Сегодня у принцессы не лучший день. Нагма уезжает. Надолго, на несколько лет, что для пятилетнего ребёнка всё равно что вечность.

— Отец сказал, что я не могу приказать вам остаться, — говорит мне девочка серьёзно. — Вы его вассал, а не мой. Но как женщина и принцесса я могу назначить вас своим паладином.

— «Как женщина», ишь, макаронина мелкая! — смеётся Нагма, но Катрин не обращает на неё внимания, смотрит на меня снизу вверх большими серьёзными глазами. — Граф Михаил Док Морикарский, назовёте ли вы меня своей дамой сердца? Станете ли моим паладином во славу Искупителя?

Я с гордостью приму эту честь, моя принцесса! — сказал я не менее серьёзно в ответ.

— Уи-и-и! — тихо завыла в восторге дочь. — Ы-ы-ы! Я сейчас разрыдаюсь от умиления!

— Опуститесь на колено, мой паладин! — велела Катрин.

Я исполнил.

— В знак нашего небесного союза примите этот символ любви, — девочка сняла с шеи шёлковый платок-шарф и, сосредоточенно сопя и морща носик, завязала мне его на правом бицепсе. — Теперь я дозволяю вам один поцелуй, мой паладин, который скрепит наши клятвы.

Я аккуратно, чтобы не уколоть бородой, чмокнул было ребёнка в румяную щёчку, но не тут-то было — она решительно повернулась и поцеловала меня в губы.

— Теперь мы связаны на небесах, — сказала Катрин. — А значит, вы обязательно ко мне вернётесь. До встречи, граф и графиня Морикарские.

Девочка, гордо поджав губы и смаргивая набегающую слезу прошествовала мимо нас в коридор и разрыдалась уже там. Я остановил дёрнувшуюся за ней Нагму:

— Не надо, дай ей хоть так сохранить достоинство.

— Я сама уже плачу, — пожаловалась дочь, шмыгая носом, — как так? Пап, а мы никак не можем её с собой взять? Как бы на каникулы…

— Ты что, с ума сошла, колбаса? Это тебе не котик. Это цельная принцесса цельной империи! А главное, это ребёнок, и у неё родители есть. Поставь себя на их место — родное дитя утаскивают какие-то странные люди и возвращают через годы таким же пятилетним! Это для неё неделя пройдёт, а для них? Тем более, мы теперь вассалы, нас, небось, и казнить можно. Я б нас сам за такое казнил.

— Да, пап, ты прав, — вздыхает Нагма. — Слу-у-шай, а может, ты женишься и заведёшь мне сестричку? Или братика?

— Ну уж нет, — смеюсь я, — обходись племянником. Стар я уже для этих глупостей.

Когда мы расселись по каретам, я спросил у Мейсера:

— А что значит, если тебя дама назначила своим паладином?

Ответила мне Джулиана:

— Рудимент средневековья, — сказала она. — В текущем временном периоде почти забытый. Отмер вместе с рыцарским сословием. Некогда считалось, что рыцарь должен выбрать даму сердца, а дама — паладина. Это как бы второй брак, небесный, никак не пересекающийся с обычным. Рыцарь имеет жену и даму сердца, дама — мужа и паладина. Жену дамой сердца иметь было не принято, потому что небесный брак — платонический. Но бывали и исключения.

— И зачем он был нужен?

— Почти все браки знати в ту эпоху являлись хозяйственно-имущественными и политическими сделками, чувства в них никак не фигурировали, внешность невесты не имела значения, единственное обязательное требование носило чисто технический характер: она должна была быть способной к деторождению, чтобы обеспечить наследников, и девственна на момент брака, чтобы исключить вероятность ранней стадии беременности. Вполне характерное для примитивного общества потребительское отношение к женщине. Однако же короткая, бурная, полная опасностей и с высокой вероятностью заканчивающаяся насильственной смертью в молодом возрасте жизнь рыцаря требовала романтики. Её обеспечивал институт «небесного брака». В нашем с вами мире, Михаил, он тоже имел место, хотя и заметно отличался от здешнего — сходные проблемы порождают сходные решения.

— А в чём разница?

— Иная социальная функция. У нас дама сердца могла иметь нескольких рыцарей, здесь — только одного. И эти отношения объявлялись открыто, почти так же официально, как заключение брака. Все знали, кто чей паладин, кто чья дама сердца, паладин был вхож в семью дамы, имел право открыто признаваться ей в любви и оказывать прочие знаки внимания, а она — их принимать.

— И мужья не ревновали? — удивился я.

— Нет, ведь у них были свои дамы сердца. Единственный запрет — сексуальная связь. Заводить детей дама могла только от своего мужа, а от паладина она выслушивала пылкие любовные речи, принимала подарки, иной раз весьма ценные, в качестве особого поощрения дозволялся поцелуй.

— И что, никто никому ни разу рогов не наставил?

— Сплошь и рядом. Вполне обычное дело. Этот был один из самых плохо соблюдаемых запретов — все местные любовные романы полны безудержным трахом дам с паладинами. Так что, Михаил, если вы интересуетесь не из праздного интереса, а какая-то местная дама успела объявить вас своим паладином, надеюсь, вы не терялись. В текущем контексте это означает, что она хочет завести любовника.

— Не мой случай, — хмыкнул я, косясь на багровую от попыток не лопнуть от сдерживаемого смеха дочь, — но спасибо за исторический экскурс.

— Обращайтесь, я всегда очень тщательно работаю с материалом, иллюстрирующими социальные установки этноса.

— А институт паладинства проходит по графе «социальные установки»? — уточнил я. — Никакой романтики?

— Разумеется, — кивнула Джулиана. — Это механизм, формировавший дополнительные горизонтальные связи среди элит в обществе с высокой детской смертностью. Одну дочь можно выдать замуж один раз, образовав одну межродовую связь. Но институт «небесного брака» число связей удваивает. Паладин твоей жены — не чужой тебе человек, иной раз эта связь крепче родственной. В тяжёлые годы такие связи обеспечивали военную поддержку союзных дружин. Ради этого можно было закрыть глаза, на то, что некоторые из твоих детей похожи на паладина. Тем более, если к жене никаких чувств не испытываешь и сам вовсю паладинишь с чужой.

— А теперь, значит, паладинить перестали? — поинтересовался я.

— Нет, теперь просто блудят. По мере усиления властной вертикали и централизации государства значимость горизонтальных связей упала. Набеги отбивают не бароны, которым нужна поддержка соседей, а армия Его Величества.

— Ушла романтика, — заржал Слон.

— Отчего же? — строго сказала Джулиана. — Романтика как раз осталась. Вон, Фред небось половину фрейлин в замке отпаладинил.

— Без комментариев! — ответил Фредерик, улыбаясь в усы.

— Всё-таки, пап, это очень трогательно, — сказала Нагма, когда мы пересели из кареты в машину Слона.

За окнами моргнул и погас этот мир, вместо него покатился туманный шар Дороги. Мы возвращаемся.

— Что именно, колбаса?

— Что ты паладин. Какие бы гадости ни рассказывала доктор Ерзе, Катька-то по-настоящему нас любит, как родных.

— Дочь моя, мы вернёмся туда через пять лет. Спорим, она нас даже не узнает? У детей короткая память.

— Спорим! На желание!

— Но не наглеть!

— Ха! Не очень-то ты в себе уверен, да?

— Просто наглеть не надо.

— Ладно-ладно. Не буду. Но я выиграю, вот увидишь!

Теконис, забрав у меня рисунки дочери, разложил их по столу в своём кабинете, напоминающем лабораторию безумного учёного из комикса в стиле стимпанк. Нагма такие обожает и даже рисует сама. Текониса дочь побаивается. «Зловещий вайб», как она говорит. Не вполне понимаю, что это значит, но интуиция у неё отменная.

— И зачем вам эти художества, — спросил я. — Могли бы парадный портрет со стены попросить. В золочёной раме.

Нагма рисовала пастелью, акварелью, лайнерами и даже маслом, но всё это скорее проработанные наброски, чем финальные образцы. Не для золочёных рам. Такой у неё сейчас период — часто теряет интерес, почти закончив работу.

— Это контрольные точки.