Боковым зрением он отметил, что тут еще несколько чудинок, трое или четверо, в каких-то накидках или фартуках, кое-где кровью же попачканных, и на столе, под таким маленьким сейчас, совершенно неживым женским телом, тоже кровь… пахло еще чем-то травяным, было очень жарко, и он, машинально скинув куртку (кто-то сзади подхватил), подошел к столу и взял маленькую же женскую руку… Пульса не было, конечно, и он проверил на шее… Тело девушки, почти девочки, было еще теплым, но – увы… Он повернулся к травнице, думая, как сказать ей, но… живот умершей, не такой уж и большой для девятого месяца, шевельнулся. Он, не веря сам себе, положил на него аккуратно руку – и ему толкнулись в ответ.
–Живой! – подтвердила напряженно следящая за ним Милана – толкается еще! Сделай, разрежь! – она протянула ему его же нож, который он же ей и подарил, тот самый складной, с которым ходил за грибами, тогда, в другой жизни, которая была сейчас лишь каким-то фантастическим воспоминанием… В реальности он стоял в жарко натопленной землянке, по лицу его тек пот, а перед ним лежала мертвая беременная женщина с живым еще ребенком. Он протянул было руку за ножом, но тут же встряхнулся, собрался, и…
–Так! Руки помыть! Со спиртом… с брагой!
Кто-то из чудинок, вышагнув из боковой темноты, протянул ему… кусок полотна, обильно смоченный спиртом. Он тщательно вытер руки, соображая сразу всеми слоями мозга, что и как делать. Единственный раз увиденный им шрам от кесарева, после которого он, собственно, и заинтересовался, как оно вообще, и посмотрел пару сайтов в интернете… Сдернув свитер, он остался в одной рубахе, еще раз протер руки, взял нож, который так и держала Милана, протер той же тряпкой и его, и сделал решительный шаг к столу. «Так – судорожно соображал он – ей уже не навредишь, а ребенок, как же там, кожные покровы, потом жировые, потом матка…». Он попытался поддеть кожу на животе – безуспешно. Попытался, приложив нож, сделать надрез – ничего подобного, нож, хоть и был хорошо наточен, лишь зацепился (все же не скальпель), оставив небольшую ранку, и тут же выскользнул.
И тут Седов разозлился. На себя, на нож, на мертвую девчонку, на 16 век вообще и Ливонский орден в частности… он зацепил кожу на животе чуть не в горсть, воткнул нож в ранку почти на сантиметр, и повел лезвие, держа его под острым углом к коже, поперек живота. Кто-то охнул возле него, но он уже ни на что не отвлекался, перехватывая, ведя рез дальше, снова перехватывая, даже когда ощутил еще пару толчков, уже слабых, под руками. Ожидаемого жира не было вообще, и перед ним, когда он решил, что достаточно, и отложил нож, раскрылось… ну, вы можете себе представить, что. Он осторожно опустил туда обе руки, ближе к бокам, сведя, нащупал… живое, и потянул на себя. Оно подалось неожиданно легко, и затрепыхалось, вытащенное на свет. И вот тут из него вышел весь запал, как воздух из воздушного шарика… Но и чудинки, и Милана, стоявшие все это время рядом, затаив дыхание, увидели и его внезапную бледность, и уже знакомое им и привычное тельце ребенка, и как-то сразу подхватились все, приняв у него из рук малыша, что-то там с ним делая, а он, как сомнамбула, сделал пару шагов назад, после чего развернулся и вышел из землянки на стылый воздух. Да и сел прямо в снег, рядом с дверью, механически оттирая этим снегом руки под звон в ушах и мушки перед глазами… Просидел он недолго, но успел прийти в себя, даже писк слабый изнутри успел услышать, и тут выскочила Милана, увидела его, захлопотала… Его завели внутрь, протерли ему руки спиртом снова, вытерли, помогли надеть свитер и куртку, и та же Светка под плеск воды, слабый писк живого существа и приговаривание остальных (он не запомнил, но вроде как было что-то классическое женское – все будет хорошо) увела его обратно, чуть не за руку.
Сама Светка в замке куда-то исчезла, не заходя в башню, и он совершенно автоматически поднялся до зала, где ему сразу налили настойки, видя его лицо.
–Умерла роженица – сказал он на общие вопросительные взгляды – но ребенок жив… вроде. Пойду я… – и ушел к себе. Его не беспокоили, понятное дело, и он почти сразу провалился в сон, так и не проснувшись, когда позже пришла Милана, по запаху узнав ее только – смесь ее обычных трав и спирта. С этого случая, кстати, стала она называть его на людях и наедине – Колей, чего стеснялась раньше. И еще одна незримая преграда между ними исчезла с того дня, кто понимает… А утром она рассказала ему, что девочка жива, и, бог даст, выживет… Николай Федорович как-то слабо удивился – почему девочка? Вроде про мальчика говорили, но вспомнил, что до УЗИ еще… ну, понятно, и задвинул все это на задние планы памяти. Не хотелось вспоминать такое, тут уж все, наверное, понимают. А на его вопрос – а кормить-то ее кто будет? – уже совсем успокоившаяся травница хмыкнула этак по-женски, мол, и без тебя накормим, не переживай.
История на этом не кончилась, а имела продолжение, даже два. Через пару дней выловили его в башне Петр и Гридя, необычно серьезные, на приватный разговор. Как оказалось, пошли слухи, что то ли резал кого старец, то ли в жертву приносил, чтобы младенца чудинского спасти, то ли иной кровавый обряд проводил – говорили и иное – своей кровью спас, в общем, дело серьезное. Пришлось еще раз собирать капитул, да Михайлу с Миланой туда вызывать, и всем рассказывать, что было, что именно он сделал, и как оно у них вообще поставлено там, в будущем. Все слушали серьезно, мрачная Милана подтвердила, что умерла уже роженица к тому времени, и что она еще таких случаев ожидает, потому как орденцы даже мелких девок валять пристраивались, а кормили их – сами знаете, как…
Разговор был… неприятен всем, как понял Николай Федорович, тема была табуированной и народ даже краснел, но все же поинтересовались у старца, что они там на эту тему далее придумали, и что он сам может. Видя такой настрой, в подробности вдаваться он не стал, но как шло развитие хирургии – рассказал. Вроде, и рассказывал он уже рязанцам об этом, но без таких вот… особенностей. Если в античности древней, вроде как, все части (и кости, и мышцы) тела человеческого знали, то при христианстве эта тема долго запретной была, и первые хирурги по ночам могилы раскапывали, чтобы на телах практиковаться (кое-кто в зале теперь начал зеленеть и креститься даже), ну, а потом, постепенно, с простых переломов и их лечения – дошли и до более сложных операций, а Церковь сперва гонения на таких врачей устраивала, потом делала вид, что не замечает их (ну да, церковные иерархи – тоже люди, и тоже болеют, какому-нибудь архимандриту от аппендицита умирать не хочется), и тема, что болезни – наказание господне за грехи, все же ушла из их проповедей (хоть и не до конца, периодически возвращаясь во времена эпидемий). Как сейчас, он не знает (ему подсказали – тот самый запрет и есть), ну, значит, так… Сам он, увы, очень мало знает, а может именно сделать – еще меньше, а что вспомнил – и им рассказывал, и более, так сказать, предметно с травницей обсуждал. Ну, с переломами – они и сами теперь знают (Семен кивнул). Вот, кстати, у чудинок все примерно по его рассказам и сделано было – чистота, света много, все выскобленное, прокипяченое и брагой протертое… Хоть и не помогло. С роженицами, если уж самый плохой случай, он попробовать может, получилось же с девчонкой, но… Детей, может, и удастся спасти, а самих молодых мам – вряд ли. Выслушали его очень внимательно, порешили слухи те пресечь, ну, а уж если снова такое случится – пусть старче пробует, чего уж там… Да Гридя забрал ножик, и вернул его через день Милане какой-то уж совсем бритвенной остроты, сказав давать ему, если наточить надо будет.
А вторым последствием стал еще один разговор через день, но теперь уже у чудинок, с Эле. Вызвала его туда Милана, в той самой последней землянке, теперь чисто вымытой, были они втроем, и еще несколько женщин. Седов их в лицо еще не знал, но вроде как те, что помогали тогда при родах, так ему показалось. Поклонилась ему Эле, и бабы ее тоже, поблагодарила его за спасенную девочку, а вот дальше… Сказала, что хоть то и совсем против обычаев, и их старых, и новых христианских, но хочет она, чтобы научил он женщин их, что роженицам помогают, тому, что сам умеет, и даже тому, что пришлось ему делать… Тяжело было Николаю Федоровичу соглашаться, но – куда деваться. Рассказал, пояснил, немного и вышло. Женщины чудинок имели большой практический опыт, так что много и без него знали (и гораздо лучше), но вот о внутренних органах и даже о такой простой хирургии – знаний у них, считай, и не было. Немного это у него времени заняло, пару вечеров всего, а потом – день, другой прошел, потом его день рожденья отмечали они, и как-то он развеялся.
