Шпана быстрым шагом вышел из класса. Искать Ольгу не пришлось: она стояла у подоконника возле женского туалета и носовым платком вытирала слёзы. Оля посмотрела на Данилу таким жалобным взглядом, что у него защемило сердце. Он молча взял её за руку, подвёл к умывальнику в туалете. Холодной водой умыл, вытер лицо её же платком. Всё так же монотонно, не говоря ни слова, завёл в класс, усадил за парту, произнёс громко: «Извини». Прошёл и сел за последнюю парту в среднем ряду, угловым зрением наблюдая за Сергеем.

Антонина Григорьевна некоторое время смотрела в глаза Данилы, исказив лицо гримасой, говорившей: «Ты, парень, так неизмеримо, бесконечно глуп». На виду всего класса покрутила пальцем у виска, показывая этим жестом, что она думает об этом ученике.

Когда после звонка на перемену ученики выходили из класса, Антонина Григорьевна попросила Данилу задержаться. Она прикрыла дверь за последним учеником и поведала про отношение Оли к нему – глупому остолопу; что не зря всех пересаживает каждую четверть с пятого класса, сажает Ольгу и его, дубину, за одну парту. Девочка сама просила, рассказав, как невозможно сильно любит этого мальчика.

– Ага. Конечно. Любит да недолюбливает, – опротестовывал Шпана. – Зато другой провожает.

– И что? Провожай ты. Ничего страшного не случилось, если кто-то проводит девочку домой, донесёт портфель, там… не знаю… пакет, с чем вы сейчас ходите.

– А мне есть чего страшного.

– Ох, какой ревнивец. Запомни, всё в твоих руках. Уж никогда не поверю, что ты кого-то боишься. Ваша шайка всем известна. Боятся вас. Полгорода. Как вас ещё не пересажали.

– Не за что сажать. Добрые, я смотрю, вы все.

– А ты думаешь вам все счастья желают? Особенно тебе. Наши учителя в бога поверили и молятся, когда же от тебя школа избавится.

– Да что я вам всем такое делаю? – крикнул Данила, раздражённый. – Я всех зверски мучаю?

– А ты подумай.

– Делать мне нечего – думать. Думайте вы. Вам народ учить.

Когда Шпана выходил из класса, получил несильный удар в челюсть от Филата. Данила потёр ушибленное место, но, естественно, не ответил взаимностью лучшему другу.

– Надо было вообще сломать, – язвительно сказал Сергей.

– Пошёл ты, – воскликнул Шпана. – Скажи спасибо, что друг. А то сейчас бы размочалил твоё хайло. Медицина вершин сих не постигла, чтобы впоследствии собрать такой конструктор.

– Это ты скажи спасибо…

– Да пошёл ты! – Данила бегом спустился с лестниц и выбежал из дверей школы: на сегодня учёба – дебильная! – закончилась.

Ольгу после школы снова проводил Сергей, и остался провожать в последующие дни. Он никак не мог успокоиться и тиранил расспросами, пытался узнать, кого она боится, чтобы заступиться, взять под свою защиту.

Заступиться – означало забить до полусмерти, оставить калекой. Оля это знала, понимала и только в кошмарном сне могла представить, чем могло всё закончиться: как для неё, так и для Филата, и для Шпаны, и даже – для всей их компании.

И Ольга молчала.

***

Данила бесшумно пробирался сквозь кусты к хатке, вслушивался в разговоры. По голосам понял, кто внутри: Савах со своими хорошими друзьями – Шершнем и Бациллой. Игральные карты хлопали об стол, портвейн булькал в гранённые стаканы.

Кусты шелестели от слабого ветра. Хмурые тени от берёз и тополей накрывали куполом домик. Над головой в трёх метрах затрещал ствол иссохшей берёзы. Данила запрокинул голову: сейчас в лоб засадит! Он ступил один шаг – опасно хрустнуло, – прыгнул вперёд, за спиной тяжело глухо ударилось о землю.

Шпана медленно поворачивал тело, рёбра в боку напомнили болью. Глаза мрачным взглядом осуждали политику своей судьбы и тот гнилой десятисантиметровый диаметр ствола берёзы, который мгновением раньше мог «сейчас в лоб засадить». И теперь этот гнилой ствол лежал поперёк тропы, протоптанной друзьями к хатке.

– Я везучий, – отметил Шпана голосом, говорившим об обратном.

– Здорово, Данила. – Савах с ехидной хитрой улыбкой, которая часто присутствовала на лице, часто лгала и часто лукавила, протянул руку. Шпана пожал каждому пятерню и выложил на стол кастет.

– Карман оттягивает. Не кастет, а гантель в брюках. – Данила нахмурил брови, глазами покосился на свинцовый слиток. Бацилла и Шершень переглянулись и, усмехнувшись, лениво взглянули на свинчатку.

– А Филат где? Чего не вдвоём? – Савах раздавал карты. – Закадычные друзья. Четвёртым будешь? Присаживайся, в козелка сыграем. – Саша Вахнин до половины окрасил портвейном двухсотграммовый стакан, широкой дугой ползущей руки по столу пододвинул к Даниле. – Выпьешь? Для поднятия настроения. А то на лице расписалась безответная любовь.

Данила сверкнул глазами на Саваха, испугавшись, что тот всё знает. Да нет, вряд ли. Откуда? Не ветер же по листве принёс. Шпана постарался спрятать взгляд в картах на столе. Савах водрузил стакан с вином в дрогнувшие пальцы. Данила выпил, поморщился.

– Будто водку пьёшь, – подметил Бацилла, высокий, широкоплечий, с выпирающим брюхом. Его левая бровь и верхнее веко нависали над зрачком, когда-то разбитые кастетом в драке: как только мозги и глаз остались целыми? Бацилла был всегда уравновешенным, иногда, казалось, совсем не имел эмоций. Даже в драках лицо не выражало злости или ярости. Как с невинной наружностью, так и со спокойным сердцем и лёгкостью мог покалечить или, возможно, убить. Лишь свинцовые глаза выдавали его жестокую сущность. Бацилла всегда говорил открыто, кидал в лицо голую правду любому. Савах называл его бесхитростным.

Шершень – такой же здоровый, как Бацилла, немного похудее, с вечно недовольной угрюмой физиономией. В противовес другу Бацилле он всегда молчал. Вести разговор не умел и, если на него наезжали, ещё сильнее замыкался, а точнее, затыкался, и сразу без разбора бил. Мечтал стать авторитетом, поэтому с третьего класса бросил школу.

Какой из него авторитет? – смеялся Савах. Базар вести не может, сразу в рыло кулак вминает. Обратятся к нему две стороны по разуму развести, а он и тем, и тем по харе: вот вам пацаны и вся справедливость от меня и правда.

– У тебя деньги есть? – поинтересовался Саша Вахнин.

Как же Шпану бесил этот извечный вопрос, почти всегда слетавший с уст Саваха первым.

– Нету. – Данила порылся в карманах, кинул двадцать копеек на стол.

– Не густо. Больше нет?

Данила не стал говорить, что дома лежат три червонца, не считая пяти двадцати пяти рублёвок и кучки трояков – деньги из Горького. Но как произносится фраза из всем известного фильма: «Может, ему ещё ключ подогнать от хаты, где крупные деньги собраны скирдами?» Шпана хмыкнул: да в придачу красивую бабу в кошелёк завернуть?

Савах отложил карты, достал из-под стола тяжёлый свёрток из газет, развернул. Перед Данилой предстали несколько красивых ножей с выкидными лезвиями.

Савах уловил оживший нездоровый интерес Шпаны.

– Я же говорил, что каждого снабжу выкидухами. Выбирай. Но по пятёрке нужно будет отдать. Ножи на зоне делались. Деньги пойдут человеку, который их принёс.

– У меня пока нет денег. – Данила щёлкал лезвиями, большой палец правой руки жал на кнопки.

– Я не говорю, чтобы сразу. – Савах недовольно сжал губы. – Но в течение недели нужно отдать. – Он был уверен, что Шпана имеет дома определённую сумму, но жмётся: или хаты в Горьком за спасибо «выносил»?

– Я достану. Дня через три. – Данила выбрал самый большой нож с ручкой вишнёвого цвета.

Савах вытащил сигарету из пачки на столе, решив, что Шпана наводит понты: мол, и дома сейчас нет.

– Этот нож – червонец.

– Без базара, – согласился Данила: нож слишком приглянулся.

***

Шпана сыграл пару конов в карты, ушёл, захватив нож и кастет со стола. Поначалу хотел выкинуть свинцовое изделие по дороге, но поразмыслив, решил, что не стоит, ещё пригодится. Зря, что ли, выплавляли? Лучше спрячет в тайничок, в дальний угол под ванной за проходящей толстой трубой, где у него давно лежит один свёрток – опасный свёрток.