Он быстро помылся, кое-как побрился, оделся и уехал на работу, даже не позавтракав.
Голова болела весь день, заставляя срывать зло на окружающих. От греха подальше Денис закрылся в кабинете, кое-как просмотрел накопившиеся бумаги. Работа на ум не шла.
Откладывать решение на потом в надежде, что все как-нибудь само рассосется, смысла не имело. Или он живет с Инной, или уходит от нее к Вере. Третьего не дано. Притворяться добропорядочным мужем и отцом, бегая потихоньку к любовнице? Нет, это не для него. Одно дело, когда ты холостой, свободный, а семья – совсем другое. Для него – так и только так. А как для других – ну, это их дело. Да и Вера на это не пойдет, она ни с кем любимого человека делить не будет.
Вера, Вера…
Да и нужен ли он ей на самом деле, вот вопрос. Теперь-то он крупно в этом сомневался. Все в свете последних событий выглядело по-другому. Позвонить ей или написать, попробовать все выяснить начистоту?
Денис включил компьютер, открыл почтовую программу и в окошке сообщения набрал: «Здравствуй, Вера!». Дальше дело не пошло. Он вспомнил, что совсем недавно точно так же сидел перед монитором и не мог сдвинуться с места дальше обращения.
А что писать?
Вера, на самом ли деле ты меня любишь, или все это сплошной обман? Кстати, не ты ли обчистила наш банк на несколько тонн баксов?
Даже если он сделает такую глупость, Вера или обидится и вообще не ответит, или ответит «нет». В любом случае.
У них с Инной будет ребенок. Толстый лысый мальчик. Или девочка, неважно. Может быть, не случайно все так совпало?
Денис вспомнил, как держал на руках Ваньку, а тот радостно таращил на него глазенки и пытался ухватить ручкой за нос. Неужели любовные страсти-мордасти важнее такого чуда?
И потом, с чего он взял, что их с Инной брак – ошибка?
Как-то свекровь Яны, сказала, что семейная жизнь – это книга. Какую-то читаешь взахлеб, с первой страницы до последней, над другой зеваешь. Но если бросишь, не дочитав, так и не узнаешь, чем дело кончилось. К тому же, за скучными страницами могут быть и увлекательные. А если вся книга – сплошное барахло, возразил тогда Денис. Теперь он подумал, что в чем-то Алла Викторовна была права, а в чем-то и нет. Если книга неинтересная, с этим ничего не поделаешь, даже если дочитаешь до конца. А свою книгу они пишут сами, и от них зависит, какая она будет. Банально? Но ведь банально именно то, что повторяется часто, а значит, это действительно так.
Самая ужасная вещь на свете – это выбор, подумал Денис. Что ни выберешь, все равно потом будешь жалеть и думать, что другое, наверно, было бы лучше.
Он еще долго сидел перед компьютером, наблюдая за кувыркающимся на темном экране разноцветным мячиком, а потом толкнул мышку и написал всего одно слово.
«Прости».
30
Теперь я уже не боялась выходить из дома. Правда, косынку повязывала и темные очки по-прежнему надевала, но словно по привычке. Да и глаза от яркого солнца болели. Сделав свою работу по дому, ехала «в город» и ходила, ходила по улицам, пока не начинали болеть ноги. Погода стояла ясная, теплая, все кругом зеленело и цвело. Разряженных, праздных отдыхающих становилось все больше и больше.
Однажды я забрела в дендрарий и совершенно ясно вспомнила, как пыталась сфотографировать гуляющего по парку павлина и уговаривала его распустить хвост.
Память словно дразнила меня. Какие-то мелкие детальки, подробности нет-нет да и всплывали. Но существенного – по-прежнему ничего.
Я поехала в собес, нашла бухгалтерию и спросила работающих там женщин, не знают ли они чего-нибудь о Марине Слободиной.
- А зачем вам? – после недолгого молчания настороженно отозвалась одна из них, самая старшая.
- Я ее двоюродная сестра, - сказала я, присаживаясь на краешек стула, и внимательно разглядывая комнату. – Приехала вот, пришла к ним, а муж ничего о ней не знает. Говорит, развелись, Марина куда-то уехала.
- С работы она уволилась. Куда устроилась, мы не знаем. Где живет – тоже, - вмешалась другая, помоложе. – И,, честно говоря, ни капли об этом не жалеем.
- Света! – попыталась одернуть ее пожилая.
- А что? – вскинулась Света, сдув с глаз упавшую каштановую челку. – Мало она тут нам всем крови испортила? И вам, Ольга Ивановна, лично?
- Но человеку-то об этом зачем знать?
- Расскажите, пожалуйста, - тихо попросила я.
Женщины посмотрели на меня, переглянулись.
- Хорошо, - медовым голоском пропела склочная Света. – Не знаю, зачем вам действительно это нужно, но слушайте. Ваша кузиночка тут чуть ли не всех баб перессорила. Знаете, как говорят? Сделал гадость – на сердце радость. Вот она и радовалась. Одной говорит, к примеру: тут Маша про тебя вот что сказала. А другой: знаешь, Маша, Лена про тебя такие сплетни разводит. Ну, Маша с Леной и начинают, разумеется, друг на друга пыхтеть, а Маринка веселится. Просто так, от нефиг делать. А уж как любила комплиментик наоборот подбросить – хлебом не корми. «Ой, Светочка, тебе эта юбка не идет, она тебя полнит», «Что-то вы, Ольга Ивановна, сегодня плохо выглядите, опять, наверно, почки, вон мешки какие под глазами». Если, не дай бог, кого из девчонок увидит с кавалером, все, сливай воду. Город-то маленький. Обязательно попытается как-нибудь познакомиться и увести. Просто так, назло. А потом еще и хихикает, мол, что делать, если некоторые женщины не могут мужика около своей юбки удержать. А по работе…
- Вечно ходила к начальству кляузничать, - вступила Ольга Ивановна. – Кто опоздал или раньше ушел. А сама работала так, что вечно приходилось все за нее доделывать или переделывать. И попробуй ей только замечание сделай – все, считай, ведро корвалола выпьешь. Такого визгу наслушаешься. Мол, все кругом ей завидуют, интриги против нее затевают и вообще хотят выжить. И как ее только муж терпел?
- Да, вот бедный парень, - закивала Света. – Я его знаю, мой брат с ним в одном классе учился. Хороший такой, спокойный. И любил ее. Вот мне интересно, почему хорошие мужики таких гадин любят, а? А она с ним что делала! Чуть ли ни у него на глазах мужиков домой водила. Разве что под паровозом не лежала. Такая потаскуха, слов нет. Все говорила: вот жалость, что мужики к нам в собес ходят или старые, или инвалиды, или у кого семеро по лавкам. Юбки вечно носила по самую… эту самую длиной. И сидела, ноги раскорячив, чтоб все ей туда заглядывали. А сама-то – смотреть не на что, от горшка два вершка, доска два соска. Ну, вы в курсе, что я вам рассказываю. Вы уж извините, что про сестричку вашу так пришлось. Но вы сами захотели.
- Да ничего, спасибо, - попыталась улыбнуться я, поднимаясь со стула. Хорошо хоть не видно, как уши под косынкой горят. – Скажите, а она с кем-нибудь дружила тут?
- Вы что, смеетесь? – в один голос воскликнули Света и Ольга Ивановна.
Выйдя из собеса, я кое-как добрела до речной набережной и села на скамейку.
Вот это да! Неужели это все обо мне? Я вспомнила слова Валерия о том, что, наверно, мне хотелось бы быть кем угодно, но только не Мариной Слободиной. Он был прав на все сто. На двести!
Да, Мариной Слободиной мне быть не хотелось. А еще было непонятно вот что. Если Марина, то есть я, действительно была такой, какой ее – меня? - описывали, то для нее – и для меня! - подобное поведение должно быть нормальным и естественным. А вот мне – неизвестно кому, которая уже привыкла называть себя Мариной, - это кажется диким и мерзким. Но разве может человек после комы измениться настолько, что собственные прежние поступки кажутся ему просто отвратительными?
Или я все-таки не Марина?
Но как тогда этот проклятый билет оказался у меня в кармане? И эти явно сочинские воспоминания?
Я вернулась домой к бабе Глаше и позвонила Валерию.
- Скажи…те, пожалуйста, у Марины было такое зимнее пальто, черное драповое, на ватине и с кроличьим воротником?
- С кроличьим воротником? Было. Облезлое, с накладными карманами и большими круглыми пуговицами. Ему уже в обед сто лет. Правда, она его почти не носила. По здешним меркам оно жарковатое.
