— Что же это?

— С Катрин… всё время что-то случается. Что-то… опасное. За эти пять лет её три раза сбрасывали лошади, включая самую спокойную кобылу в конюшне, которую и рысью-то бежать не заставишь. Она взбесилась и понесла, как только на неё усадили Катрин. Моя дочь выжила чудом. Сани, в которых она каталась, провалились под лёд там, где проехали дети старше и тяжелее её. Карета с ней перевернулась и упала со склона, погибли её няня и кучер. На одной из прогулок она упала в реку, потому что обрушился мост. Спасая её, утонули два гвардейца. Когда она вошла в охотничий домик, у егеря само собой выстрелило ружье, пуля сбила с неё шляпку. На неё нападал бешеный пёс, на неё падали со стены меч и две алебарды, четырежды мы в последний момент спасали её из пламени, когда в спальне начинался пожар. Её дважды кусали ядовитые шершни, от укуса которых умирает лошадь. Непонятно, каким чудом она выжила, — а ведь такие шершни даже не водятся в этих краях! Я не могу сосчитать, сколько раз она падала с лестниц, выпадала из окон, попадала под карету… Даже Перидор, который называет всё это глупыми суевериями, перестал брать её на прогулки и вообще старается не выпускать лишний раз из комнаты. Одно время он даже думал, что кто-то хочет убить нашу дочь, но всё происходило совершенно случайно, и тому множество свидетелей. Моя дочь должна была умереть более сотни раз, и это только с того момента, как я решила считать. Но она всегда выживала. И всегда чудом. Катрин уверена, что её защищает от смерти её паладин. То есть вы. А я думаю — может быть, это не защита, а проклятье?

Императрица впилась взглядом в моё лицо, но я лишь развёл руками.

— Не знаю, как убедить вас в этом, Ваше Величество, но я не колдун. Я всего лишь лекарь. И я ни в коем случае не желаю смерти вашей дочери. К сожалению, к её чудесным спасениям я тоже непричастен. Я не знаю, чем вам помочь.

— Глупо было бы рассчитывать, что вы признаетесь, даже если имели бы к этому отношение, — вздохнула она, вставая, — но я думаю, что если это следствие ваших действий, то не намеренное. Вы не похожи на того, кто будет мучить ребёнка ради удовольствия, и вы точно не заинтересованы в её смерти. Вы чужой здесь, и вам нет дела до династии.

— Это так, Ваше Величество.

— Тогда я попрошу вас… присмотреть за ней. Пока вы здесь. Она будет тянуться к вам и вашей дочери, не отталкивайте её. Может быть, рядом с вами она будет в большей безопасности. Или вы поймёте, что с ней происходит.

— Боюсь, Ваше Величество, вы переоцениваете мои возможности. Но я сделаю всё, что могу.

— Ваша дочь её рисовала? — первым делом спросил Теконис.

Я рассказал ему о странностях вокруг принцессы. Наверное, потому что если императрица считает злым колдуном меня, то я — его. В общем, между нами, колдунами…

— Я передал ей вашу просьбу не делать этого, — ответил я обтекаемо. — А что, может быть связь? По крайней мере, я рисовал её многократно.

— Я не могу сказать с уверенностью, но не исключаю такой вероятности. Вы столкнулись с трудностями при её лечении и сами охарактеризовали ваше ощущение: «Мир не видит её живой». Вам пришлось забрать девочку в другой срез, чтобы вылечить. Несмотря на субъективность и неточность этого определения, оно имеет право на жизнь — возможно, существование принцессы Катрин действительно противоречит генеральному вектору роста этого фрактала. Поэтому вероятности постоянно сходятся так, что она должна умереть. Вопрос в другом — что именно не даёт ей погибнуть? Я бы предположил воздействие вашей дочери, поскольку её способности работают именно так. Она вполне способна фиксировать своими рисунками состояние малых вероятностей. Но возможно, что и ваши потуги оказали своё действие… Может быть, я недооценил ваш потенциал?

— И что с этим делать?

— Ничего, разумеется, — удивился Теконис, — будь у меня больше свободного времени я бы изучил этот интересный феномен, но лишь из научного любопытства. Просто не вмешивайтесь больше в её судьбу и напомните о запрете своей дочери. Понятия не имею, почему фрактал отторгает принцессу, но если это случится — так тому и быть. Не стоит без веских оснований нарушать цепочки причинности, наша деятельность и так требует точнейших вероятностных расчётов. Если девочка заболеет снова — лечите её, пожалуйста, только таблетками.

— Значит, это всё я натворила? — спросила Нагма.

— Агась, — подтвердил я.

— Это мой «агась»! Не трогай его!

— Я разок.

— Ладно, попользуйся, но потом положи на место.

— Агась.

— Но, пап, — сказала она, подумав, — получается, что, если бы я Катю не рисовала, она бы умерла?

— Не исключено. Но вообще это тонкие материи, мне кажется, даже Теконис не вполне уверен. Но просил напомнить, чтобы ты этого ни в коем случае не делала.

— Да щазз! — возмутилась Нагма. — А если она, и правда, жива только благодаря моим рисункам?

— Это не точно.

— Но ведь может же быть, да?

— Теконис считает так. Но ему, мне кажется, вообще нет дела до девочки.

— Пап.

— Что? — спросил я, уже зная ответ.

— Я буду её рисовать.

— Я знаю.

— Плевать, чего там этот мир не хочет. Аллах смотрит моими глазами!

Стоит, бровки нахмурила, губки надула, упрямая и своевольная, как коза. Ждёт, что я её буду отговаривать. А я не буду. Не знаю, «стоит ли мир слезинки ребёнка», и знать не хочу. Но я бы поступил так же. Всегда поступал. Детей на свете много, ну так и мир не один. Может быть, мы об этом ещё пожалеем, но…

— Рисуй, колбаса.

— От сардельки слышу!

— Ты будешь рад это слышать, уверен, — сообщил мне Фред за вечерним бокалом.

— Что именно?

Мы сидим в его комнате, пьём. С нами Лирания, тихо наигрывающая несложную мелодию на гитаре, и Нагма, рисующая не то её, не то Фреда, с моего места не видно.

— Мы запускаем программу вакцинации от Красного Мора. Уже в следующем году от него останутся разве что редкие очаговые вспышки в глухих деревнях.

— Ого, — удивился я, — а как же все те страсти, что ты рассказывал? Ну, бунты, голод, всё такое?

— Эти пять лет не прошли даром. Во-первых, у нас есть надёжный исполнительный аппарат, «дланники». Для народа они почти святые, их авторитетом и воспользуемся. Во-вторых, у нас теперь есть куда деть лишних детей, пока прирост населения не стабилизируется на новом уровне.

— Неужели и производство вакцины успели развернуть? И каков процент осложнений от местной? — заинтересовался я.

— Не угадал, — смеётся Фред. — Мы же не обязаны играть по правилам. Поэтому в прошлый раз выделили здешнюю культуру кори (кстати, ты был прав, она действительно более агрессивная, чем наша) и заказали партию вакцины на Альтерионе. Альтери берут дорого, но фармакопея у них сказочная, десяток миллионов доз для них не проблема. А главное, она не инъекционная, а аэрозольная, устойчивая к кислороду и ультрафиолету. Это иголками в младенца тыкать не всякий даст, а причастить его при крещении — дело святое. Ну и остальных членов семьи, как же без этого. Церковь тут дохловата, не то, что у нас была, но всё же обрядность в основном соблюдается.

— И что, церковники согласились прыскать на причастие… Чем тут, кстати, причащают? Вином?

— Хлебом. Что-то вроде специального печенья. Монополию на его производство Император на днях торжественно даровал своей Длани. Чтобы, значит, поддержать организацию финансово.

— Втёмную, значит, развели?

— А что, кто-то обещал играть честно? У нас нет времени ждать, пока идея микробиологии и иммунитета прорастёт в заплесневелых бошках местных эскулапов. Однажды они получат эту технологию или додумаются до неё сами. Но это потом. А рост населения нам нужен ещё вчера. Онли бизнес.