– Квартиру ему дать обещали взамен дома, – вместо отца зло ответила женщина. – Вот всё ждём её, квартиру‑то эту.

–Квартиру, а? – громко сказал, почти крикнул, старик. Шумно дыша, он переводил беспокойный непонимающий взгляд с дочери на меня.

Беседовать с ним было бесполезно.

–Может, мы с вами пообщаемся? – обернулся я к Анне Николаевне.

–Да, давайте пройдём на кухню. Я чаю заварю.

–Что, давно болеет ваш отец? – спросил я, садясь возле стола, покрытого выцветшей розовой скатертью.

–Да вот как выселяли его, так и свалился. А до того – ничего, восемьдесят пять лет, а коз и уток у себя в сарае держал, огород вскапывал, на охоту ходил даже.

–А лечитесь как?

–Ой, тяжело, – устало вздохнула женщина, включая под эмалированным пузатым чайником газ. Затем выставила на стол две фарфоровые чашки с выщербленными краями и большую синюю сахарницу с колотым сахаром. – Извините, кроме сахара ничего сладкого к чаю нет. Я на диете, а отцу нельзя. – Несколько секунд она задумчиво изучала меня, как бы решая, доверять ли незнакомцу, и, видимо, сделала вывод в мою пользу, поскольку вдруг заговорила в совершенно ином, видимо, привычном ей скором истеричном тоне. – Вы знаете, даже просто к врачу сходить – целая мука. В поликлинику надо к пяти часам бежать, в очередь записываться чтобы талон получить. Приходишь и стоишь два‑три часа на улице, пока регистратуру не откроют – и в дождь, и в снег, и в мороз. А как откроют начинается, знаете, ругань, толкотня, все без очереди лезут. Иной раз и до драк доходит, особенно если талон на редкого специалиста. Мне‑то ещё ничего, а бывает, бабка старая приковыляет кое‑как, бумажку эту не успеет получить, и стоит у выхода, плачет. Доехать до доктора – тоже целая история. Отец же не ходит почти, надо машину заказывать где‑то. А это тоже деньги…

– А что не положите в больницу?

– А… – с горькой досадой отмахнулась она. – Чего там, в больнице? Медсёстры курят в палатах, орут на больных, помощи никакой от них не дождёшься. Лекарства даже – и те свои надо носить. Клала его в прошлом году на два месяца, так мне в лицо сразу и сказали – заботиться не будем, кормить только станем, и всё. Да и вообще, говорят, чего, мол, вы вокруг него бегаете, девяносто же лет с лишком старику, ему на кладбище давно прогулы ставят.

–Сочувствую вам…

–Да что поделаешь, такая вот жизнь.

–Анна Николаевна, – сказал я, открывая блокнот. – Я бы хотел уточнить хронологию всей этой истории с выселением.

–Да что тут вспоминать, – женщина подперла полной рукой подбородок и угрюмо глянула в сторону. – Сначала уведомление ему пришло: просим съехать в такой‑то срок. Ваш дом, дескать, возведён незаконно и подлежит сносу.

– А что же Николай Кузьмич?

– Ну он, конечно, сопротивлялся, по судам ходил. Дом‑то этот ещё его дед построил до революции, он всю жизнь с детства там прожил, своими руками чинил его, достраивал, деревья в саду сажал. Конечно, жалко было потерять.

– А суд что?

–Ну что суд… В суде вон, – она неопределённо кивнула головой кверху. – Обухов этот, который главный зачинщик строительства. Всё отказы писал да резину тянул.

– Николаю Кузьмичу угрожали?

– Угрожали, да. Приходили какие‑то мужики, вроде бы из сельсовета, обещали за отказ выселяться у него водопровод с электричеством отключить. Забор как‑то подожгли ему, а в другой раз в окно кирпич бросили, стекло разбили. Он, правда, считал, что на этом и окончится. Он всё же пожилой человек, к тому же – ветеран войны. Думал, уж ветерана‑то они не тронут. Всегда как являлись к нему чиновники, он медали надевал, весь свой иконостас, и выходил к ним.

– И что же дальше?

– Ну вот как‑то ночью, в три часа, ворвались к нему приставы, да и выкинули в одних портках да майке на мороз. Да ещё и наподдали как следует.

– Били его? – удивился я.

– А вы думаете чего он лежит? Ещё как били – четыре ребра сломано, гематома на черепе, почки отбиты. Ещё не знаю, как жив остался, в его-то возрасте! Он же потом ещё на морозе два часа провалялся без сознания. Хорошо сосед мимо ехал, заметил, да скорую вызвал. Я через неделю, как по врачам отбегалась, зашла в полицию, а там мне бумажку дали: дескать, выселение законно – препятствовал дом отцовский нормальной миграции лосей. Самое интересное, что сейчас на том месте стоит дача прокурора города Ярового, и лосям она почему‑то не мешает, – желчно прибавила она.

– Дело по факту избиения заводили?

– А как его заведёшь? Там все свои, ворон ворону глаз не выклюет. Даже в травмпункте побои отказались снять. Доктор сразу сказал мне – деду твоему здоровье уже не вернёшь, а у меня, мать, двое детей, так что извини.

– А дальше что делали? В городе вам помогал кто‑нибудь?

– В городе – нет, никто. Да и кто поможет против этой банды? Вот только в мэрии обращение по поводу предоставления квартиры взамен снесённого дома обещали рассмотреть, да воз и ныне там. Я и в Москву писала в прокуратуру, и к Лукину, уполномоченному по правам человека обращалась… Но ответа толкового не получила, везде отписки. Чаще всего ему же, судье, жалобы мои и присылали, как будто он сам себя накажет. Смешно даже. А хотите, я вам все бумаги дам? У меня копии есть.

Она встала и, достав из шкафа толстую картонную папку в замазанной чем‑то чёрным обложке, перелистнула несколько страниц.

– Вот ещё обращение в Следственный комитет. Я думаю, снова, может быть, послать? Обухов‑то, главный наш злодей, помер.

– Да, пошлите обязательно. А вы одна за отцом ухаживаете? – спросил я.

– Да, одна, – вздохнула Сотникова. – Мужа нет, помер в пятом году. Дочь вот ещё есть, Алёна. Но только она с мужем уже десять лет в Питере живёт.

– Навещает вас?

– Раз в год приезжает, ну и деньгами помогает. А так… Своя у неё уже жизнь.

– А что же знакомые, друзья?

– Ну коллеги разве что, да соседи. Вот соседка у меня хорошая – Клавдия Анатольевна. У ней у самой сын инвалид, так что часто и по хозяйству помогаем друг другу, и в больнице насчёт врачей договариваемся.

Да, кажется, и тут я промахнулся. Cоседи, знакомые, дочь, живущая в Питере… Нет, видимо, здесь бригаду народных мстителей искать бесполезно.

– Анна Николаевна, я копии документов возьму, изучу их, и в ближайшее время свяжусь с вами, – сказал я, вставая со стула.

– А чаю не выпьете? – спросила женщина, поднимаясь вместе со мной и взглядом указывая на закипавший чайник.

– Да уже вечер, а у меня ещё одна встреча в городе.

– Ну хорошо, тогда буду ждать звонка, – сказала она, торопливо отбирая из своей папки бумаги для меня и складывая их в отдельный файл. – Давайте я вот тут, поверх ответа из прокуратуры телефон свой вам напишу. Звоните, если появятся вопросы. А когда ждать выхода статьи?

– Я думаю, на неделе станет известно.

– Что ж, буду надеяться. Спасибо вам большое, что не забываете нас. Вы о квартире, пожалуйста, упомяните, которую отцу обещали!

Я кивнул в ответ, и направился к выходу. У самой двери Сотникова окликнула меня.

– Вы ещё вашим молодым людям из редакции привет от меня передавайте, – сказала она мне в след.

Я застыл на месте.

– Каким молодым людям? – осторожно спросил я, медленно поворачиваясь.

–Ну корреспондентам вашим, которые сразу после того случая заходили, – сказала она.

– А какие они были из себя?

– Ну одного я не особенно приметила – маленький, чёрненький, ещё в куртке кожаной был. А второго хорошо помню – высокий такой парень, блондин. Он ко мне несколько раз после заглядывал, всё сокрушался, что статью о нас в редакции не пропустили. Энергичный такой, но, правда, горячий очень.

– Горячий? – переспросил я.

– Да, знаете, один из мужиков, что отца избили, денег нам предлагал, чтобы мы не жаловались на него. Мелочь какую‑то, двадцать тысяч рублей. Я взяла – знала уже тогда, что всё равно не приняли наше заявление, ну а с худой овцы, сами понимаете… Услышал ваш коллега об этом, и раскричался: «Зачем вы взяли деньги у этого палача, надо было ему в рожу их кинуть!»