У пожарных не было аргументов. Они молча впитывали ее словесный понос, а, когда она наконец закончила, собрали снаряжение и сели в машины. Перед отъездом со школьного двора водитель одной машины покрутил пальцем у виска, а пассажир второй показал Валентине Рудольфовне средний… два средних пальца обеих рук. Козлов, заметив это, посчитав, что жесты адресованы ему, побежал за служебным транспортом, но директриса цыкнула — и он прирос к земле. Похоже, она была единственной, кого он вообще во что-то ставил, кого боялся, кому не имел права перечить, кто представлял для него какую-то опасность.
Сегодня директриса для всех без исключения представляла опасность. Никто больше не хотел попадаться ей на глаза, поэтому опустили в ноги свои. Никто не решался что-либо спрашивать и покорно ждали ее приговора.
Дети больше не могли стоять, кто босой, кто полубосой, на раскалившемся под солнцем асфальте, на въедающихся в ступни, торчащих из его полотна камнях. Даже я, будучи в обуви, не стоял по стойке смирно и переваливался с ноги на ногу. Начались перешептывания учеников. Учителя же не открывали ртов, боясь потерять или работу, или часть заработной платы.
— Тихо! — проревела директриса с поднятой ладонью правой руки.
Стало ясно, отчего во время праздничных и других мероприятий она никогда не пользовалась микрофоном. Своим громким, пронзительным воем она в два слова могла испортить музыкальную аппаратуру.
— В школе произошло чрезвычайное происшествие, — продолжила она. — Но пожара нет и не было. Пожарные проверили электрику на всех этажах, во всех кабинетах. Они не выявили неисправностей. Сигнализация сработала сама собой — дала сбой. Сейчас в школе безопасно. Прошу всех, начиная с первых, заканчивая одиннадцатыми, сохраняя спокойствие, возвращаться в кабинеты. Не забудьте попутно собрать слетевшую с ног обувь. Чужую не брать! Учителя, как только рассадите учащихся, сразу ко мне. Уборщицы, как только сделайте уборку, сразу ко мне. Еще раз прошу… требую сохранять спокойствие, не суетиться и не толкаться. Я больше не потерплю летального исхода в нашей любимой школе. — Она пошла обратно в школу через главный вход. Козлов за ней не отставал, придерживаясь ее плеча. — Пошевеливайтесь!
Мы направились ко входу. Наш класс был вторым в очереди.
В коридоре после параллельного класса ботинок поубавилось, но не скажу, что их стало значительно меньше. Даже когда мои одноклассники с горем пополам нашли свою обувь, коридор все еще был похож на обувной рынок, на котором произошел взрыв.
— Посмотрите, у каждого ли на ногах два ботинка? — спросила НН. — Кто не нашел своих, поднимите руку.
Рук никто не поднял.
Пока мы походили к кабинету, я заметил, что у большинства одноклассников ботинки были разными. Нацепили чужую обувь. Вероятно, не смогли найти свою.
Мы расселись по партам. Наталья Николаевна пересчитала нас.
— Кто-нибудь видел Сашу? — Мы переглянулись. — Илья, ты видел Сашу?
«Сейчас она выведет меня на чистую воду, все поймет. Или она уже в курсе? Попросту издевается надо мной? Что ей ответить? Думай, думай, думай!»
— Илья, ты меня слышишь? Ау. — Она щелкнула пальцами, пытаясь отвлечь, но я продолжал смотреть в одну и ту же точку на доске, прокручивая в голове все возможные сценарии.
Рюкзак за спиной дернулся, ты почти пропел мне: «Не тупи. Скажи, что не видел».
— Нет, Наталья Николаевна, я не видел его. — Я сглотнул.
— Ты хорошо подумал? — Она сощурилась и, казалось, заглянула прямо в душу. Казалось, она знала, что я ее обманываю.
— Д-да.
— Понятно. — Она взглянула на часы, переливающие золотом на солнечных лучах. — Сидите тихо. Хотя бы не орите. Хорошо?
И поторопилась выйти, четко следуя указаниям директрисы. Ее класс сидел за партами, не считая одного ученика, а значит, нужно было спешить в кабинет Валентины Рудольфовны. Она вышла, оставив дверь приоткрытой.
Как только ее шаги скрылись в длине коридора, класс окатило непрерывным общением почти тридцатью воодушевленных, переполненными бурями эмоций учеников. День выдался запоминающимся для каждого, ведь помимо пропущенных занятий, прогулки во дворе школы, ожидания ее скоропостижного сгорания, исчезновения с лица земли, был еще замечен, увиден труп бедной уборщицы. Это было страшнее любого фильма ужасов, только в отличие от фильмов, никто не закрывал глаз, улицезрев раздавленное, перемоловшееся в кашу лицо бабули с открытыми глазами, наблюдающими за каждым и не видящими никого.
— По-честному… кто-нибудь видел Сашку? — спросила Марина Фокалова.
Ей никто не ответил, ведь во всем классе только я один сидел молча и слушал остальных.
— Кто-нибудь хочет еще раз посмотреть, как Козлов прыгнул на носилки? — громче остальных спросила Света Самунец.
Вот ее услышали все, заверещали и подбежали к парте, за которой она сидела вместе с Костей Мухиным. Ему, кстати, не повезло — его чуть не задавили его же школьные друзья, окружившие со всех сторон и надавившие кучей. Он истошно заорал, и куча ослабла.
Оказывается, в классе телефон есть не только у меня. Оказывается, он есть почти у всех. Оказывается, не только я снимал Козлова. Оказывается, Света Самунец превзошла меня в операторском искусстве, начав запись сразу после эвакуации из класса и закончив возвращением в класс.
Она запустила видео, по просьбе товарищей перемотала на ключевой момент, добавила громкость.
Класс содрогнулся.
Костя блеванул, Маргарита блеванула, Нелли описалась. Судя по запаху, кто-то обкакался. Может, я ошибся. Может, кто-то просто пернул от страха.
Все разбежались по углам и вжались в стены, лишь бы быть подальше от заблеванной парты Кости и Светы, быть подальше от непереносимой вони. Макс Дронов, единственный, на мой взгляд, адекватный одноклассник, схватил с подоконника два горшка с цветами и вывалил землю на парту и под нее, что бы уже та впитала содержимое чужих желудков, чтобы можно было хоть как-то убрать, как кошачьи экскременты из лотка с комкующимся наполнителем, блевотину. Что, впрочем, он и сделал через пять минут совком и метлой. На парте и на полу остались только разводы, которые можно было протереть влажной тряпкой или салфеткой. Пустые горшки с цветами (на корнях еще оставалось немного земли) Макс поставил на стол НН, вырвал лист из середины тетради, написал на нем «Извините нас, пожалуйста» и положил рядом с горшками. Благородный поступок.
Суета закончилась. Разговоры о пожаре, Козлове, бабушке одноклассникам надоели. Кто-то уже рисовал, кто-то играл на телефоне (странно, что я раньше не замечал у них телефонов) в игры, кто-то гнул бумажные самолеты. Я же вслушивался в молчание коридора, ожидая услышать шаги возвращения НН.
Наконец дождался топота целого отряда учителей, приближающегося к нашему кабинету и растворяющегося по пути. Затем НН показалась в дверном проеме и вошла в класс. Уставшая. Красные глаза, почти наполненные горькими слезами. Думаю, она рыдала в директорской. Она сразу заметила и грязь на парте Светы и Кости, и пустые горшки с цветами, и записку возле.
Мы затаили дыхание.
— Ничего страшного. Можно было не извиняться. — Она выдавила из себя улыбку. — Ребята, я благодарна, что вы не разнесли класс в щепки. Землю в горшки я сегодня же добавлю. Не переживайте за них.
Как вы понимаете, я была у Валентины Рудольфовны. Она крайне расстроена событием, которое произошло, которое дурным образом отразилось на статистике, на рейтинге нашей с вами школы. Но речь не об этом… Школа осталась цела. Жаль, об этом не узнала и не узнает Любовь Никитична — горячо и всеми любимая бабуля… — Слеза прокатилась по ее щеке и капнула на пол, в то самое место, куда часом ранее впиталась моча Сани. Ее слеза спровоцировала девчонок и некоторых мальчишек, и они тоже начали хныкать, хотя до этого смерть бабушки воспринимали весельем, представлением. Думаю, до этого им не казалась ее смерть реальной. Чего таить, я тоже едва сдерживал слезы. — Из родных у нее никого не было: супруг с детьми погибли в автокатастрофе, когда я еще была в вашем возрасте… — НН села за стол, оперлась локтями и схватилась за голову, потормошила волосы. Слезы скапывали на извинение Макса. Синяя надпись расплывалась на белой бумаге в клеточку. — Она тут многим была как мать родная. Для многих она была родимой бабулей.
