Потом настали другие заботы, и эта тема ушла еще глубже, а вот сейчас, в те дни, что ждали они вестей из Нарвы, вышел еще один такой случай у чудинок, и снова Милана звала Седова. В этот раз он взял себя в руки быстрее, но… роженица была жива, хоть и без сознания уже. Разрез удалось сделать проще и быстрее, спасибо Гриде, кровил он не сильно, но, раскрывая полость, Николай Федрович как-то сразу понял, что дело плохо – крови внутри было слишком много, и была она уже… такой, давно натекшей, видимо. Так и вышло – ребенок оказался мертв, роженица из забытья не вышла, тоже тихо отойдя, а сам Седов снова долго сидел у входа в землянку, на свежем воздухе, остужая голову и успокаивая бухающее в груди сердце…
Правда, то ли его ночные рассказы помогли, то ли что, но сама Милана от этого случая отошла быстрее. А то, как рассказала старцу как-то Светка, у них дома, во Пскове, она могла и всю седмицу после такого (а там, конечно, такие же случаи тоже бывали, увы) отходить, а теперь – день, два… Через пару дней он осторожно поинтересовался у Миланы, много ли еще у чудинок… таких, и как так вышло, что они… ну, подряд? Оказалось, несколько очень слабых еще есть, а по времени… По осени, после уборки урожая, когда все нужное на зиму свозилось в кладовые замка, задействовали для раскладки да укладки запасов всех, в том числе и чудинок. И для орденских бойцов самое удобное время было – притиснуть кого, не выходя из замка, да еще по кладовым да закоулкам всяким… А на его вопрос, чтоб тему печальную сменить, как оно в деревне за это время, травница ответила, что там одна баба рожала с зимы, ее тоже звали, все хорошо прошло, мальчик…
***
Месяца через полтора будет еще один такой случай у чудинок, и вот тут им всем повезет – и ребенок выживет, и роженица тоже!
Внутреннего кровотечения у нее не было, только пуповина, как-то хитро обмотавшая малыша, не давала пройти процессу… естественным путем. Чудинские повитухи ее размотали, перерезали-завязали, как надо, и… что делать дальше? Сама роженица лежала без чувств, но тоже вполне живая, пульс был, и Седов, сам не ожидавший такого результата, честно говоря, немного растерялся. Но все же смог собраться, послать за шелковыми нитями и иглой, вымочить их в спирте и сделать первый в своей жизни шов (ужасный, конечно). Три дня после он мучился, что не поможет это, осунулся даже так, что все заметили, и действительно – и воспаление было, и жар у роженицы, но… выкарабкалась она. Слишком хотела жить, а в таких случаях, как скажут позже, медицина бессильна. И снова по деревням пошли слухи, и снова пришлось на капитуле еще чуть позже докладывать, что вот тот редкий случай, когда у женщины… ничего не повредилось, и нет… внутренних разрывов и такого кровотечения, что остановить нельзя…
Именно после того случая Эле снова соберет всех своих повитух и Милану, и пройдет у них серьезный разговор. Ссора, свара, скандал, короче. Правда, Седов об этом не узнает…
«Вы его в могилу свести хотите? – орала Эле на травницу и своих же – вы посмотрите на него, каждый раз еле отходит, белый весь, сами же говорите! Хотите, чтоб его вместе с кем из девочек наших на погост снесли?? Все он вам показал, давайте сами, а то – я сама нож этот возьму (тот самый складной нож в фольклоре народном за это время приобрел совершенно фантастические свойства)!». Но, как же, отвечали ей ее же бабы, а если вдруг что не так… «А вот если совсем не так – настаивала Эле – тогда его зовите! Вы хоть понимаете своими куриными головами, что он нам всем с князем принес? И принесет еще, если… жив будет? Вы понимаете?!…» Многие слухи о будущей жизни за это время разошлись по землям нового Ордена, но тут-то, рядом с замком, в Озерске, они знали, что это вовсе и не слухи… Так что Николая Федоровича с того лета на тяжелые роды звать практически перестали. И Милана, которой во время того скандала просто стало стыдно, и она провела его молча (неслыханное дело), на вопрос старца как-то – как, мол, там дела у чудинок? – ответила ему, что, слава богу, справляются они сами пока…
Способ этот, в самых тяжелых случаях живот резать, разошелся между повитухами – сперва по Озерску и деревням, потом в Ревель и малые города нового Ордена, потом – в Юрьев, и уже оттуда перебрался на русские земли (и в Европу, но еще позже). Развитие медицины, о чем еще разговор будет, позволило «ливонскому рассечению» (как кесарево называть стали), хоть и совершенно подпольно, так сказать, но разойтись по городам и весям. Не все повитухи соглашались на такое… Выживала одна роженица из десяти. Но – выживали почти все дети, у кого других патологий не было. Такая статистика тянулась лет триста, пока благодаря другим достижениям медицины не удалось медленно поднять процент выживающих рожениц до 50, и даже чуть больше… Медики будущего учили стандартный разрез – ниже пупка, слева направо, чуть с понижением – не зная, что хоть и не дрожащие, но совершенно не приспособленные кривоватые руки старца именно так повели когда-то складной нож в далекой Ливонии.
А девочка и мальчик, родившиеся тогда у чудинок, выжили и выросли, обзавелись своими детьми, как многие такие же выжившие после рассечений дети позже. Крестили их Меланьей (но звали все Миланой) и Николаем (с согласия травницы и старца, конечно же), и среди чудинов ходили про них всякие шепотки, совершенно затихшие естественным путем, постепенно, лет через 10-15, к взрослению их. Ничем особым они среди сверстников не выделялись, другое дело, что у самих чудинов жизнь за это время сильно изменилась, как и у других народов на землях нового Ордена, впрочем, но это – уже совсем другая история.
***
Если не считать этого случая, то после возвращения их из Ревеля снова наступило вынужденное безделье у всех, кроме дозорных. Занимались в это время они в основном с ранеными (увы, как раз на этих раненых кончились запасы антибиотиков и болеутоляющих из аптечки Седова), а так – распутица и половодье надежно перекрыли дороги. Правда, кое-какие дела все же были – князь, дождавшись, как открытые места возле замка, на перекрестке между церковью и скотным двором, подсохнут, сделал давно задуманное им дело. Недалеко от церкви, рядом с тем местом, где был суд над орденцами, чуть ближе к берегу озера, вкопан был столб, а на него прибит дощатый щит. На щите Михайла (уже набивший руку на табличках) вывел надпись: «Здесь в незапамятные времена начальством Ливонского ордена были обманом завлечены в ловушку и убиты четверо князей народа чудинов. Здесь же были за все их преступления судимы рыцари того же Ливонского ордена, признаны виновными, и казнены». Та же надпись была написана и на немецком, там, правда, текст он писал с подсказками Ефима. Сделано это было в ближайшее воскресенье, традиционное собрание в церкви в этот раз было посвящено очередной победе над орденцами (схватка на тракте была подана именно так, да так оно и было, пожалуй), с рассказами о героизме воинов и о наградах. Празднества с гулянкой на всех устраивать не стали, но отметили душевно.
Эле (которая, конечно, была тут со всеми своими) князь подтвердил, что и камень он тут установит с этой же надписью, как обещал, вот только доберется до местных каменоломен и подберет подходящий. Сложенные на замковом острове камни, которые тоже уже вытаяли из-под снега, оказались чисто строительными, вроде блоков, довольно небольшого размера, и для этого дела никак подойти не могли бы. Впрочем, чудинки и так снова кланялись, благодаря князя. То ли весеннее солнышко их как-то пригрело, то ли действительно их держали на голодном пайке, а сейчас они отъелись – но показались они Седову, если все вместе, уже не такими бледными и тощими, а вполне даже ничего. Или весна на него так повлияла?… И еще сказала Эле, но уже негромко, кроме князя лишь ближние то слышали, что передала она весть… среди своих, и, возможно, вскоре к нему кое-кто приедет поговорить… Князь, если и удивился, виду не подал, и выразил готовность с ее сородичами (а речь, понятно, шла о них) встретиться в любое время.
