— Понимаю тебя. Я тоже была в схожей ситуации и не единожды. У меня же двое, старшему — шесть.

— Как ты смогла удержать мужа? Приковала к батарее?

Они позволили себе хохотнуть. Та, что не одиночка, оглянулась по сторонам (я в это время успел поднять глаза в небо, делая вид, что наблюдаю за самолетом, от которого осталась большая белая, слегка искривленная полоса, и не замечаю ни их, ни их разговора) и, прикрывая ладонью рот (ей это не помогло), попыталась прошептать:

— Только никому не рассказывай. — Она прижала палец к губам. — Мы покуриваем травку. Потом, навеселе, я беру у мужа в рот, а он… ты сама понимаешь.

«Оральный секс» — последнее, что я услышал из их задушевной беседы.

Возвращаться домой, пока не увижусь с Витькой, я наотрез отказался. Разговор мамаш вернул мне жажду мести, натравил меня. Даже не разговор — несколько слов. Какие? Если поочередно, то: давала, козел, покуривали, беру.

ПОЧЕМУ ЭТИ?

Ответ прост, Профессор: они напомнили мне Настю и Лизу из школьного туалета, которые хотели дать Козлову и взять у него в рот. «Козел» тоже ассоциируется только с одним и все тем же человеком, по которому сохнут все те же Настя и Лиза. Они, кстати, тоже покуривали сигареты, но «покуриваем» той мамаши имело совсем другую ассоциацию. «Покуриваем» мне напомнило о, возможно, однокоренной Курямбии. Именно о Курямбии, в которой должен, просто обязан был находиться Витька. Именно о Курямбии, вход которой прикрыт куском фанеры.

— Витька! — крикнул я, уже заглядывая в темный подвал. — Ты тут? Эй! Ты здесь?

Я заглянул глубже, надеясь увидеть рассеивающееся свечение, пробирающееся по коридору, по лабиринтам черного подвала от картонного логова друга. Сначала погрузился с головой, потом — по пояс, затем упал на груду каких-то досок, разваленных по полу. Прямоугольник света закрылся над головой. Я не на шутку перепугался, ведь в подвал я свалился не сам, меня туда затащили. Я хотел крикнуть, но рот обвили сильные ручищи, отчего получилось только промычать. Правая нога болела, думал, что сломал. Не мог пошевелиться, не мог даже моргнуть, вглядываясь в темноту, рассматривая такой же темный силуэт.

— Придурок, ты чего орешь? Тебя могли заметить! Ты… ты… блин… ты дебил???

Страх ушел, боль в теле, да и в ноге тоже испарились. Я слышал Витьку, а не голос маньяка-детоубийцы, шатающегося по подвалам многоквартирных домов. Хоть его ладонь и прижималась плотно к моим губам, улыбнуться я все равно сумел. Смог и протиснуть язык через сомкнутые губы и дотронуться до его ладони, шероховатой и горькой. Он выругался и резко одернул руку, словно дотронулся до раскаленного металла.

— Витька… — произнес я, а он отвесил мне подзатыльник. Я хотел ему ответить, но глаза все еще не привыкли к темноте, а он в темном пространстве чувствовал себя как рыба в воде.

— Тише. — Он взял меня за руку и потащил за собой.

Когда лабиринты с… (да, думаю, ловушки в нем тоже расставлены) был позади, а в картонной комнатушке загорелась лампа, я понял, что за доски валялись у входа в подвал — разломанные деревянные ящики из-под фруктов, из которых Витька соорудил еще одну лежанку, укрытую сплющенной коробкой от телевизора. На ней лежал молоток, пассатижи и горстка ржавых, изогнутых гвоздей.

— Витька, — вновь промолвил я.

— Уже много лет, — перебил он. — Послушай, если ты хочешь попасть в Курямбию, просто делай это. Ее двери всегда для тебя открыты. Не нужно медлить, не нужно засвечивать свой зад на всю округу, орать — тем более. Жители первых этажей прекрасно слышат каждый шорох, уж поверь мне. Отодвинул фанерку, занырнул в темноту, задвинул фанерку обратно — вот и весь алгоритм. Запомнил? Три шага вперед, поворот направо, два шага, налево — до упора, перелазишь через или под трубой и движешься прямо, пока вытянутой кверху рукой не дотронешься до свисающего провода. Не выпускаешь его из рук, перехватываешься. Он приведет тебя к выключателю. Нажимаешь — свет загорается. Вуаля!

Он убрал инструменты в ящик, и мы сели на новую кровать. Она была твердой, в некоторых местах через картон пробивались шляпки гвоздей, неотесанный углы дощечек, проминающиеся пустоты, но зато она была моей личной. Я это не придумал — видел в глазах Витьки, требующих мнения, отзыва и эмоций.

— Ши-кар-дос! — Я развалился на картоне и уставился в потолок.

Он лег на свою.

Долгое время мы просто молчали. Витька понимал, что я пришел к нему не просто так. Просто так я еще никогда к нему не приходил. Постоянно имелись какие-то просьбы, и этот раз не был исключением. Он прекрасно это знал, но не торопил меня.

Картонное царство успокаивало. В нем была иная атмосфера, аура, несвойственная подвалу, пропахшему сыростью, плесенью и человеческими экскрементами, просачивающимися из прохудившихся канализационных труб в другом конце здания. Это место расслабляло меня, а Витька только и хотел, чтоб я отдохнул… да и сам отдыхал.

Мерцание лампы давило на глаза, я начинал погружаться в сон. В глазах двоилось, веки закрывались, мозаика из писек сливалась в набор непонятных, размазанных художеств, но все равно выглядела привлекательно.

Доски и шляпки гвоздей все слабее и слабее впивались в тело, а пустые места, в которые проваливались попа, левая пятка, лопатка и затылок вдруг вовсе перестали существовать. Они словно самостоятельно заросли, я словно парил над кроватью.

Курямбия погрузила меня в транс, изменила психику, доставляла удовольствие.

«Даешь, берешь, козел, покуриваем» исчезли из памяти и больше не вертелись на языке. Все, о чем я хотел думать — непрекращающийся заряд бодрствования, которым делилась Курямбия, которым она насыщала меня, как беспроводное зарядное устройство — смартфон.

«По сути, я и есть смартфон. Самый мощный в истории человечества. Мои глаза — камеры непомерного разрешения, делающие снимки, записывающие на видео все, что я когда-либо видел. Моя память на данный момент, вероятно, в несколько раз больше, объемнее не только любой карты памяти, но и любого облачного хранилища с самым дорогим тарифом. Я — самый безопасный смартфон, которым никто и никогда не воспользуется без моего ведома. Право доступа к информации есть только у меня. Я лишь могу поделиться этим правом, рассказав то, что знаю… Витьке… Вике, которой нужно… позвонить. Позвонить Вике… Позвонить ей…»

Я мысленно набрал ее номер. Звонок даже не начался. Сравнение со смартфоном было неудачным, поскольку я не выполнял основную функцию, которую может исполнить любой, даже самый бюджетный телефон. Да, я могу хранить и записывать информацию, могу заряжаться от Курямбии, но не могу позвонить человеку, не имея телефона в руках. Я не имею телепатических сигналов связи.

Что-то свалилось мне на ноги. Я через силу открыл глаза, поднял голову и посмотрел на пыльные брючины. Поначалу, пока глаза были затуманены, а очки запотевшими, мне показалось, что между коленей лежит снежный шарик, не испускающий холода и не тающий в прохладе подвального помещения. Потом же, когда взгляд и сознание прояснились, на коленях лежал не снежный, а бумажный ком. Я поднял с картона потяжелевшие плечи, в спине хрустнуло, дотянулся до бумажного комка кончиками пальцев и подцепил его. Распечатал. «Тебя долго ждать?» было написано большими буквами в центре листка, а по бокам, словно листья, летали письки из овалов и кругов. Я будто держал в руках не вырванный из тетради лист, а ценный документ с гербами.

— Эй, одуванчик! — В голову прилетел еще один такой ком. Развернул его: меня встретила его непорочная чистота. Следом в плечо попал следующий. — Тебя долго ждать? Э?

Все это время я думал, что со мной общается Курямбия, что это были ее послания, послания ее божества, но, повернув голову, увидел, что божеством был Витька, вырывающий из тетради еще один лист.

— Ты?.. — Я посмотрел на него как на святого.

— Я, — ответил он и запустил бумажный снаряд мне в нос.

Сознание полностью прояснилось. Я тут же вспомнил, для чего к нему пришел. Вспомнил, но рассказывать так и не решался. Мне было стыдно. Стыдно, что без него не могу выполнить такую простую операцию как звонок Вике, с которой уже общался.