Но было и такое, что казалось просто диким. Я старалась никак этого не показывать, но что-то внутри брезгливо вздрагивало, когда люди один за другим подходили и целовали праздничную икону. Или крест. Причащались – все по очереди из одной чаши, с одной ложечки, а потом отходили запить. Запивку наливали в маленькие чашечки. Один выпил, поставил, тут же в нее налили другому. Я боялась, что меня будут спрашивать, почему не причащаюсь, не подхожу к иконе. Но никто не спрашивал.
Помимо брезгливости была еще и гордость. Шел Великий пост, и за каждой службой, кроме выходных, читали несколько раз особую молитву, во время которой полагалось сделать четыре «земных» поклона: встать на колени и ткнуться лбом в пол. Ни за что, сказала я себе и, заслышав слова «Боже, ущедри ны», торопилась выйти из церкви во двор. А целовать руку священнику! Когда меня в первый раз подвели к настоятелю, плотному мужчине средних лет в шуршащей зеленой рясе, он сказал: «Хорошо, работайте» и внимательно посмотрел на меня, словно чего-то ожидая. Я стояла молча и почему-то тихо злилась. Настоятель слегка коснулся рукой моего лба и ушел. Потом уже я поняла, чего он ждал. Когда увидела, как к нему и другим священникам подходят «получить благословение»: складывают руки ковшиком, кланяются и ждут, когда их осенят крестом. А потом целуют его руку. Ужас!
Несмотря ни на что, в церкви мне было спокойно и как-то… тепло, что ли? Почему – об этом я старалась не думать. Потому что тогда надо было разрешить чему-то необычному, странному – солнечно-виноградному голосу? – поселиться в моей душе. Я сопротивлялась как могла. Но иногда, как и от ежедневного «Свете тихий», не могла сдержать слез.
«Даждь ми Сего страннаго, Иже не имеет где главы подклонити», - тихо пел хор, и что-то во мне разрывалось от невыносимой жалости, то ли к себе, то ли к тому, кто, может, был, а может, и не было его никогда, – этого я никак не могла для себя решить.
А к одной из икон меня тянуло со страшной силой. Другие оставляли равнодушной, о них надо было просто заботиться: протирать стекло, следить за подсвечниками. Николая Чудотворца я по-прежнему побаивалась и обходила стороной. А вот эта… Бабушки сказали, что это Владимирская икона Божией Матери. Что в ней было такого притягательного, я не знала. С художественной точки зрения она была самая некрасивой в храме – темная, примитивной, условной живописи. Но так нежно прильнул младенец к материнской щеке, так трогательно выглядывала из-под одежды его крошечная пяточка, и столько любви и скорби было в глазах Богородицы, что я снова чувствовала, как рвется что-то у меня в душе.
И если бы только в душе!
Стоило мне подойти к иконе, я чувствовала резкую, рвущую боль внизу живота. Однажды, когда рядом никого не было, я, удивляясь сама себе, наклонилась и… коснулась губами маленькой пятки. И тут же от боли потемнело в глазах.
Тяжело дыша, я кое-как выбралась из церкви и мешком шлепнулась на лавку. Боль, словно ворча потихоньку, стихала. Ко мне подошли двое свечниц.
- Что с тобой? – спросила старшая, Валентина. – Ты такая бледная.
- Живот… схватило, - прошептала я.
- Желудок? Съела что-то не то?
- Нет, внизу.
- У тебя что, эти дела? – осторожно поинтересовалась вторая, Тамара. – Тогда тебе нельзя со свечками. Видишь, на свечи-то как раз старух и берут, чтобы не волынили каждый месяц.
- Нет.
- А может, внематочная?
- С ума сошла, что ли? – одернула ее Валентина. – Слушай, если у тебя по женской части, то у нас тут есть врач хороший, Ирина Сергевна. Мы все к ней ходим. У кого денег нет, бесплатно принимает. Она раньше в роддоме работала, аборты делала. А потом… Случилось с ней что-то, вот в храм и пришла. Теперь в больнице работает, в гинекологии. Хочешь, поговорю с ней?
- Поговорите, - кивнула я. – Только мне уже лучше, я пойду.
- Посиди! – остановила ее Тамара. – Мы все сделаем.
Минут через двадцать служба закончилась, и Валентина подвела ко мне высокую худощавую женщину лет сорока в длинном сером платье и с черным шарфом на голове.
- Что с вами такое случилось? – спросила она низким красивым голосом.
- Не знаю. Время от времени сильные боли в животе.
- С циклом связано?
- Нет.
- Половой жизнью?.. – тут Ирина Сергеевна запнулась и махнула рукой, но я все равно покачала головой.
- Ириночка Сергевна, с ней такое несчастье случилось, чуть не убили ее, и память потеряла, - зачастила Валентина, - и…
- Я знаю, Кира рассказывала, - резко перебила ее Ирина Сергеевна. – Завтра я дежурю в больнице, приходите ко мне. Лучше вечером, часиков в девять. Поднимитесь на лифте в гинекологию, спросите Гордееву. И не вздумайте мне деньги совать, тем более, у вас их все равно нет. Придете?
Я покраснела и хотела сказать, что спасибо, не надо, не приду, но почему-то кивнула.
Следующим вечером я пошла в больницу. Денег осталось всего пять рублей, хватило бы один раз на автобусе проехать, но в сторону второй больницы они по вечерам не ходили. Пешком идти было далеко, да еще и в гору. В парке гуляли разряженные толпы. От меня привычно шарахались, я так же привычно старалась не обращать внимания.
Ирина Сергеевна осмотрела меня на кресле, расспросила подробно и задумалась.
- Не знаю, что и сказать. Так, на щуп без криминала. Жалко, что вы ничего не помните. Чем болели, например. Рожать-то, думаю, вы вряд ли рожали, а вот аборты, выкидыши… Пойдемте, УЗИ вам сделаю, пока нет никого.
Она отвела меня в другой кабинет, уложила на кушетку, включила аппарат и начала, глядя на экран, водить по животу холодной железкой.
- Вот тут спаечки. Внешние. Это от травмы может быть. Спайки боль дают. Это пройдет со временем. Я вам дам обезболивающее на крайний случай. А так тепленькое что-нибудь на живот кладите. Только не горячее. Кстати, трубы расширены. Похоже, там внутри тоже спайки. Это с контрастным веществом надо рентген делать. Ладно, вставайте.
Пока я одевалась, Ирина Сергеевна достала из кармана халата небольшой ежедневник.
- Я сейчас ваши данные запишу. На тот случай, если снова ко мне придете. Фамилия?
Я сказала. Ирина Сергеевна начала записывать и вдруг остановилась.
- Слободина Марина Сергеевна, - повторила она и нахмурилась. – А ведь вы у меня были. В роддоме.
- Вы помните всех своих пациенток? Снизу? – попробовала пошутить я, чувствуя как противно немеют губы.
- Я помню вашу фамилию, - сухо отрезала Ирина Сергеевна. – Вас – нет. А если помню фамилию, значит, было что-то серьезное. Мне самой интересно. Да и вам невредно будет о себе что-то узнать, так? Завтра мне нужно в роддом, там моя пациентка на сохранении лежит. Зайду в архив, полистаю старые журналы.
- Вы же говорите, я не рожала.
- Категорически я этого не утверждала. Тем более, в роддоме, к сожалению, не только рожают. Там еще и абортарий есть. И стационар для беременных.
На следующий день во время вечерней службы Ирина Сергеевна вошла в храм мрачнее тучи. Я разбирала под лестницей тряпки, но она меня не заметила, прошла и остановилась у солеи. Дождалась конца службы, подошла к священнику и стала что-то ему говорить. По тому быстрому взгляду, который он бросил в мою сторону, я поняла: это обо мне. Почему-то захотелось убежать и спрятаться. Сняв фартук, я быстро вышла во двор.
- Подождите! – догоняя, окликнула меня Ирина Сергеевна. – Давайте отойдем. На лавочку.
Мы сели. Сердце прыгало, как лягушка. Ирина Сергеевна молчала. Наконец она заговорила, глядя в сторону, еще более сухо и отрывисто, чем раньше:
- Я не знала, говорить вам или нет. Даже у батюшки спросила. Он сказал: как совесть подскажет. Я так думаю, лучше, чтобы вы знали. Может, еще поймете… что натворили. Как я поняла. Вы действительно у меня были в роддоме. На аборт пришли. Теперь я вас хорошо вспомнила. Там все мрачные, даже распоследние потаскухи. А вы – в юбке до лобка, хи-хи да ха-ха. Первый вопрос – как скоро после аборта можно в койку к мужику прыгнуть. В бумажке из консультации срок десять недель. Стала вас смотреть – плод для десяти недель слишком крупный. Отправила на УЗИ, а там двойня. Вот тогда мне жутко стало. Абортов много сделала, никогда особо не переживала, а двойни ни разу не было. Это же чудо такое! Начала вас уговаривать: подумайте, мол. Тем более резус отрицательный, вообще потом может детей не быть больше. А вы: да какая на фиг разница, хоть один, хоть два, хоть десять, лишь бы избавиться поскорее. А не будет – ну и не надо, меньше беспокойства. Короче, не смогла я. К другому врачу отправила. И… вообще больше не смогла. Так что какой-то плюс от встречи с вами все-таки был. Для меня. Хотя детки эти убитые мне до сих пор снятся. И всегда будут сниться.
