В ГАРАЖЕ ЕЩЕ ОСТАЛСЯ БЕНЗИН?

Должен, а что? Подожди, ты же не собираешься?

Я — НЕТ

ПОПРОСТУ НЕ МОГУ

А ТАК БЫ СДЕЛАЛ ЭТО ЗА ТЕБЯ

ЭТО ЕДИНСТВЕННЫЙ ШАНС

ВОЗЬМИ КАНИСТРУ И КАК СЛЕДУЕТ ОБЛЕЙ СЕСТРУ

ХОРОШО БЫ БЫЛО ПОЛИТЬ И НА СТЕНЫ

НО ГЛАВНОЕ — НА ТРУП

И САМ НЕ НАМОЧИСЬ!

ОГОНЬ СДЕЛАЕТ ВСЕ ЗА ТЕБЯ

Профессор, я не…

ЭТО ЕДИНСТВЕННЫЙ ВЫХОД

Я переехал в Курямбию, потому что жить мне больше негде. Нельзя появляться в квартире.

Витьке с Викой я еще не рассказывал, но думаю, они и без того все понимают. Они стараются не затрагивать эту тему. Не вмешиваются. Витька приносит мне еду — в основном бутерброды и газировку. Честно сказать, первый я съел только сегодня, остальными прикармливал мышей подвала вне стен Курямбии, остатками лимонада — муравьев. И тот я пил, только чтобы не протянуть ласты от обезвоживания. Только чтобы закончить начатое…

Недавно был последний звонок. В школе начались каникулы. Даже не знаю, все ли одноклассники перешли во второй класс. Есть сомнения, что на второй год могли остаться Женька, которая никак не могла научиться держать ручку в руке, и Саша Волк, который обосранец.

Что касается меня, то мне не светит ни второй, ни третий, ни даже первый класс. В школе после того дня я больше не появлялся и без «надеюсь» не появлюсь. Какое-то время мне нельзя показываться на людях. Кто-то сможет меня узнать. Кто-то, самый настырный, небезразличный, дотошный, может сообщить полиции, что «там-то-там-то» видел «кого-то, похожего на того-то».

Пока что мне приходится находиться в тени. Я выжидаю. Не знаю, сколько долго еще смогу продержаться, но чувствую, как мало-по-малу прихожу в себя, как психика нормализуется. Сегодняшний бутерброд — тому подтверждение. Думаю, к вечеру осилю еще один, а завтра попрошу Вику принести контейнер салата. М-м-м… Слюнки потекли. Мне нужно крепиться, набираться сил и отдыхать, отдыхать, отдыхать… перед войной, а она обещает быть кровопролитной. Обещаю. Клянусь жизнью… Больше мне клясться нечем, а клясться друзьями я не могу. Они такие же обереги, как и ты… Ну, разве что чуточку слабее.

Утром, вечером и иногда ночью я слышу над собой хромые шаги Аварии. Я привык к ним. Привык и к Аварии, он — мои часы. Мне до сих пор его жалко, но больше всего я жалею себя, понимая при этом, что жалеть в общем-то не за что. Но все равно жалко. Я мог добиться любых высот, а стал… Кем? Бомжом? Возможно. Повод ли горевать? Напрасная трата времени. Стоит ли думать о хорошем будущем? Нет. Хорошее будущее нужно творить своими руками, собирать по крупицам и строить, строить, строить, не оборачиваясь на прошлое, пытаясь забыть незабываемое. С другой стороны, незабываемое прошлое лучше вдохновения, сильнее любого катализатора, не сравнимо ни с одной музой. Только прошлое, Профессор, создает будущее, а будущее в свою очередь может сказать прошлому либо «спасибо», либо «какого хрена?». Я же скажу прошлому «досвидули», но не сейчас, а чуточку позже — когда закончу с Козловым и с его поганой татуировкой на ноге.

В день, который определил мое ближайшее будущее, сейчас — настоящее, в день, в котором я насмерть заколол треугольником свою сестру, после общения с тобой, я сложил и тебя, и треугольник, и все свои вещи, разбросанные по прихожей, обратно в рюкзак и напялил его на плечи.

В гараже бензин был.

Несколько маленьких канистр и одна побольше (та, из которой папа поливал коробку из-под холодильника). Она была полупустой, но все еще тяжелой. Я с трудом дотащил ее до дома и вылил все содержимое на Полю. Посчитал, что этого недостаточно. Я снова и снова возвращался в гараж и приходил в дом с двумя маленькими канистрами за один раз. Они не были такими тяжелыми, как первая. Несколько я все также вылил на Полю, смывая остатки крови с ее лица. Ее волосы сырой тряпкой лежали на полу. От едкого запаха у меня слезились глаза, ей же было все равно, даже когда бензин попадал ей в рот и ноздри. Она была насквозь им пропитана. Другие канистры я разлил по всему дому. Не пожалел даже излюбленное мною кресло на чердаке и картонный пол, не прослуживший и дня. Оставалось только чиркнуть спичкой и максимально быстро удалиться от полыхающего крематория на максимально безопасное расстояние.

В последний миг показалось, что бензина не хватит. В гараже я собрал все, что хоть как-то могло воспламениться, поспособствовать качественному горению. В первую очередь разбросал по углам дома баллончики с аэрозольной краской, с освежителем воздуха… даже тюбик суперклея не остался незамеченным. Все, что хорошо горело, по моим догадкам, должно было находиться в доме. Единственное, что я не смог перетащить, но очень хотел — два газовых баллона. Они бы точно очень сильно помогли.

В последний раз я зашел в дом. Бензин хлюпал под ногами, но его заметно поубавилось. В последний раз я извинился перед Полей и попрощался с ней, дав волю слезам.

Выходя на крыльцо, намереваясь зажечь охотничью спичку, горящую даже в воде, краем глаза уловил уголок Полиного телефона, торчащего из-под завала. Я подобрал его и положил в карман.

На крыльце зажег спичку, бросил ее в дом и побежал, когда та только-только подлетала к телу сестренки. Впрочем, долго бежать у меня не вышло — всего несколько шагов, — затем в доме произошел хлопок, почти взрыв. Меня отбросило на несколько метров. Языки пламени, вылетающие из дверного проема, коснулись моих намоченных бензином подошв. Те вспыхнули. Не развязывая шнурок, я стянул обувь с ног. Не обжегся.

Дом полыхал, но только изнутри. От него шел жар.

Я выбежал на дорогу и встал на теплый, остывающий асфальт.

В доме что-то взорвалось — один из баллончиков, потом взорвались и остальные, напоминая не автоматную очередь, но что-то похожее. Одно окно треснуло.

Я завороженно смотрел на пламя, жар которого добирался до моих щек с расстояния почти в двадцать метров, и на дым, черной копотью поднимающийся в небо не такое голубое, как утром, но все еще чистое.

Телефон Поли вибрировал в кармане, но я не замечал его. «Ты горишь как огонь» — снова и снова повторялись слова из песни в моей голове.

Опомниться помог только едва заметный запах жареного мяса и подпаленных волос. Я широко раскрыл глаза, осознав, что на моем носу нет очков (по всей видимости, они слетели во время борьбы и уже сгорали), дотронулся до вибрирующего телефона, и вибрация прекратилась. В тот же миг из рюкзака донеслась мелодия моего телефона. Звонила мама.

— Да, мам… — монотонно произнес я в трубку.

— Илюша, мы с папой видим дым. Соседи опять сжигают покрышки? Скажи «да». Боже, скажи, что с вами все в порядке, а то мы уже не знаем, что и подумать.

— Это не покрышки, — сухо ответил я, словно под гипнозом.

Мама ахнула.

На том конце провода трубку держал уже папа:

— Сын, что происходит?

— Папа, — произнес я и разрыдался, — папа! Пожар! Дом горит! Наш дом горит!

На этом разговор закончился. Я расстроенно посмотрел по сторонам: не было абсолютно никого, только пустая улица да псина, лающая на стопку поленьев вдалеке.

Через несколько минут показались родители. Они летели ко мне, оставив свое барахло на пляже. Папа был в одних шортах (сухих; было жарко, но вода в реке еще не достигла купальной температуры).

— Илюша! — Мама подхватила меня на руки, прижала, поцеловала несколько раз. — Не бойся. Не плачь. Все будет хорошо. Пожарные уже едут. Все будет хорошо.

— Где Полина? — спросил папа. Я заревел пуще прежнего. — Где Поля?!

От слез я ничего не видел, но сумел показать пальцем на красное пятно, которое ранее было домом.

Папа бросился к дому, мама за ним, наказав мне не сдвигаться ни на шаг.