома, те же магазины…»

— Илья! — Вика меня подтолкнула.

Возле нас прошла женщина. Та самая, что я видел у детской площадки с еще одной женщиной. Та, что жаловалась на своего бывшего мужа и на свое одиночество. Повезло, что она не отрывала глаз от мобильника — плохое поведение «яжематери». Будь она внимательнее, удивилась бы девчонке с мужским именем.

— Не Илья. Я больше не Илья. Больше нельзя быть Ильей. Надо придумать другое, женское имя.