Долгая пауза заставила меня поверить, что трубка вновь повешена, что Поля вновь заснула. Когда соблазн свесить голову и посмотреть на нее переборол терпение, когда моя макушка уже спустилась на первый этаж, а брюхо лежало на картонном покрытии, углы которого уже износились от моей постоянной беготни взад-вперед, она подала голос. Я замер.

— Все сказал? — Она вздохнула. — Хорошо, я посмотрю, не более… Окей, я обеща-а-аю посмотреть! Теперь пообещай и ты больше никогда мне не звонить! Договорились? Вот утырок вонючий! — Последнее она не прокричала — проорала, вероятно, уже отключившись.

То, что происходило дальше, настораживало меня больше всего. Поля молчала. Поля бродила по первому этажу, кралась, как кошка, и ее выдавал только скрипучий пол, и дребезжащие вилки в раковине. Я высунулся: она не была похожа на саму себя — скорее на лисицу, вынюхивающую свою добычу.

Мне стало страшно. Так же, почти беззвучно, как и Поля, я шмыгнул на кресло, сгруппировался и затаил дыхание.

Она больше не сдерживала себя, не стеснялась: хлопала дверцами, ящиками, что-то ворошила. Бубнила под нос: «Только посмотри. Сама все поймешь. Позязя», — при этом коверкая голос до неузнаваемости. То был скрипучий, шепелявый, пронзающий, пугающий голос. Таким голосом могла бы говорить Баба Яга, но никак не Поля.

Наконец она добралась до прихожей — ее выдал воздушный колокольчик, который она случайно задела.

Мне стало холодно. Я сильнее прижал колени к груди и опустил в них голову. Колокольчик звенел в моих ушах, словно был подвешен не к потолку первого этажа, а к моим мочкам. Сердце учащенно заколотилось, что стук передавался от груди к коленям, от коленей в мозг. Вдруг стало невыносимо жарко, даже с настежь раскрытым окном. Ветер сдувал с меня пот, но мощи его не хватало. Я думал, вот-вот сгорю, как кукла, запечатанная в коробку, которую мы с папой сожгли на дороге.

Поля рылась в вещах, разбрасывала их. Сначала на пол упали папины джинсы со связкой ключей в кармане, позже прогрохотала сумка мамы, набитая женским хламом. «Просто посмотри, просто посмотри, просто посмотри», — все еще повторяла Поля не своим голосом. Клянусь, она могла бы заменить любого актера дубляжа, озвучивающего самый страшный фильм ужасов.

Жар спал. Началась вибрация. Дом заходил ходуном. Окно захлопнулось. У меня свело ноги, глаз задергался. Колокольчики били по ушам, и, если бы я не прижал к ним ладони, из них бы точно полилась кровь.

— Нашла-а-а! — сиреной проорала Поля. От ее крика внизу что-то разбилось.

«Все образуется… образуется… разуется… тся… ся… ся… ся…» — отталкиваясь от стен, эхом попадали в мой мозг твои слова. Только они помогли совладеть мне со своими страхами. Только из-за них я сумел выпрямиться на кресле, положить руки на подлокотники, задрать голову к обрешетке крыши и зафиксировать внимание на крохотной дырке, через которую в мою Мумбляндию попадала частичка голубого неба.

Я закрыл глаза. Выдохнул.

«В-в-в-ж-ж-ж-ик!»

Этот протяжный звук я узнал. Сложно не узнать звук открывающейся молнии на рюкзаке, который таскался на моей спине почти весь учебный год. «Так ты искала рюкзак», — только подумал я, как Поля тут же, словно доказывая обратное, вывалила содержимое на пол: пенал, тебя и металлический треугольник, воткнувшийся острием в пол. «Все образуется, не бойся, не суетись», — говорил мне ты, пока Поля, надрывая, одну за одной перелистывала твои странички. Она расхохоталась.

— Мелкий! Ау! Мелкий, ты где? Дрочишь наверху? Ага! Точно! — сама себе ответила она, все также хохоча. — Не молчи, мелкий! Отзовись!

«Все хорошо».

— Чт… что? — заикнулся я.

— По тебе плачут психбольницы, шизоид! Мистер Всезнайка, мать его! Я ща со смеху умру!

— Я тебя не понимаю, — произнес я, не отрывая глаз от голубой дырки в крыше.

— Не понимаешь? Спроси у своей тетрадочки, дегенерат. Она тебе все разъяснит!

— Я не псих!

— Рассказывай… Душевнобольной дурачок! Вот потеха! Строит из себя не весть знает кого, а сам общается с бумагой, задает ей вопросы и сам же на них отвечает! ВИКА! ВИКА!!! — вновь заорала она не своим голосом. — ВИКА! Сохнешь по ней? Знаю — сохнешь! Родителям понравятся твои мемуары! Чего только стоит «стрелка компаса», которой ты себе все трусы обкончал! Хренов педофил! Хренов переросток! Уверена, если как следует покопаться, можно найти еще больше интересностей!

— Не надо! Не лезь! Не трогай! — я чуть привстал.

— Не надо — значит, не надо! — Ее истеричный смех заполнил весь дом. Она не смеялась — выла. И перелистывала страницы, не скупясь на комментарии.

В какой-то момент я не выдержал — спустился до середины лестницы.

Она сидела на полу, склонив голову над скрещенными ногами. Ты лежал на ее коленях, ее волосы свисали над твоими страницами.

— Поля, пожалуйста… — Я спустился еще на одну ступень. Поля меня проигнорировала и перелистнула страницу, проколов своим острым ногтем уголок. — Так не делается! Это не по-людски!

— Угу, — промычала она, не удостоив меня и взгляда.

Я почти спустился.

— Поль, ну пожалуйста. Отдай мне Профессора. Прошу тебя. Я буду делать все, что хочешь. Можешь считать меня своим рабом, своей собственностью, только отдай его мне и никому не рассказывай. Прошу тебя как брат сестру.

Она молчала. Не двигалась. Голова все еще склонялась над тобой. Я медленно подходил к ней.

— Пожалуйста… Умоляю…

Дыхание ее участилось, начались икота и отрыжка.

— Поля, с тобой все в порядке?

Я сел напротив. Даже вниз головой разобрал текст, что она читала (если читала). Тот самый фрагмент, где я мечтал увидеть Козлова полыхающим в автомобиле под известную песню. Поля захихикала.

— Поля… — Я протянул руку и дотронулся до тебя. — Это не то, что ты…

Она резко подняла голову, что послышался хруст в ее шее. Глаза ее были закрыты, а на лице красовался уродливый, корявый смайлик, нарисованный помадой. Ее волосы прилипали к нему.

— Вот мы и снова встретились, сучара! — Она схватила меня за руку.

— Поля, это не смешно! — выкрикнул я, пока не сообразил, что со мной общается не она. Ее рот, как и глаза, был закрыт. Со мной общался смайл.

Я заорал. Выдернул руку. Побежал из прихожей в гостиную. Она неторопливо шла за мной, держа тебя в одной руке.

— Ты куда? Далеко? Если да, не торопись! Подожди меня!

А бежать было некуда. Я прижался к столешнице кухни. Просто вдавился в нее.

— Отстань от меня! Отстань! МАМА! ПАПА! — звал я на помощь.

— Страшно? А ты не бойся! — Рот смайла открывался поверх рта Поли.

Он (она) ринулся на меня с такой скоростью, что я не успел сообразить, как рука Поли схватила меня за горло и приподняла. Я задыхался. Глотал воздух. Хрипел:

— Поля… Поля… Поля…

— Зря тратишь кислород, сучара! Насладись последними минутами жиз…

Я дотянулся до сковороды, ручка которой торчала из раковины, и огрел ею смайлика по правому уху Поли. Он (она) не упал, но рука разжалась. Вместе со мной из другой руки выпал и ты.

Я подобрал тебя и побежал к выходу. Дверь была заперта на ключ. Второпях в разваленной груде хламья, раскиданного по прихожей, я его не нашел.

Смайл приближался, подмигивал, показывал нарисованный помадой на лице Поли язык, скалился.

Я ринулся наверх, на чердак, но не сделал и шагу — нога зацепилась за лямку маминой сумочки, точно приросшей к полу. На самом же деле она не приросла и не была неподъемной. На самом деле все было намного проще: она зацепилась за гвоздь, который (как обычно) следовало забить еще в прошлом году. На даче, Профессор, почти все следовало сделать еще в прошлом году, понимаешь?

Движения Поли, точнее ее тела, стали неестественными, словно им управляли не мышцы, а кукловод. Она была марионеткой в руках смайла (хотя и рук-то у него никаких не было), но больше походила на зомби.

— Не нервничай. Я все сделаю быстро, — проскрипел он, наклоняясь и протягивая руки. Пальцы Поли выгнулись в обратную сторону. Длинные, острые ногти нацелились на мое лицо.