Возможно, терпиловские события – как раз и есть тот первый удар гонга в начавшемся противостоянии. Будучи правильно преподнесёнными, грамотно увязанными с общероссийской повесткой, они произведут эффект разорвавшейся бомбы. Терпиловская история соединяет в себе всё: и скопившееся недовольство, и исконный страх москвичей перед дикой провинцией, и мещанский вековечный ужас перед революционной дубиной, голодом и войной. Все эти кошмары полезут из Терпилова как ядовитые змеи из гнилой коряги после долгой зимовки. Они воплотятся в газетных публикациях, станут темами дневных телешоу, радиоклинчей и лонгридов на модных либеральных сайтах.

И надо всем этим праздником ужаса и надежды будет пламенеть имя Игоря Кондратьева. Оказавшись в центре внимания после терпиловских публикаций, я пойду на каждое телешоу, куда пригласят, дам интервью любому заинтересованному СМИ, вплоть до районной стенгазеты. Засвечусь везде, где возможно, и, дай Бог, обо мне снова заговорят. Вспомнятся былые заслуги, воскреснет пропавшая репутация. Не пройдёт и полугода, и я поквитаюсь с прошлым, займу причитающееся мне по праву место в профессии и вернусь к нормальной человеческой жизни… Да, успех – моя цель, мой бог, мое спасение. И, предупреждая критику, своей роли в этой истории я не стыжусь. Как бы ни развивались события, к каким бы последствиям ни привели мои публикации, мне себя винить не в чем. Журналист не создаёт общественные настроения, а лишь отражает их, в политическом пространстве он не актор, а резонатор, не комбатант, а наблюдатель. Если эффект от моих расследований окажется нежелателен для одних, я всегда смогу ответить, что другие ждали их с отчаянным нетерпением. Отказаться от освещения терпиловских событий с точки зрения журналиста означает отнюдь не сохранить нейтралитет, а занять одну из сторон. Так что гори всё синим пламенем и да здравствует беспристрастность – золотая броня нашей профессии!

Впрочем, предстоит ещё много работы. Раскрутить дело непросто и, возможно, придётся попробовать сразу несколько способов – нервной ноткой присоединить терпиловскую историю к хору недовольных очередным грабительским законом, пятым колесом пристегнуть её к громыхающей телеге какого-нибудь коррупционного скандала или сассоциировать с некой, хорошо себя зарекомендовавшей гражданской кампанией – например, за реформу судебной системы, раз уж один из убитых – судья. Предстоит побегать, напомнить о себе здесь и там, может быть, иной раз и унизиться, но в конечном результате я не сомневаюсь. Рано или поздно моё расследование взорвёт информационное пространство. Оппозиция, конечно, сделает эту историю эмблемой закончившегося народного терпения и начнёт наступление на власть по всем фронтам. Небольшой подмосковный городок станет символом всероссийского сопротивления, в его неустроенном быту, подробности которого растиражируют оппозиционные блоги и СМИ, себя узнает вся Россия.

Всё это, конечно, в самом лучшем случае. Фортуна – дама непостоянная, и, как не велики мои шансы, успех может не прийти вовсе, или оказаться гораздо скромнее ожидаемого, ограничившись двумя-тремя передовицами в заштатных изданиях. Но даже ради такой возможности стоит в последней раз расставить фигурки на шахматном поле.

Итак, жребий брошен, Рубикон перейдён!

Терпилов, встречай своего блудного сына!

Выходные я провёл, готовясь к расследованию. В первую очередь – сходил к особняку убитого судьи, располагавшемуся на южном выезде из города, в дачном посёлке «Романовский». Представление, составленное ещё по фотографиям, оправдалось полностью – именно такой огромный и безвкусный дом, типичный для нуворишей с претензиями, я и ожидал увидеть. Тут были все признаки нувориша с претензиями – и широкая мраморная лестница, у подножия которой расположились два каменных льва, по‑кошачьи выгнувшие спины, и фонтан размером с олимпийский бассейн, и бронзовые литые фонари, через каждый метр натыканные вдоль дорожек парка. Чувство меры явно изменило хозяевам при строительстве, и в итоге своей избыточной, вычурной роскошью вилла походила на одну из тех старорежимных купчих, что, собираясь на приём в городскую управу, обливались флаконами французских духов и нацепляли все имеющиеся драгоценности. Правда, если для купчихи наивное желание продемонстрировать состоятельность оканчивалось смешками за спиной да злыми памфлетами в прогрессивных журналах, то Обухову, похоже, даже подражали. Многие здания в посёлке насколько это, вероятно, позволяли возможности их владельцев, копировали архитектуру судейского замка…

Я несколько раз обошёл место преступления кругом, надеясь обнаружить какие‑нибудь новые, не замеченные оперативниками детали. Изучил забор, в котором преступники сделали щель, проникая на территорию, и, по их примеру протиснувшись сквозь неё, осмотрел парк и то самое кухонное окошко в подвальном помещении, через которое проникли в дом. Однако, ничего, не вошедшего в отчёты, найти не удалось – полицейские, надо отдать им должное, поработали тут на славу. У визита в «Романовский» был лишь один значимый результат – из списка подозреваемых я уверенно вычеркнул охранников Обухова. Преступникам не нужно было их соучастие – даже после того, как вследствие трагедии охрану посёлка усилили, я смог без труда и не поднимая тревоги, попасть на территорию. С тыльной стороны дома судьи не было ни камер, ни систем сигнализации, обходы же дежурные, судя по тому, как редки были их следы на недавно выпавшем снеге, делали нечасто…

Я хотел осмотреть и место убийства Пахомова, но, порассуждав, отказался от этой затеи. Во‑первых, до Апрелевки, деревни, в которой находилось поместье отставного олигарха, добраться оказалось непросто – общественный транспорт перестал ходить туда ещё в середине девяностых. А во‑вторых, даже приехав туда, я не знал бы что делать. Вилла Пахомова охранялась не в пример лучше судейской, это я понял ещё по фотографиям из дела. Кроме того, вместо сотрудников частной охраны там теперь дежурили полицейские. В лучшем случае я бы просто не узнал ничего нового, а в худшем – ещё и привлёк бы к себе ненужное внимание правоохранителей. Меня могли и задержать, о чём, конечно, тут же узнал бы Ястребцов. Не смутит ли его моя самостоятельность?

 Оставаясь в гостиничном номере, я взялся за изучение «Терпиловской правды», той самой газеты, где мне предстояло работать. Она оказалась обычным третьесортным листком, обслуживающим нехитрые информационные интересы городской администрации. Большую часть статей составляли официальные объявления и панегирики в адрес местных чиновников, самозабвенно трудящихся на благо горожан. Одну из статей, доставившую мне минуту иронического удовольствия, я даже сохранил на память.

«Терпиловской оппозиции по-прежнему не дают покоя доходы городских чиновников, – писал её автор, некий Милинкевич. – В частности, в социальных сетях появился материал известного любителя порыться в чужих карманах яблочника Едракина, в котором утверждается, будто заместитель главы города, заведующий сферой ЖКХ Максим Николаевич Перепёлкин, получил вид на жительство в Румынии, приобретя при этом гостиницу у подножия Карпат стоимостью около полумиллиона долларов. В доказательство господин Едракин прилагает к своей кляузе и некие выписки из румынских государственных реестров. В них действительно значится фамилия Перепёлкина, но, на мой взгляд, торопиться с выводами и обвинять уважаемого Максима Николаевича рановато. Во-первых, оппозиционные «документы», как это уже бывало, могут оказаться филькиными грамотами. Во-вторых, даже если сведения верны, то сам факт наличия зарубежного имущества ничего не доказывает: в конце концов, российскому чиновнику не самого маленького подмосковного города его вполне могли банально приписать. ЦРУ, Госдеп и прочие недоброжелатели страны не дремлют – Россия никогда не испытывала недостатка во врагах. В-третьих, даже если Перепёлкин в самом деле владеет отелем, то обвинять его было бы опрометчиво. Деньги на покупку он вполне мог занять, унаследовать, наконец, накопить. Максим Николаевич – человек в возрасте, на днях он отметил полувековой юбилей».