Интересно, если б я кого-то очень любила, ну, того же Андрея, допустим, и вдруг начала потихоньку узнавать о нем всякие гадости? Ну, например, сначала, что он бабник и алкоголик, потом что вор и наркоман, потом - что насильник-педофил. Что бы я тогда испытывала? Было бы мне больнее, чем сейчас?
Неслышно, как кошка на мягких лапках, подошла баба Глаша, погладила ее по плечу. Я вздрогнула.
- Ну что ты, милушка? Взгрустнулось?
Я повернулась, уткнулась в ее мягкий теплый живот, повязанный ситцевым фартуков в цветочек, и выплакала все свое новое горе.
- Ну не надо, не надо, - баба Глаша прижала меня к себе и осторожно поглаживала голову, спину. – Это все ничего. Это пройдет. Господь тебе для вразумления беду твою послал. Ты же видишь, что раньше плохо жила, понимаешь. На все теперь по-другому смотришь.
- Нет, не понимаю, - всхлипывала я. – Не может человек так измениться. Или это не я, или… Или я ничего не понимаю. Откуда тогда билет, пальто? Почему я помню дендрарий, Аэробику, то есть Арабику, и дельфинов в море?
- Может, милая, может измениться. Пройдет человек на волосок от смерти – и на все по-другому смотрит. И кается со слезами. Вон разбойник, которого на кресте распяли. Покаялся – и первым в рай вошел.
- Ну, это как в кино. Такая была плохая - и вдруг стала просто ангел.
- А почему нет? И послушай меня, не надо тебе куда-то ходить, выяснять, какая ты была раньше. Не случайно господь у тебя память забрал. Наверно, для того, чтобы ты с чистого листа все начала. Нужно будет – вернет. А пока – не нужно. Ты только себе хуже делаешь.
Но бабу Глашу я не послушалась. Когда самые горькие слезы были выплаканы, во мне проснулся какой-то мрачный то ли мазохизм, то ли самобичевание. Ну и пусть мне будет хуже, думала я. Хочу знать все, до конца. По крайней мере, я уже не считала себя несправедливо обиженной и не предъявляла богу – если он есть! – претензий. Да, говорила я себе, если я действительно такая стерва, то теперь за это расплачиваюсь.
А ведь была еще и записная книжка.
Вспомнился вдруг фильм о мужичке, страшном бабнике, которого любовницы, сговорившись, убили. А Бог неизвестно зачем его на землю обратно отправил. Мол, если найдешь хотя бы одну женщину, которая тебя любит, будешь помилован и попадешь в рай. Только вот отправлен-то он был в женском теле и влюбить в себя кого-то уже никак не мог (лесбиянки не в счет). И пытается он найти хоть какую-нибудь старую подружку, которая о нем доброе словечко сказала бы. Звонит им, спрашивает о себе, а в ответ слышит та-акое…
Так вот и я. Звонила по телефонам из записной книжки, представлялась Марининой двоюродной сестрой и пыталась хоть что-то о ней выведать. Доброго словечка не дождалась. Зато много нового и интересного узнала. Такого, что хоть вешайся.
31
- Скажи, пожалуйста, куда я, по-твоему, должен звонить? В Спортлото?
- Ну откуда я знаю? – Инна едва не плакала, руки ее мелко подрагивали. – Может, в ГУВД? Или в городскую прокуратуру? Они же должны знать, где какое дело расследуют.
- Хорошо, я позвоню, - сдался Денис. – Только успокойся, пожалуйста. Тебе же нельзя волноваться.
Полчаса назад он вернулся с работы, и застал Инну совершенно в растрепанных чувствах. В ответ на его встревоженные расспросы она протянула какую-то измятую газету.
- Мама твоя привезла вчера, - пояснила с ноткою истерики. – Банку с вареньем в нее завернула. Я отложила в сторону, а сегодня хотела выбросить и случайно… наткнулась.
Денис начал просматривать какую-то несвязную статью о людях, которых почему-то признали умершими, и как они потом пытаются восстановить себя в живых. В смысле, получить новые документы.
- Ну и что?
- Да ты дальше читай, дальше!
В конце статьи речь шла о некой женщине по имени Марина, которая случайно выжила после того, как ее пытались убить, но была изуродована и потеряла память. Документов при ней не обнаружилось, доподлинно установить ее личность возможности не представлялось, только предположительно – по найденному в кармане пальто билету от Сочи до Петербурга.
- Ты думаешь, это твоя двоюродная сестра? – спросил Денис, откладывая газету в сторону. – Но почему именно она? Мало ли в Питер приезжает Марин из Сочи?
- Я не знаю! – Инна нервно комкала кухонное полотенце. – Не знаю. Может, и не она. Но надо же позвонить, выяснить.
Сдавшись, Денис позвонил дежурному ГУВД. С того дня, когда было принято решение остаться с Инной, Денис старался относиться к ней более внимательно. То ли вину искупал, то ли о ребенке думал – этого он и сам толком не мог понять. Но раз уж решил жить с ней дальше, значит, надо было жить, а не делать вид, что у них семья.
Объяснить дежурному, чего именно он хочет, оказалось делом нелегким. Пришлось изложить все не один раз и даже не два. После третьего захода дежурный предложил перезвонить через час.
За это время они успели поужинать. Инна заметно нервничала, вздыхала порывисто, барабанила пальцами по столу.
- Не пойму, что ты так переживаешь? – не выдержал Денис, которого вся эта история изрядно раздражала. – Она тебя обокрала, из-за нее замки пришлось менять, а теперь ты так страдаешь, будто это твоя мать родная. А если окажется, что это действительно она? Сюда ее приведешь? С нами жить?
У Инны задрожали губы.
- Ну как ты можешь? Она же в таком положении оказалась – больная, без денег, без документов, ничего не помнит. А если бы это с твоей сестрой произошло?
- Да с чего ты взяла, что это она? – закричал Денис.
- Я чувствую, - Инна уже плакала навзрыд.
Конечно, ему срочно пришлось ее утешать, час пробежал незаметно. Когда Денис позвонил снова, дежурный предложил перезвонить в то отделение милиции, которое занималось этим делом, и продиктовал телефон.
Следующий сеанс связи прошел уже легче, дежурный отделения оказался более понятливым и тут же дал номер старшего лейтенанта Кречетова. По счастью, Кречетов этот самый, несмотря на поздний час, еще не ушел, Денис до него дозвонился и договорился, что завтра приедет к нему вместе с женой.
- Довольна? – повернулся он к Инне. – Можно подумать, у меня других дел нет. Теперь полдня убьешь на всякую муру.
- Я могу и одна поехать, - не оборачиваясь, ответила Инна, мывшая посуду.
- Еще чего! – отрезал Денис и ушел на диван, к телевизору.
Нет, что-то тут определенно не монтировалось.
Сначала Инна показалась ему необыкновенно мягкой, доброй, самоотверженной. Потом он понял, что ошибся. Что на самом деле она просто хитрая сучка, которая притворялась ангелом, чтобы затащить его в загс. А теперь вот это, с сестрой. Или…
Или он ничего не понимает в женщинах. И в людях вообще. И постоянно ошибается. Может, потому, что никогда не давал себе труда вникать, всматриваться в глубину? Скользил по поверхности: этот парень приятный, можно с ним пообщаться, пивка попить, эта девчонка о-го-го какая штучка, тот мужик для дела нужен. Только и всего.
Он не понимал Веру. Он не понимал Инну.
Матрешки. Луковицы.
Они то и дело представали перед ним совершенно неожиданным разворотом. Он видел их так, а они вдруг оказывались совершенно другими. С трудом, со скрипом пытался принять их по-новому, и только-только примирялся с новой их сущностью, делал для себя вывод – ага, вот они какие на самом деле! – и тут новый вираж и снова недоумение. Неужели он настолько примитивен и прямолинеен, что натура человеческая кажется ему мелким прудом, лужей, которую солнечные лучи просвечивают до самого дна?
32
Однажды вечером я вернулась домой с очередной «вспоминательной» и столь же бесплодной прогулки. Линда захлебывалась лаем, бросаясь на калитку. Я удивилась, что баба Глаша не выглянула посмотреть, с чего вдруг собака бесится. Вошла, отпихнула Линду, которая бросилась вылизывать мое лицо, пачкая платье грязными лапами. Для Линды любой человек за забором был чужим, на которого необходимо страшно лаять. Вошедший автоматически становился своим и приветствовался с неподдельной любовью.
