— Есть в твоих словах правда, друг. Так что же ты читаешь? Что для тебя интересно?

— То, что нахожу на помойке, в баке для бумаги. Выбор не велик, но он есть.

Витька с трудом поднял с пола ящик (он был тяжелым даже для его крепких рук) и вывалил свою библиотеку на комфортабельную кровать. Мне на колени выпало несколько вырванных из книг страниц. Ассортимент, который я увидел, удивил. Не было ни единой сказки — детских книг вообще не было. Окажись я в библиотеке, наблюдал бы Витькины книги в разделах «Образование», «Наука и техника», «Психология». Книги разной тематики и, повторюсь, ни одной детской.

В этом мы с Витькой очень похожи. Я думал, он — неуч. Ошибался. На его фоне неучем был я. Обертка не всегда раскрывает вкус конфеты… никогда не раскрывает.

— Ты все это прочитал? — Мысль, что он меня обманывает, все-таки закралась, и я жаждал, что он ее развеет.

— Это — лишь малая часть, самое интересное. То, что захотел себе оставить. То, что регулярно перечитываю. Одноразовое же я отношу в парк. Видел, там есть специальный стеллаж, где любой желающий может взять понравившуюся книгу, взамен оставив свою?

— Видел. Обычно он пустой, поскольку жадность людей берет над ними верх. Будь в парке стеллаж с Цезием-137, он бы тоже пустовал.

— Точняк.

— Чем будем заниматься? — спросил я, когда перелистал все его книги.

— Налаживать твою жизнь, Илюха. Курямбия — лучшее для этого место. Она раскрепощает, она вдохновляет, она помогает познать глубину твоего сознания, твоей души.

— Миллионами писек? — пошутил я.

— Вот такой Илья мне нравится больше! А не тот угрюмый долбодил, пекущийся по девчонке и не понимающий, что с ней делать. — «Долбодил» — еще одно слово настоящего мужчины. Я запомнил его. — Если тебя смущают письки, не обращай на них внимание… обращай внимание на свою.

— О чем ты?

— Своим друзьям по поводу девочек Ванька всегда говорит: «Если не понимаешь, любишь щелку или нет, если мозг отказывается думать и трезво оценивать ситуацию, если сердце молчит, ТО…»

— То? — зачарованный, с открытым ртом, горящими глазами переспросил я и опомнился. — «Любишь щелку?» Ты считаешь, я люблю ее? Люблю, да?

— Это я и хочу выяснить, коли ты сам этого не понимаешь.

— От нее просто исходит мань!

— Ага… Говнань! — передразнил он. — «… если сердце молчит, то следуй зову, опирайся как на единственно верный маршрут, который тебе показывает твой член, как зафиксированная в строго одном положении стрелка компаса». Это говорит брат. Понимаешь?

— Нет. — Я заглянул в трусы. — Сейчас она указывает вниз.

— Все верно. Вниз. А теперь вспомни тот первый раз, когда ты повстречал Вику.

— Помню как сейчас.

— Куда показывала стрелка?

— Я не обращал внимания.

— Плохо. — Витка цокнул губами и плюнул.

— А куда должна указывать?

— По идее, на нее. Хорошо… ладно… так… надо подумать… Да! Точно! Закрой глаза и представь ее!

— Ну? — произнес я уже закрытыми глазами.

— Что-нибудь чувствуешь?

— Ты напердел?

Он рассмеялся и похвалил меня за мой настрой. Продолжил:

— В трусах изменения есть?

— Все по-старому, — ответил я, посмотрев на заклинившую в одном положении «стрелку компаса».

— Все понятно. Пока что все ведет к тому, что ты влюблен в нее. Но для чистоты эксперимента нужно проверить точность измерительного прибора и в целом — его работоспособность.

— Как это?

Он не ответил. Оставил меня наедине с самим собой в его картонном царстве, удалившись в темную пустоту подвала. Времени у меня было с лихвой, но вот звонка от родителей можно было ожидать в любую минуту.

Витя вернулся. В руках у него было что-то вроде кирпича, обернутого черным пластиковым пакетом и несколькими слоями липкой ленты. В первые секунды показалось, что в его руках — сверток, набитый наркотиками, травой. Похожие свертки я видал в новостях по телевизору. Он положил сверток рядом со мной, заглянул в глаза так глубоко, словно хотел увидеть душу.

— Что это? — спросил я.

Естественно, он ничего не ответил, лишь важной походкой подошел к ящикам из-под овощей и фруктов и, разбираясь в своем упорядоченном хламе, вынул пенал, из пенала — канцелярский нож красного цвета. Легким движением пальца блестящее, острое, как бритва, лезвие с характерным треском выдвинулось из рукоятки. Витя сел рядом, положил сверток на колени и демонстративно, будто под десятками видеокамер, аккуратно вонзил острие в сверток и разрезал пластиковый кокон пополам. Раскрыл упаковку и, как из раковины моллюска, словно жемчужину, вынул фотоальбом со своеобразной мозаикой Пенроуза и «ВНИМАНИЕ» на обложке.

— Ты, я так понял, их рисуешь везде? — Я протянул руки к альбому.

— Эти рисовал не я — Ванька. Это его альбом.

Он передал мне его, а я раскрыл.

Трудно говорить об этом, но на первой же странице я увидел голую тетку, позирующую на камеру. Перелистнул страницу и увидел то же самое, только тетка была другая. Я не понимал, для чего Витька показал, открыл доступ к этому альбому, пока в трусах не почувствовал некоего щекотания. Заглянул в трусы, там что-то менялось. Я листал альбом и не мог от него оторваться. Там было все: титьки, жопы, письки. Они забавляли меня, и, похоже, прибору в штанах нравилось содержимое фотографий. Я снова заглянул в трусы: «стрелка компаса», как и говорил Витька, указывала точно на фотоальбом в моих руках. Строго по диагонали вверх.

— Я люблю всех этих женщин? — испуганно спросил я Витю. — Я же их даже не знаю!

— Не женщин — девушек. Это во-первых. А во-вторых, эти снимки для проверки твоего КИПа, а не проверка на любовь. Теперь мы знаем, что он исправен.

— Что это дает?

— Представь, что на снимках — Вика… замени лицо одной… любой из барышень.

Глаза сами закрылись. Как самый лучший фоторедактор, работающий на самом мощном суперкомпьютере, я в уме вырезал лицо Вики из поста в соцсети и наложил его на девушку, более подходящую по телосложению.

В паху загудело, мышца начала сокращаться.

Я терпел.

Витька почти смеялся надо мной.

Очки запотели, капли пота, что текли по лбу, попадали в глаза, лицо покраснело.

Я хотел остановить это, очень срочно остановить, пока КИП в моих трусах не лопнул… Но не мог. Отредактированное фото не выходило из головы, и только усугубляло ситуацию. Начались конвульсии. Думал, потеряю сознание.

— Останови, останови, останови, — мычал я снова и снова.

Витька приблизился. Пнул промеж ног. Боль удвоилась. Согнувшись пополам, я упал на картонный пол. Если бы мог говорить, обматерил его заученными словами. Хорошо, что не мог… Я едва дышал.

— Извини, Илья. — Он затащил меня на кровать. — Сделать искусственное дыхание?

Думал, не стерплю. Будто тысяча демонов, живущих в животе чуть ниже пупка, вцепились когтями в нутро и выворачивали наизнанку. Стены, пол и потолок с единственной лампочкой сдавливали. Витька взял самую тонкую и одновременно самую большую книгу из своей библиотеки и, как веером, обдул мое лицо.

Стало чуть лучше. Я перестал задыхаться. Через пару минут боль ушла, остался только неприятный осадок — влажная теплота в трусах. Об этом я Витьке говорить не стал, не нужно ему было знать, что я испражнился в штаны. Но, Профессор, то была не моча! Я не обоссался! Дома трусы были уже сухие, желтых разводов на них не было, да и мочой не пахло! Знай это!

— Ты жив? — Витька наблюдал за мной сверху. Может, это был не первый его вопрос, может, он общался со мной, но я не слышал.

— Вроде… — Я ощупал себя и дотронулся до бугорка между ног. — АЙ! ОН БОЛИТ!

— Не переживай. Пройдет, — успокоил он, но тревога осталась во мне.

— Откуда знаешь?

— Знаю. Теперь подымай задницу. Я наблюдал за тобой со стороны, и знаешь, что я теперь думаю?

— Ну?

— Вика для тебя действительно что-то да значит.

— И что ты собираешься делать? — Я-таки поднялся на ноги. Трусы сжимали, терли, сковывали движения, вызывали дискомфорт.